Кэрол Дуглас - Кот в малиновом тумане

— Кармен. Мария. Вы берете двух кошек мисс Тайлер? Какой прекрасный поступок! Настоящий акт милосердия. Я должен признать, что эти кошки не относятся к моим любимым созданиям.

Темпл подобрала отпавшую челюсть. Кармен?.. Имя лейтенанта К. Р. Молины — Кармен?.. Как у бродвейской актрисы сороковых Миранды? Или, в ее случае, уместней говорить о правиле Миранды?..[8] О, о, о!!!..

Молина, точно почувствовав направление ее мыслей, бросила в ее сторону взгляд, который не мог быть понят иначе, чем злющий.

— Вы можете называть это актом милосердия, отче, — сказала она. — Я же называю это актом самозащиты.

Она улыбнулась, слегка дернув дочь за длинную черную косу, спускающуюся по спине. Девочка улыбнулась в ответ, подняв голову к матери — ослепительная улыбка! — а затем склонилась к клетке, чтобы извлечь из нее одного из котят. Котенок извивался в ее руках, вращая круглыми, абсолютно желтыми глазами.

Когда торжественные служки — два испанских ангелочка с кожей цвета меда и глазами цвета чернил — заняли свои места по сторонам отца Фернандеса, тот произнес несколько латинских слов. Его воздетая рука, странно напомнив Темпл позицию из карате (поскольку она теперь занималась боевыми искусствами, то замечала такие вещи), нарисовала в жарком воздухе символ креста.

Рыжий котенок притих и смирно сидел, когда его вернули обратно в клетку. Его брат занял место на руках Марии и тоже, хотя и явно перепуганный толпой, хранил благоговейное молчание, пока длилась производимая над ним церемония.

— А вы, мисс Барр, — отец Фернандес повернулся к Темпл с хитрой улыбкой. — Вы столько сделали для нашего прихода Девы Марии Гваделупской в последнее время, что я готов предложить вам стать нашей почетной прихожанкой. Чем я могу быть вам полезен?

— Э-э-э… ничем! То есть, вы можете оприходовать моего кота. В смысле, благословить. Типа.

Совсем смутившись от своей неудачной реплики, Темпл поспешила сбежать под сень олеандра, к переноске с Луи, открыла защелку на дверце и вытащила на свет очень недовольного кота.

— Давай, вылезай, толстяк. Ты же ненавидишь сидеть в клетке. Я тебя вытаскиваю, то есть — я твоя освободительница, так что нечего сопротивляться!

— О, да он весьма массивный, — отметил отец Фернандес.

— Вы правы, отче, — сестра Стефания пробралась к ним, волоча за собой телевизионного оператора. — Вы бы видели его в ночь пожара!.. Он ведь едва не разделил участь бедного Питера.

— Да что вы!.. — отец Фернандес явно был шокирован, да и кто бы не был, если вспомнить жестокость, с которой тот несчастный кот был пришпилен к задней двери мисс Тайлер. Правда, Питер счастливо спасся, но Темпл сомневалась, что служители Девы Марии Гваделупской когда-нибудь смогут без содрогания вспоминать этот ужасный акт насилия над живым существом.

— Тогда он заслуживает особого благословения.

Рука отца Фернандеса протянулась ко лбу извивающегося в руках Темпл кота. Тот выскальзывал из ее объятий, его черная шерсть была ужасно гладкой и скользила, и Темпл пришлось согнуть колени, чтобы удержать тяжесть кошачьей туши на бедре. Кот запустил когти в складки ее хлопковых кюлотов. Через минуту она будет выглядеть так, точно ей сделали татуировку степлером.

— Давай я его подержу.

Голос Мэтта Девайна послышался с небес, как чудесное знамение. Несмотря на то, что они приехали сюда вместе, Мэтт куда-то исчез сразу после прибытия. Темпл предполагала, что он собирался поговорить с отцом Фернандесом.

Мария Молина смотрела на незнакомого ей Мэтта во все глаза — не потому, что он был красив, как кинозвезда, и не потому, что он был светлейшим блондином, а она — темнейшей брюнеткой. Мария была еще слишком мала, чтобы замечать такие вещи. Она смотрела на него потому, — подумала Темпл с неожиданной симпатией к девочке, — что Мэтт был достаточно взрослым, чтобы быть ее отцом. Ее никогда не существовавшим отцом.

С некоторым неудовольствием Темпл отметила, что мать уставилась на Мэтта точно так же, как и дочь, а, меж тем, лейтенант Кармен Молина уж никак не была маленькой девочкой, и могла бы сообразить, что ей-то он в отцы не годится!

Отец Фернандес бормотал и взмахивал рукой, Луи беспомощно извивался в крепких руках эксперта по боевым искусствам, прижав уши и распушив хвост, как будто его подвергали не благословению, а проклятию.

