Кирил Бонфильоли - Эндшпиль Маккабрея

— Вступающие во взаимодействие, вы имеете в виду?

— Вот именно.

— И одно из лиц оказалось вырезано?

— Оба лица.

Я встал и дошел до того места, где покоилась моя шляпа. Два чурбана не пошевелились, но как бы навострили уши. Вообще-то я далеко не в той форме, чтобы нырять в окна. Я отогнул ленту, оторвал краешек бортовки и протянул Мартленду крохотный фотографический овал. Он тупо взглянул на него.

— Что ж, мой дорогой мальчик, — мягко сказал он. — Нехорошо дразнить наше любопытство. Кто этот джентльмен?

Настал мой черед глядеть тупо:

— Вы в самом деле не знаете?

Он обозрел овал снова.

— Ликом ныне гораздо более волосат, — подсказал я.

Он покачал головой.

— Парень по фамилии Глоуг, — сообщил я. — Своим друзьям по некой непристойной причине известен как «Фугас». Он сам сделал этот снимок. В Кембридже.

Мартленд — неожиданно, необъяснимо — весьма и весьма озаботился. Равно как и его кореша, которые вдруг все сгрудились, передавая из одних немытых рук в другие крохотное изображение. После чего все закивали — сперва неуверенно, затем убежденно. Выглядели они при этом довольно забавно, но я слишком утомился, чтобы поистине этим зрелищем насладиться.

Мартленд развернулся ко мне — лицо его сулило пагубу.

— Полноте, Маккабрей, — изрек он, отбросив всю учтивость. — Выкладывайте на сей раз все. И быстро, пока я не вышел из себя.

— Сэндвич? — застенчиво попросил я. — Бутылочку пива?

— Позже.

— Ой. Ну ладно. Фугас Глоуг пришел три недели назад. Отдал мне свое вырезанное лицо и попросил хранить понадежнее — оно означало амнистию для него и деньги в банке для меня. Объяснять он ничего не стал, но я знал, что он не вздумает и пытаться меня надуть — Джок приводит его в ужас. Еще Глоуг сказал, что впредь будет звонить мне каждый день, а если один пропустит, это будет означать, что у него неприятности, и я должен передать вам, чтобы спросили у Тернера в Национальной галерее. Вот и все. Насколько я знаю, Гойя тут ни при чем, — я просто ухватился за возможность шепнуть вам словцо. А у Фугаса действительно неприятности? Вы упекли его в свою проклятую Сельскую больницу?

Мартленд пренебрег ответом. Лишь постоял, глядя на меня и потирая щеку — скрежет при этом стоял гадкий. Я едва не расслышал, как он прикидывает, не вытянет ли из меня батарея немножко больше правды. Я надеялся, что нет: правду следует предоставлять тщательно отмеренными порциями, чтобы у Мартленда разыгрался здоровый аппетит ко лжи, подаваемой позднее.

Вероятно, он решил, что я не лгу, — пока, во всяком случае; быть может, ему просто хватило треволнений.

На самом же деле он даже отдаленного понятия не имел, насколько ему придется поволноваться.

— Уходите, — в конце концов промолвил он.

Я взял шляпу, отряхнул ее, направился к двери.

— Не уезжать из города? — подсказал я уже у порога.

— Не уезжайте из города, — рассеянно отозвался он. Не хотелось напоминать ему о сэндвиче.

Я вынужден был пройти много миль, прежде чем отыскалось такси. Все дверные ручки у него были на месте. И я крепко уснул — сном доброго и преуспевающего лжеца. Боже милостивый, во что превратилась квартира. Я протелефонировал миссис Спон и сообщил ей, что готов к косметическому ремонту. Она приехала незадолго до обеда и помогла нам привести все в порядок — успех ее не испортил, — а после мы провели беззаботный час перед камином, выбирая чинтс, [21] обои и прочее; а после все втроем расселись за кухонным столом и поглотили такую огромную жареху, какую немногие в наше время готовят.

Миссис Спон покинула нас, и я сказал Джоку:

— Знаешь что, Джок? — и он ответил мне:

— Не, чего?

— Я думаю, мистер Глоуг мертв.

— От жадности, должно быть, — эллиптически заметил мой камердинер. — И кто, по вашему разумению, его, стало быть, ухайдакал?

— Мистер Мартленд, полагаю. Но сдается мне, что в кои-то веки об этом пожалел.

— Э?

— Именно. Что ж, доброй ночи, Джок.

— Доброй ночи, мистер Чарли.

Я разделся и применил еще немного «Божественной помады» к своим увечьям. На меня вдруг обрушилась опустошительная усталость — со мной всегда так случается после пыток. Джок засунул мне в постель грелку, благослови его господь. Он понимает.

