Жан Эшноз - Высокие блондинки

После того как они окончили работу и Донасьенна удалилась, Сальвадор еще раз прошелся по кабинету. Заметив рядом с пакетом пластинку с песнями Глории Стэллы, он вынимает ее из конверта, включает проигрыватель и ставит «Excessif». Подойдя к окну, он глядит вниз, на бульвар, где женщина в кожаном пальто величественно выходит из мощного автомобиля. Песня течет, он слушает ее, попутно расплющивая пальцами пупырышки целлофанового вкладыша, один за другим, один за другим; вот так же тридцать лет назад, выехав с родителями на море, он давил комочки бурых водорослей на затопленных приливом прибрежных скалах полуострова Жьен (департамент Вар).

Утром того же дня женщина, решившая судьбу Жан-Клода Кастнера, проснулась около девяти часов. Она сонно воззрилась на серый потолок, затем, придя в себя, встала и накинула бесформенный зеленый стеганый халат. Однако в следующий момент, посмотрев в зеркало ванной, она не сразу узнала свое лицо.

Столкнуть человека в морскую бездну — поступок такого рода, что вполне можно забыть снять на ночь макияж; в результате — ссохшаяся наподобие цемента маска из косметики и пота, отраженная зеркалом. Глория бесцеремонно смыла эту «образину» холодной водой и марсельским мылом, орудуя так же бесцеремонно, как отмывают грязный фасад из шланга. Ее волосы были в плачевном состоянии, но ей сейчас не до этого; она свирепо зачесала их назад, послав зеркалу злобную ухмылку, обнажившую зубы, с которыми расправилась при чистке не менее жестоко. Так жестоко, что на деснах выступила кровь, а ручка щетки треснула прямо у нее во рту, и молодая женщина чертыхнулась, сплевывая розоватую пену в пожелтевшую раковину. Она бесконечно долго полоскала рот, затем накрасилась — ненамного скромнее, чем накануне, — и стянула волосы на затылке коричневой резинкой. Вернувшись в спальню, она быстро выбрала в шкафу небесно-голубую блузку с тисненым рисунком и ярко-красную юбку, поверх которой надела темно-синий фартук.

В кухне Глория Эбгрелл залпом выпила чашку кофе. Чашка была украшена трафаретным рисунком — гирляндой из овощей и фруктов, подпорченной щербинами. Взгляд в окно, чтобы оценить погоду: немного пасмурная и совсем безветренная. Стекла давненько не мылись, и сквозь них трудновато было разглядеть, что творится снаружи; впрочем, и в самой кухне царил нездоровый полумрак, словно здешний воздух тоже давно не мыли. Поставив чашку на стол, Глория собрала в газету отходы вчерашней трапезы — корки, ботву, очистки — и вышла.

За домом, в глубине дворика, торчал сарайчик, где хранился некогда белый, а теперь грязно-серый «рено-5» с подбитой фарой, догнивали несколько покрышек без ободов, пара драных соломенных стульев и растерзанный торшер. Стиральная машина первого поколения и последний в своем роде бак для кипячения белья обрамляли клетку с жирным дрожащим кроликом; зверек обреченно глядел сквозь прутья мутным взором. Молодая женщина пересекла двор, держа в руке сверток с объедками; легкий соленый ветерок обдувал ей лицо. Не успела она нагнуться к кролику, как услышала:

— Лично я вполне одобряю.

Глория Эбгрелл повернула голову: Бельяр был тут как тут, сидел у нее на плече. Смотри-ка, объявился наконец! Развалившись в небрежной позе, свесив ноги и глядя куда-то вдаль, Бельяр одной рукой опирался на ее ключицу, а другой поглаживал собственный подбородок. «А, это ты», — вздохнув, сказала она. Бельяр с довольным видом кивнул ей.

— Ну и что же? — спросила она. — Что ты там одобряешь?

Бельяр скрестил свои крошечные ножки и разразился трескучим смехом.

— Да вот насчет того вчерашнего типа, — ответил он. — Другие бы тебя осудили. А я нет. Ты была права, Глория, они достаточно тебя помучили. Я тебе все прямо говорю, как думаю.

— Наплевать мне, что ты там думаешь, — отрезала Глория.

— Но я обязан был тебе это сообщить, — уязвленно заметил Бельяр, — это же входит в мои обязанности. А дальше поступай как знаешь.

И он обиженно умолк, скрестив руки на груди и уставившись в пространство.

— Ладно, кончай дуться, — сказала молодая женщина.

— А я и не дуюсь, — холодно отвечал Бельяр. — Знала бы ты, до чего мне это безразлично!

— Ну, ладно, кончай, — повторила она. — Хватит, Бельяр!

