Людмила Милевская - Жених со знаком качества

Уж не знаю как женщины воспринимают нас, мужчин, но мы их воспринимаем только через свое желание. Даже если этого не осознаем. Ту девчонку я желал, не осознавая. Сначала. Это уж потом… Ну, сами знаете, юношеские фантазии и все такое… Девчонка-то была что надо: Мерелин Монро до нее далеко. Мерелин против нее просто болонка…

Кстати, Светлана совсем на нее не похожа. На девчонку, разумеется, а не на Мерелин. На Мерелин-то она похожа, а вот на девчонку ту — ну не капли, зато жена моя похожа и очень. Поэтому я на ней и женился. И, разумеется, ошибся. Та девчонка никогда не стала бы устраивать мне сцен по самому ничтожному поводу. Та девчонка на это просто не способна…

Между прочим, Светлана почти не устраивала мне сцен…

Черт, почему-то вспоминается о ней только хорошее, а надо бы вспомнить и плохое — сразу легче станет.

Я вспомнил и плохое, но легче не стало: рука потянулась к яду, точнее к флакону.

“Нет, — сказал я себе, — рано. Надо повспоминать еще, вдруг передумаю. Все-таки ценная штука жизнь — нельзя так безответственно с ней расставаться”.

И я начал думать и пришел к выводу, что правильно сделал, заказав по дороге к матери билет на автобус — все равно опаздывал безнадежно, а тут — хоть одно полезное дело. Да-да, страдания-страданиями, а дело-делом. Завтра утром мне принесут билет, и я отправлюсь в деревню. Нет-нет, не так уж все безнадежно, совсем неплохо обстоят дела с моей теорией. На конференции была перевернута лишь первая страница, главного-то юнец не сказал, потому что не знает. Не дошел он до этого, не дошел, а я дошел, я знаю. Следовательно нет смысла мне погибать. Осиротеет наука. Надо ехать в деревню и работать, работать, работать…

Но как я могу работать, когда Светлана выбила из меня все мозги? Жить действительно не хочется!

Это потому, что я один. Веду себя не по-мужски: у меня никогда не было запасного варианта. Моя верность до добра не доведет. Уже не довела. Пора бы мне влюбиться. Светлана, при всех ее достоинствах, не такая уж и красавица. Замену ей я легко найду. Кстати, что мешает мне тут же заняться этим?”

Я оглянулся по сторонам и обнаружил, что зал полон женщин. Правда, почти все они были с мужчинами, но какое это имеет значение. Мне же надо влюбиться, а не жениться.

“Пройдусь”, — решил я и отправился на прогулку по залу.

Открытие меня потрясло: все женщины были уродины. Во всяком случае, образно выражаясь, моей Светлане они не доставали и до колен. И это при том, что я уже достаточно много выпил. Или пословица “не бывает некрасивых женщина, бывает мало водки” не распространяется на сорокапятилетних мужчин?

Как бы там ни было, за свой стол я вернулся абсолютно убитый. “Да-а, — подумал я, — бабы все шлюхи, а их мужики ворюги, что совсем не удивительно: приличные люди по ресторанам не ходят. Особенно в будний день и днем”.

На этой трагической ноте я открутил крышку флакона и накапал пятьдесят капель в бокал с коньяком. Разум говорил, что надо жить, а сердце возражало: “Зачем?”

Слишком отвратителен мир, беспросветно будущее… Я не знал как пережить эту муку. Провал в Париже и предательство Светки — гремучая смесь.

“Нет, мне не выжить, не выжить, — подумал я, капая еще пятьдесят капель, а потом и вовсе опустошая флакон в свой бокал. — Да и к чему так страдать? Сейчас жахну и все трын-трава. Нет этого мира, нет страданий, нет меня. Красота! И черт с ней, с наукой…”

Я засунул пустой флакон в карман и решительно взял в руку бокал с отравой. Понюхал: пахнет коньяком. Впрочем, какая разница? Пить буду залпом.

Окинул последним взглядом зал: вдруг не уродины, вдруг ошибся? Да где там: у одной слишком маленькие глаза, у другой нос слишком длинный. И толстый. А что у них за фигуры! Впрочем, с фигурами может все и не так плохо, их же не видно. Вон у той, остроносенькой, очень неплохой над столом нависает бюст, многообещающий.

Ай, все равно ей далеко до моей Светланы…

Пока я размышлял, остроносенькая оттолкнула сидящего рядом с ней мужчину, вскочила и решительно направилась…

Что? Ко мне? Да нет, я ошибся. Нет-нет, она действительно идет ко мне, несмотря на грозные оклики своего горилоподобного друга.

“Не хватало еще в конце жизненного пути по физиономии получить, — подумал я, нехотя отставляя в сторону бокал с ядом. — Представляю, как будет ликовать мать, если этот горилла мне фингал наварит. Мать сразу воскликнет: “Ничтожество, взял и с фингалом откинул коньки. Весь в своего папочку. Все люди как люди, а этот не может даже прилично умереть”. Так скажет мать. И будет права. Нет, с фингалом умирать мне негоже”.

