Дарья Донцова - Концерт для колобка с оркестром

Пойти бы ему морду начистить, да только страшно!

Федька ведь и отомстить может.

Пока он возмущался, я разглядывала комок газеты. Интересно, зачем этот Федя заворачивает камни в бумагу? Вот уж странно! Однако он эстет! Впрочем, может, никаких булыжников и нет?

Не в силах сдержать любопытство, я нагнулась и подняла «метательный снаряд». Он оказался не слишком тяжелым. Самый обычный клубень картофеля, обернутый в обрывок популярного издания. Я расправила неровно оторванный кусок бумаги и увидела на полях криво сделанную надпись: «Помогите, убивают, Мила».

Ведро на крышу мы с Томочкой втаскивать не стали. Оставили баклажку стоять у крыльца и решили просто брать оттуда нужное количество воды черпаком. Но вскоре эта проблема отошла на второй план, потому что появилась новая забота.

– Послушай, – протянула Тамарочка, – где тут туалет?

Я пожала плечами:

– Думаю, около ванной.

– Да? Его там нет.

– Совсем?

– Абсолютно. Во всем доме нет ничего похожего на унитаз.

– Ты уверена?

– Стопроцентно, – кивнула Томулька, – я осмотрела каждый закуток. Вчера мы бегали в лесок.

Теперь пойду изучать огород. Ох, чует мое сердце, канализации здесь тоже нет. Да и откуда бы ей быть, если нет воды. Небось у забора стоит деревянная будка.

С этими словами Томочка пошла на улицу. Я же села на террасе, вытащила из кармана обрывок газеты и опять прочитала фразу: «Помогите, убивают. Мила». Может, это шутка местной детворы? Или чей-то крик о помощи?

Я высунулась в окно, увидела на другом участке ярко-красное пятно и крикнула:

– Лена!

Соседка выпрямилась.

– Чего?

– У вас в деревне есть женщина по имени Мила?

Лена вытерла рукой лоб.

– Из наших нет, может, дачница какая.

– Их тут много?

– Дачниц? А в каждом доме, где и по две, три семьи живут, у нас лето зиму кормит, который год на огороде ничего не родится, то дождь ливнем льет, все на грядках погниет, то солнце палит, овощи от жары дохнут, а дачник от погоды не зависит. Зачем тебе Мила? Фамилия у нее какая?

– Скажи, – я проигнорировала вопрос, – а Федор женат?

– Который?

– Ну тот, что на отшибе живет, у оврага.

– Бирюк?

– Да.

– Кто ж за такого замуж пойдет? – пожала плечами Лена. – Был, наверное, приличный человек, а стал вон чем. Я года два его не встречала, даже зимой.

– При чем тут зима? – удивилась я.

Лена подошла к забору и, опершись на него, стала вводить меня в курс дела.

Деревня Пырловка расположена в двух шагах от Москвы, электричка от столицы со всеми остановками докатывает сюда быстро. Но стоит человеку выйти на станции, пересечь небольшой лесок и увидеть указатель «Пырловка», как он попадает в глухую провинцию. Пырловка живет как при царе Горохе. Нет, я не хочу сказать, что аборигены тут совсем лишены благ цивилизации, но воды и канализации нет, телефон есть лишь на почте, газеты привозят один раз в три дня. В избах имеются телевизоры, но при малейших дуновениях ветра электричество вырубается, и голубые экраны меркнут. Местные дети ходят в школу за пять километров, их отцы и матери ездят на работу в Москву, маленькая птицефабрика, где когда-то трудились все пырловцы, давно умерла, не вынеся конкуренции. Сами понимаете, что сейчас из деревни бегут все, кому не лень. Многие пырловцы подались в последнее время кто куда.

Летом же здесь кипит жизнь. Сюда возвращаются те, кто теперь имеет квартиры в Москве. Люди используют родительские дома в деревне как дачи. И еще все пускают дачников, поставили для этого сарайчики на огородах, обставили немудреной мебелью и сдают малоимущим людям, которым надо вывезти на лето детей из города.

Когда по Пырловке пару лет назад пролетел слух, что теперь у оврага, в долине, постоянно будет жить молодой мужчина, да еще врач по профессии, местное население чрезвычайно оживилось. Ведь «Скорую» тут не дозваться. Сначала надо бежать на почту, мобильников в деревне раз, два и обчелся, потом ждать машину с красным крестом почти сутки. А теперь у них появится свой врач!

Но напрасно пырловцы строили радужные планы.

В самую первую зиму, когда Федор обосновался в деревне, к нему прибежала Саня Макашова и, запыхавшись, проорала:

– Дяденька, бегите скорее к нам.

– С какой стати? – спокойно спросил врач.

– Моя сестра рожает, орет сильно, а «Скорая» не едет, – объяснила Саня.

– Ну и при чем тут я? – равнодушно продолжал Федор.

– Как же! – растерялась Саня. – Вы – доктор.

– Нет, – рявкнул тот в ответ, – я никакого отношения к медицине не имею, ступай прочь.

Макашова ушла несолоно хлебавши. Потом Федор прогнал Веру Клоткину, у которой ребенка скрутил грипп, и даже пальцем не пошевелил, услыхав, что старуха Локтева сломала ногу. Постепенно пырловцы поняли, что врач не собирается им помогать, и перестали бегать к стоящей на отшибе избушке.

