Михаил Шаламов - Строгий заяц при дороге

Мы прошли в комнату. Там, за раздвинутым столом, уставленным нехитрыми закусками и бутылками с демонстративно безалкогольными наклейками, сидели три мужа в одеждах путников и столько же девиц в более легких нарядах. Все они смотрели на, меня.

«…Волшебнику Бустрофедону было не до вражеского войска, осадившего цитадель. С самого утра он был поглощен работой — ставил серию научных опытов.

В вольер, где содержался крупный самец единорога, помещали юную девственницу. Животное, как правило, вело себя в подобных случаях спокойно, ело траву.

Потом девственницу извлекали из вольера, отдавали на поругание полуроте дворцовой охраны и после этого вновь помещали к единорогу. Как правило, жертва бывала растерзана им в течение получаса. Точно таким же образом единорог реагировал и на появление в вольере престарелой вдовицы, которая принесла ему кусочек ячменной лепешки. Лепешкой единорог, впрочем, тоже не побрезговал.

Бустрофедон делал в журнале наблюдений очередную запись, когда над его головой пролетел и со страшным грохотом разбился о стену угловой башни огромный валун, брошенный осадной катапультой противника.

Это Колвин пошел на штурм крепости.

Лорд ворвался в крепость одним из первых. Он вскарабкался на стену по легкой приставной лестнице, с оттяжкой полоснул шпагой поперек груди ближнего из встретивших его наверху вражеских воинов и тут же вступил в поединок сразу с тремя.

Внизу трубили трубы. Это шла на приступ гвардия Роканкора. Со всех сторон звучали вопли сражающихся и воинственное ордынское «Нга-нга-нга-нга!..» мешалось в захолонувшем воздухе с боевым кличем воинов Колвина.

Один за другим полетели со стены противники лорда туда, где тяжко било в ворота стенобитное орудие. И вновь — крики, звон клинков, стоны и сдавленная разноязыкая ругань раненых.

Колвин фехтовал с очередным противником. На сей раз это был рослый ордынский сотник, плоское остроносое лицо которого выдавало в нем уроженца Кугланских гор. Сотник ловко управлялся с абу-шу — «драконьей челюстью» — традиционным и причудливым оружием горцев. Но Колвин был искуснее в рукопашной схватке. Хладнокровно уворачиваясь от многочисленных сверкающих лезвий абу-шу, он неминуемо теснил противника к краю стены и, наконец, завершив поединок блистательным ударом, ступил на лестницу, ведущую внутрь цитадели, к улочкам и площади, густо уставленной походными кибитками ордынцев, так и не решившихся поселиться в каменных домах захваченного ими городка.

Лорд шел по крепости, поминутно обагряя свой клинок кровью врагов. Он полностью отдался одной цели — разыскать отступника Бустрофедона. Все ближе и ближе была Башня Мрака. Полурота дворцовой охраны держалась до последнего. Однако Колвину показалось, что вражеские солдаты были слишком чем-то утомлены, атаковали вяло, охотнее уходя в оборону. За это они и поплатились.

Окинув башню пылающим взором, Колвин увидел своего заклятого врага. Бустрофедон, мрачный, закутанный в прожженный кислотами и адским пламенем черный плащ, стоял на балкончике второго этажа, сжимая в одной руке истрепанный фолиант, а в другой — жезл, увенчанный головой грифона.

— Что, дрожишь, коварный враг?! — прокричал ему Колвин, переступив через труп очередного противника. — Я принес тебе смерть на острие моего клинка! Если ты не трус, выходи! Мы сразимся в честном поединке! Выходи, подлый трус, и мы скрестим шпаги!

Все так же, молча, колдун взошел на перила балкончика и прыгнул вниз. Колвин приготовился встретить его в полете и уже занес для удара шпагу. Однако Бустрофедон, зацепившись за перила своим дырявым плащом, повис у него над головой, нелепо раскачиваясь в воздухе. И тогда неожиданная жалость к беспомощному противнику остановила карающую руку справедливости.

«Какая жалость, — промолвил Колвин, — висит высоко — шпагой не дотянуться!»

А колдун, не потерявший самообладания, взмахнул черным жезлом, и на Колвина упали невидимые клейкие нити, опутали его со всех сторон, сковали движения. А в воздухе уже звучал протяжный стон медной сурны, оповещавший Орду о том, что атака на крепость отбита. «Пленен! — понял Колвин. — И теперь…»

— А теперь я имею честь представить вам месье Макса де Аблакатофф! — ерничал Игорек. — Кстати… это именно он починил мне стиральную машину!