Бельяр — крошечное тщедушное существо ростом сантиметров тридцать, с темными волосами, зачесанными на косой пробор, и наметившейся лысинкой, с нависшими веками и оттопыренной нижней губой, с нездоровым цветом лица. Он щеголяет в хлопчатобумажном коричневом костюме, темно-фиолетовом галстуке и крошечных туфельках из глянцево-коричневой кожи, начищенных с помощью слюны. Его физиономия — рыхлая и довольно безобразная — тем не менее выражает незыблемую самоуверенность. Скрестив руки в слишком длинных рукавах, он барабанит пальцами по локтям.

В лучшем случае Бельяр — просто иллюзия, галлюцинация, порожденная расстроенной психикой молодой женщины. В худшем — что-то вроде ангела-хранителя; по крайней мере, вполне может претендовать на свое место в этой конгрегации. Рассмотрим худший вариант.

Если он и впрямь ангел, уродившийся слишком невзрачным и мелким, чтобы добиться официального признания в братстве, ревниво пекущемся о своем прекрасном имидже, то его наверняка тут же засунули в какой-нибудь сиротский приют. А то и просто бросили на обочине шоссе во время переезда, шествия или зарубежного конгресса ангелов, подвесив за рабочий нимб к дорожному указателю. Как бы то ни было, факт остается фактом: с младых ногтей ему приходилось выкручиваться самостоятельно и бороться с препятствиями, используя способности и качества, дарованные неземным происхождением. Отвергнутый своими собратьями, изгнанный из рядов небесного воинства или даже ставший жертвой запрета на профессию, он все-таки занимается ею в качестве свободного художника — нелегально и в высшей степени тайно.

Впрочем, он присутствует здесь не постоянно, во всяком случае физически: частота и продолжительность его визитов к молодой женщине варьируются от случая к случаю. Иногда он исчезает месяца на два, иногда наведывается каждый вечер, как ходят в бар на аперитив, а иногда вдруг ни с того ни с сего явится среди ночи всего на пару часов, точно к шлюхе. Он вечно озабочен собственными проблемами больше, чем чужими, нередко поступается принципами и часто пребывает в скверном расположении духа. Иногда ему случается нести свою службу как работу в офисе — с девяти до пяти и ни минутой позже! — а в другое время он может три недели кряду просидеть у Глории на плече, не говоря ни слова, замерев в нервном испуганном ожидании, точно спасаясь от преследования. Словом, он отнюдь не пунктуален. У него есть лишь одна незыблемая привычка: он объявляется в тех случаях, когда Глория одна, а она пребывает почти в полном одиночестве вот уже четыре года. В последнее время он не слишком усердствует. Навещает ее всего два-три раза в неделю. Правда, толку от его посещений немного, но все-таки, когда он здесь, ей как-то спокойнее.

В данный момент он откашливался, вытирая губы скомканным платочком. Казалось, он углублен в размышления.

— Ну и что, у тебя на сей раз такие же ощущения? — рассеянно спросил он наконец, не глядя на молодую женщину.

— Не понимаю, — отозвалась она тем же тоном. — Какие еще ощущения?

— Да я насчет вчерашнего типа, — уточнил Бельяр. — Которого ты столкнула в море. Какие ты при этом испытала ощущения, хотел бы я знать? Те же, что и раньше?

— Ах ты ублюдок! — прошипела Глория. — Грязный, мерзкий ублюдок! Мы ведь, кажется, условились никогда не затрагивать эту тему.

— Не забывай, что это моя работа, — напомнил ей Бельяр.

До сих пор Глория стояла нагнувшись к клетке, и Бельяр, желая сохранить равновесие, отодвинулся подальше назад, практически восседая у нее на спине. Когда же она без предупреждения резко выпрямилась, он едва не скатился кубарем наземь и, с трудом удержавшись на месте, проскрипел:

— Очень остроумно!

Затем, взобравшись ей на плечо, спросил:

— Ну, чем ты сегодня займешься?

— Сам увидишь, — бросила Глория.

— Но я хотел бы поучаствовать в принятии решений, — энергично объявил Бельяр. — Мне ведь тоже есть что сказать. Я здесь нахожусь именно для этого, разве не так?

Глория, не отвечая, решительно зашагала к дому.

— Так что ты собираешься делать? — встревожился Бельяр. — Куда ты?

— Ну, например, пописать, — отрезала Глория. — А может, и покакать тоже, еще не знаю.

— Ладно, — пробормотал Бельяр, отводя глаза и потирая нос и брови, — ладно, я на минутку исчезну.

— Прекрасная мысль, — ответила Глория. Едва он скрылся из виду, она машинально отряхнула плечо, хотя там ничего не было, — Бельяр никогда не оставлял после себя никаких следов типа обрезков ногтей, пятен пота или ниток; даже вмятины не оставлял, поскольку галлюцинации ровным счетом ничего не весят.