Для меня заря забрезжила ровно в десять — вместе с одной из прекраснейших чашек чаю, с какими мне выпадала честь забавляться. Канарейка пребывала в великолепном голосе. Сонная улитка опять взгромоздилась на терн и не проявляла никаких признаков желания с него снисползти. Я едва поморщился, когда о себе дали знать волдыри от Мартлендовых батарей, хотя на какой-то стадии и ощутил прискорбную нехватку гусиной шеи Пантагрюэля.

Я продолжительно поболтал по телефону со своими страховыми агентами и объяснил им, как они могут вцепиться Мартленду зубами в ухо за тот урон, что был нанесен моему интерьеру, а также посулил им фотопортреты незваных гостей, как только Джок их проявит.

Затем обрядился в самый свой экстравагантный камвольный костюм в тропической весовой категории, котелок с завитыми кверху полями и пару штанов из оленьей кожи, сотворенных Лоббом в приступе гениальности. (Галстух мой, если не изменяет память, был разновидности «фуляр», [23] преимущественно — «мерде-дуа» [24]расцветкой, хотя почему вас это должно интересовать, я и вообразить не могу.) Подобным образом экипированный — и с недурственно навазелиненными волдырями, — я профланировал в Парк, дабы обынспектировать пеликана и прочих своих пернатых друзей. Они оставались в превосходной форме. «Такие погоды, — казалось, глаголили они, — капитальны». Я одарил их благословением.

После чего нанес ознакомительный визит в трущобы художественно-торгового района, тщательно стараясь не меняться в лице, разглядывая витрины лавок... прошу прощения, галерей — с выставленными в них неряшливыми Шейерами [25] и заезженными Куккуками. [26] Хей-хо. Спустя несколько времени, удостоверившись, что за мною нет «хвоста» (обратите внимание, это важно) ни спереди, ни сзади, я нырнул во «Двор каменщика». Там, разумеется, тоже имеются галереи, но я вознамерился повидаться с мистером Спинозой, а он — торговец искусством лишь в одном, весьма специфическом смысле.

Мойше Спиноза Барзилай, говоря вообще, — это «Бэзил Уэйн и К0», величайший специалист по кузовным работам, о котором даже вы, мои невежественные читатели, наверняка слыхали, хотя и одна десятая процента вас никогда не сможет себе позволить его достославную набивку панелей, а еще меньше — просто княжескую обивку кузова. Если, само собой, вы не занижаете свое общественное положение и не являетесь по случаю индийским магараджей или владельцем техасских нефтепромыслов.

Мистер Спиноза создает очень специальные эксклюзивные кузова для величайших автомобилей мира. Он слыхал о Хупере и Маллинере [27] и высказывается о них душевно, хоть и довольно смутно. Он готов время от времени реставрировать или воссоздать старинный «роллс», «инфанту» или «мерседес» — если окажется в настроении. О «бугатти», «кордах», «хиронделях» и восьмицилиндровых «лейландах» с ним можно разговаривать. А также еще о примерно трех других «marques». [28] Но попросите его подшаманить «мини» рюшами и серебряными дозаторами кондомов или встроить в «ягуар» откидные скамьи для блуда — и он плюнет вам в глаз. Я не шучу ни капли! Более всего он любит «испано-сюизу» — «исси-сюсси». Сам я склонности этой понять не в силах, а вот поди ж ты.

Помимо этого он интересуется противозаконностью. Это у него такое хобби. Не из-за денег же, в самом деле.

В данный момент для моего лучшего клиента он перестраивал довольно поздний «роллс-ройс» «Серебряный Призрак», который я отчасти и явился инспектировать. Клиент мой, Милтон Крампф (да-да, я не преувеличиваю), обзавелся им у истинного негодяя, который стяжал это авто на какой-то ферме: оно стояло на колодах и приводило в действие соломорезку и репокрошилку после долгой карьеры скотовоза, катафалка, семейного автомобиля, охотничьего выезда, баронского свадебного подарка и передвижной трахостанции; все это, понятное дело, в обратном порядке. Мистер Спиноза отыскал для него шесть изумительно подходящих «лафетных колес» по сотне фунтов за штуку, выстроил досконально точный открытый туристский кузов «Руа де Белж» [29] и покрыл его шестнадцатью слоями белил королевы Анны, причем каждый втирался мокро-сухим способом. Теперь же он завершал оливково-зеленую обивку салона из жатого левантийского сафьяна и хорьковой щеткой наносил вручную симпатичные арабески вдоль линий «карроссери». [30] Разумеется, не собственноручно — он слеп. Вернее был.