На слова бывшего Пиявы мужская половина застолья разразилась бурными аплодисментами, переходящими в продолжительную овацию. Мне стало странно; не так давно я действительно переделал для Игоря машину «Малютка». И только-то. Овация была явно не по заслугам. Девы смотрели на меня с плотоядным интересом, а одна из них — пухленькая и довольно миловидная, смело окрашенная под гиену, указала мне на место подле себя.

Мне вымыли тарелку, поставили стакан и, пока магнитофонный певец исповедовался перед нами в грехах своей беспутной юности, плеснули в этот стакан гранатового сока.

— Итак, леди энд джентльмены, прошу внимания! — сказал Зуев. — Прошу внимания! Эй, там… Повторяю для дураков: прошу внимания!

Аудитория приутихла, и Игорек продолжил:

— Дамы и господа! Прошу не забывать, что у нас сегодня торжественное событие. Ульяна учится пить одеколон. — И он кивнул в сторону длинной белокурой девицы, которая, неестественно прямо сидя за столом, смотрела на мир выпуклыми стеклянными глазами.

— Итак, за что пьем? — прервал Зуева один из парней.

— За очередь, конечно! — улыбнулся Игорек. — Если бы не очередь, мы никогда не попробовали бы этого прекрасного напитка.

В Ульянин фужер был вылит флакон «шипра», а вода из чайника превратила его содержимое в противные белесые помои. Остальные разлили по рюмкам коньяк.

— Поехали!

Ульяна проглотила содержимое фужера, закашлялась и, зажав рот рукой, поспешила в прихожую. «Эта уже готова!» — подумал я.

— жаловался нам с пленки хрипатый, под Высоцкого, певец. За стенкой Ульяне было дурно.

Игорь Зуев любил жить красиво. Когда-то мы учились с ним в одном классе, потом поступили в один институт, из которого он, впрочем, тут же вылетел. Гораздо раньше, чем оттуда выставили за академическую неуспеваемость и меня. Игорь был сыном полковника, но в последнее время его отношения с семьей сводились, в основном, к тому, что он позволял родителям оплачивать кооператив, который те для него построили.

— Ника! — представилась моя соседка-«гиенка». — Это значит Нинка. А ты действительно Макс по паспорту? Как интересно!

— Как же, держи карман! — вмешался Игорек. — Месье Аблакатов у нас по паспорту Максуд. Не Макс и не Максим какой-нибудь задрипанный. Месье у нас по паспорту татарин.

— Ой, как интересно!..

Это, конечно, мне искренне наплевать, кто я по паспорту, и я вполне понимаю таких людей, как мой отец, который настоял, чтобы его сыну вписали в паспорт национальность матери. Но такие вот ужимочки в зуевском духе мне просто отвратительны. Реагировать на них я не стал, только подумал, что, когда придет время бить морды шпане, Игорьку достанется и за это.

— Кстати, о птичках, — глупо хихикнул один из малопочтенных «джентльменов», сидевший ошую от меня, — слушайте анекдотец. Тундра. Посреди этой тундры в сугробе сидит чукча и ест ананас, а вокруг него бегает другой чукча…

Все ржали до упаду, а когда кончили, я кашлянул и сказал:

— Зря вы так! В нашей роте служил один чукча. Так это был умный и рассудительный парень, к тому же — очень трезвого поведения!

Моим словам застолье обрадовалось еще больше, чем анекдоту.

— Ну, ты даешь, Макс! — неслось со всех сторон. — Ну, с тобой не соскучишься!

А Ника-гиенка уже ласково терлась щекой о мое плечо. В комнату вернулась побледневшая Ульяна и стала лечиться остатками лимонада.

— Вот так так, — сказал Игорек. — Вышла кисонька из кухни, у ей глазоньки запухли! Кстати, Уля, ты что, забыла? Ты ведь сегодня пьешь только одеколон! — укорил он виновницу торжества и, отобрав у девушки стакан, начал лечиться сам.

С каким бы удовольствием забил я этот стакан ему в глотку! Но сейчас меня сдерживала мысль об Аське и Святославе.

— Есть дело. Выйдем на кухню! — попытался я перекричать магнитофонного певца. Игорек кивнул и пошел из-за стола по ногам, опрокидывая пустые бутылки, притаившиеся под стульями. Я — за ним, приметив краем глаза, что предусмотрительный Пиява прихватил со стола длиннозубую мельхиоровую вилку. Хорька видно по повадке.