Интересно, что было бы, если бы животные могли говорить?

Но даже Полуночник Луи этого не умел.

Мэтт вернул его в переноску без дальнейших проблем, если не считать злобного прощального воя, затем отпер переноску поменьше, нежно-голубого цвета, и достал оттуда маленькую копию Луи.

— Полуночник Луи-младший? — пошутил отец Фернандес.

— Полуночница Луиза, — поправила Темпл. Она всегда успевала вмешаться со своими пятью копейками. Каждый должен носить такое имя, которое ему подходит.

— В приюте для животных ей дали кличку Икорка, — Мэтт погладил пушистую нежную шерстку кошечки.

— Добро пожаловать, Икорка, — сказал отец Фернандес с торжественностью первосвященника и продолжил словами латинской литании, которой он благословлял остальных животных.

Сестра Стефания склонилась к уху Темпл:

— Отец Фернандес должен был говорить по-английски или по-испански, но он так старомоден!.. Говорит, что древняя латынь успокаивает животных.

Темпл она тоже успокаивала. Она всегда любила длинные латинские названия лекарственных трав и медицинских препаратов. Латынь отца Фернандеса звучала в жарком воздухе полудня, точно ленивое гудение ученых пчел. Позади него циклопический глаз камеры смотрел на кошечку и людей, сгрудившихся вокруг нее.

Затем группа распалась. Мэтт вернулся к переноске, чтобы посадить в нее Икорку. Отец Фернандес со своими служками направил стопы к испанской старухе с ее петухом. Телевизионная камера двигалась за ним, как привязанная, объектив плыл над покрытым белым кружевом плечом священника.

— Нам пора возвращаться домой, Мария, — сказала Молина деловито. Она отнесла тяжелую клетку на стол общества защиты животных, вручила одного из котят дочери, а сама взяла второго.

Полосатики. Кто бы мог подумать, что Молина остановит свой выбор на животных, повторяющих окраской одежду заключенных!..

— Возраст гадкого утенка, — сказала сестра Стефания на ухо Темпл. — Когда я вижу этих деток, мне так хочется снова стать учительницей… Но я слишком стара.

— Вы не слишком стары, — ответила Темпл машинально, наблюдая, как Мэтт Девайн поравнялся с Молиной и ее дочерью. Он погладил котят, улыбнулся Марии и начал беседовать с лейтенантом. Интересно, о чем?

— Между прочим, — бездумно напомнила она монахине, — посмотрите, какие опасности подстерегают в наше время даже младших школьников. Наркотики. Банды. Оружие.

Сестра Стефания бросила взгляд на троицу, от которой не могла отвести глаз Темпл, и ее доброе лицо омрачилось грустными воспоминаниями:

— В наше время школы тоже были подвержены всякой заразе. Мы просто были слишком невинны тогда, чтобы это понимать.

— Что вы имеете в виду? — странный самообвинительный тон монахини отвлек внимание Темпл от беседы, за которой она следила.

Выражение лица Стефании стало одновременно замкнутым и еще более печальным:

— Некоторые подростки всегда взрослеют раньше положенного. И это не школа и не улица действуют на них разлагающе, а та обстановка, в которой они растут у себя дома. По крайней мере, сегодня мы нашли в себе силы это признать.

— В смысле… наркотики? Даже в те времена?

Сестра Стефания качнула своими причудливыми перманентными кудряшками. Этот жест, очевидно, обозначал «нет».

— Тогда — всего лишь сигареты и алкоголь, и прочие почти безобидные вещи, которые составляли страшный секрет и были благополучно забыты впоследствии, когда все, кому надо, уже доказали свою смелость и бесшабашность… Нет, в старые времена порок сам себя стыдился. И только семья была вещью сакральной и неприкосновенной. Все, что происходит в семье. Никто не смел ничего подозревать, а уж, тем более, вмешиваться.

— Вы говорите про насилие над детьми? — прошептала Темпл.

— Я часто думаю, — сестра Стефания смотрела на прелестную картинку: дети и животные, отец Фернандес со своими ангелочками, благословляющий их, методично обходя всех по очереди, — как много горя мы не замечали, будучи столь целомудренны. Мы были лицемерами в глазах всех тех детей, которые знали, что такое жизнь на самом деле… или что такое конкретно их жизнь. Мы лепетали о святости, об адских мучениях, о смертных грехах… Иногда невинность — больший грех, ее труднее искупить, чем вину.

— Вы когда-нибудь сомневались в своем выборе?..

— Сделаться монахиней? Или в своем учительском призвании? — удивленные глаза сестры Стефании за толстыми стеклами очков впились в сконфуженное лицо Темпл, затем ее взгляд наполнился невыразимым участием, которое Темпл всегда в ней чувствовала. — Никогда.