Остроносенькая тем временем подсела к моему столу и заявила:

— Как он мне надоел!

— Готов войти в ваше положение, — поспешно откликнулся я, — но будет лучше, если вы вернетесь.

— Что?!!! К нему?!!! Не бывать тому никогда!

Между тем дружок ее даром времени не терял: он бодро разминал кулаки, окидывая нас злобным и многообещающим взглядом.

“Что такое?! — мысленно возмутился я. — Эта бабенка, говоря языком ее друга, мне портит пейзаж!”

— Послушайте, — вежливо обратился к ней я, — не хочу показаться трусом, но я и ваш жених, мы явно в разных весовых категориях. В нем не меньше ста килограммов.

— Сто двадцать, — просветила меня остроносенькая.

— А во мне только восемьдесят, — холодея, признался я. — Поэтому буду вам очень признателен, если вы пересядете за какой-нибудь другой столик.

Она уничтожила меня взглядом и воскликнула:

— Как вы смеете? Другой бы на вашем месте от счастья умер, подойти я к нему.

— Именно это сделать и собираюсь, — заверил я. — Искренне хочу умереть, а вы мне мешаете. Очень вас прошу, девушка, ведь есть же здесь и другие столики.

— Вы странный, — заключила она. — Вы хоть понимаете, от чего отказываетесь?

Я покосился на кулаки ее друга и сообщил:

— Отдаю себе трезвый отчет, потому и отказываюсь.

Она растерялась и залепетала:

— Впервые такого встречаю, другой был бы счастлив…

— Охотно верю, — воскликнул я, — но вынужден придерживаться иного мнения. Возможно, вы не в моем вкусе. К тому же, находясь в самом конце жизненного пути, практически у финиша, не хотел бы получить травму черепа и синяк под глаз. Хотелось бы уйти из жизни красивым, конечно, насколько это позволили мне матушка и природа.

Из всей моей речи девица поняла лишь одно: что она не в моем вкусе.

— Что за бред? — взбесилась она. — Зачем же вы так на меня смотрели?

— Как?

Она изобразила. Мне стало плохо. Катастрофа! Неужели я так на нее смотрел? Тогда я болван, права Светлана.

— Что-то не припомню. Когда это было? — холодно поинтересовался я.

— Когда вы бродили по залу и позже, непосредственно перед тем, как я к вам подошла, — торжествуя сообщила девица.

Теперь уже взбесился я:

— Что? На вас? Смотрел? Да на кой вы нужны мне? Особенно сейчас. Поверьте, вы оч-чень невовремя.

Я глянул на стоящий на столе бокал, полный яда, и уже спокойно добавил:

— Может безразлично в зал и глянул в последний раз, может взглядом на вас и наткнулся, но не советую это близко к сердцу принимать. Я смотрю так на всех женщин.

Остроносенькая отшатнулась:

— Вы что, кобель?

Я безучастно пожал плечами:

— Не знаю, вряд ли…

Она разъярилась:

— Тогда вы болван! Жаль, что об этом не знаете!

— Знаю, сегодня мне это уже говорили. Да, я болван. Тем более, отправляйтесь к своему другу, пока он вас не опередил и не подвалил к нашему столику. Кажется для этого он уже достаточно размял кулаки.

Сказав такое, я сам ужаснулся:

— Господи! Кулаки? Неужели ЭТО так невинно называется? Кувалды — да, а кулаки — вряд ли.

Остроносенькая удовлетворенно хмыкнула, я же ее просветил:

— Мне совсем не хотелось бы с ним сражаться, как бы красивы вы ни были. Он такой громадный. И неловкий наверняка: еще прольет мой коньяк. Вот это будет трагедия.

Остроносенькая рассмеялась:

— Ах, вот в чем дело! Ну что ж, это легко уладить.

Она вскочила и энергично направилась к своему другу — я вздохнул с облегчением и поднял бокал. Пора! Давно пора! Пора на тот свет! Господь заждался!

Набрав побольше воздуха в легкие, я зажмурил глаза и…

И бокал оказался в руках остроносенькой. Она вернулась, резво выхватила из моей руки бокал, лихо опрокинула его в себя и пояснила:

— Для храбрости!

И убежала.

Я остолбенел.

Сначала остолбенел, а потом уронил голову на стол и заплакал.

Возможно, впервые в жизни.

Плакал я долго и горько. Напасти пошли косяком: одна за другой. Фортуна меня просто возненавидела. Позор, пережитый в Париже, жег хуже огня, предательство Светланы леденило душу, отсутствие сына разрывало сердце. За всем этим маячило унижение в образе косой пенсионерки-невесты! И вот оно, новое поражение: я не сумел уйти из жизни. Не справился с таким несложным делом. Казалось бы, чего проще, налей яду в бокал и выпей, раз так тебе повезло: собственная мать подарила самый легкий способ забвения бед и позора. Так нет же, и здесь я опарафинился. Какая-то дурочка, свиристелка опередила меня…