Первое время местное население злилось и разрабатывало планы мести.

– Ничего, – говорили мужики, толпясь на площади у магазина, – человек он городской, руки из задницы растут. Еще придет за помощью, стекло выбьет, или ступеньки сломаются, мы ему все припомним.

Парни злобствовали, а Федор жил себе тихо, не появляясь в деревне. За водой он не ходил, в сельпо не заглядывал, очевидно, привозил себе еду и питье из города. В конце концов негодование аборигенов из стадии нагрева перешло в фазу кипения, мужики решили наказать Федора так, как исстари расправлялись в русских деревнях с неугодными: пустить ему «красного петуха».

Дождавшись, когда врач в очередной раз отъедет в город, Семен Паришков и Веня Козлов, прихватив канистру с бензином, перелезли через забор, приблизились к дому наглого доктора и собрались начать черное дело. Веня шагнул к двери и вдруг дико закричал.

Семен от неожиданности выронил канистру.

– Что? Что случилось?

– Нога, – выл Веня, – ой, как больно.

Семену стало еще хуже, когда он понял, что приятель попал правой ступней в капкан, хитро замаскированный в траве.

Кое-как Паришков дотащил несчастного домой, потом Вену отвезли в больницу. Лежа на носилках, Козлов громко пообещал:

– Ну, погоди, еще встретимся!

Через три дня в Пырловке заполыхали пожары. Пока пожарная команда на красной машине прибыла на место, от двух изб остались головешки. Семьи Козлова и Паришкова потеряли все.

С тех пор Федора начали бояться. Никто больше не лез в его отсутствие не то что в дом – во двор, не обращались к нему за помощью. Живет Федор совершенно один, чем занимается, никто не знает. Уезжает вроде утром на машине в Москву, возвращается ближе к ночи, а может, и нет его вовсе в деревне.

– Он не женат? – спросила я.

– Какая же баба его выдержит, – нахмурилась Лена, – злобный бирюк. Народ к нему за помощью побежал, и вон чего вышло.

Я усмехнулась. С одной стороны, Федора понять можно. Деревенские люди часто бывают излишне назойливы, им неохота тащиться в районную больницу, где придется сидеть часами в очереди и давать терапевту «барашка в бумажке», вот они и надумали решить проблему по-простому, по-соседски. А простота, как известно, хуже воровства. Одна наша общая знакомая, Маша Кривошеева, хирург по профессии, купила себе домик в селе. С самого начала Машута совершила ошибку, помогла какой-то бабке, вскрыла у нее гнойник на пальце. Теперь бедной Кривошеевой нет покоя ни днем ни ночью, к ней таскаются с любой болячкой: просят померить давление, посмотреть горло, взять аспирин. И если вы полагаете, что пейзане несут за консультацию свежий творог, жирное молоко и крупные, двухжелтковые яйца, то ошибаетесь.

Машка ничего не получает даром, все вышеперечисленные продукты она покупает, похоже, с переплатой. Селяне экономны, если не сказать жадноваты, им нравится иметь рядом врача, но платить ему или делать скидку на харчи никто не желает.

Федор оказался умнее и сразу повел себя правильно. В Пырловке его не любят, но, похоже, мужику плевать на общественное мнение. Ужасно, конечно, что он поставил капкан, а потом устроил пожар, но, с другой стороны, деревенские первые решили взять канистру с бензином и спички и полезли на чужой участок.

– Дочери он тоже не имеет? И любовницы? – не успокаивалась я.

– Вроде нет, – сказала Лена, – хотя никто про него ничего толком не знает.

– Вилка! – закричала Томочка. – Я нашла ее!

Смотри!

– Кого? – воскликнула я. – Милу?

– Какую Милу? – удивилась Тома. – Уборную, с унитазом. Иди скорей ко мне. Ей-богу, впервые подобное вижу!

Вспомнив далекое детство, я вылезла в окно и побежала на зов. Тамара стояла перед огромным, раскидистым кустом.

– И где туалет? – поинтересовалась я.

– Там, – подруга ткнула рукой в сторону буйно-зеленого кустарника. – Видишь?

– Нет.

– И я сразу не приметила.

С этими словами Томочка аккуратно отвела в сторону несколько веток, и я выпучила глаза. Внутри куст напоминал шатер. В детстве мачеха Раиса отправила меня на все летние месяцы к своей матери в деревню. Старуха не была мне родной бабкой, но богом данную внучку не обижала, кормила чем могла, изредка мыла в бане и била прутом, если я не хотела помогать ей по хозяйству. Но, несмотря на то, что несколько лет подряд меня отправляли к ней, я никогда не таскала воду из колодца и не делала тяжелой работы. Была просто слишком маленькой, в мои обязанности входило полоть грядки и подметать избу, но и то и другое у меня выходило плохо. А когда я повзрослела, бабка умерла. Сейчас я понимаю, что старуха была мудрой, доброй женщиной – она приютила фактически чужого ребенка. Бабка даже пела мне иногда народные песни, с плохо понятными ребенку словами, ну что-то типа: «Налетели басурманы, всех казаков посжигали». Просто оторопь брала от подобной «филармонии», поэтому в детстве я бабку недолюбливала и боялась. Понимание того, что она для меня сделала, пришло позднее.