Карл Хайасен - Купание голышом

«Нельзя противиться человеческой природе, – рассуждал Чаз, – поэтому надо, так сказать, плыть по течению».

Начав работать на Реда Хаммерната секретной биоституткой, он ознакомился с экологией Эверглейдс настолько, чтобы вести беседы с коллегами и не выказать себя невежественным жуликом. Из своего краткого курса он вспомнил, что жирная грязь, по которой он сейчас бредет, каким-то смутным образом важна для экологии и что остальные ученые в шутку называют ее «обезьяньей блевотиной», – Чаз заново оценил это определение.

Он терпеть не мог мокнуть, в том числе и в тепличных условиях – отказывался даже на цыпочках ходить на отмелях загородных клубов за заплутавшим мячиком для гольфа. Мысль о прогулке по темному болоту с голым хозяйством и без оружия так ужасала, что Чаз даже думать об этом подолгу не мог, чтобы не сломаться. Небо прояснялось, вода поблескивала под звездами, и он наконец различал очертания теней. Особое внимание он уделял тем, что хоть слегка напоминали аллигаторов, – о том, что их тут изобилие, говорило громогласное урчание со всех сторон. Чаз вспомнил из общей герпетологии, что подобные территориальные выступления в основе своей сексуальны, и задался вопросом, чего ему следует опасаться больше: что его сожрут или что его изнасилуют? Он знал, что у большинства змей два действующих пениса – студенты-биологи по этому поводу неизменно веселились, – но не мог вспомнить, как оснащены крокодилы. Вскоре его частый ночной кошмар о съедении двухголовым аллигатором сменило видение еще более душераздирающее.

Вдали маячила рощица, оазис сухой земли посреди мокрой саванны. Чаз с дикой скоростью похлюпал к нему, подгоняемый кошмарной перспективой двойного изнасилования пятисотфунтовой возбужденной ящерицей. Меч-трава нещадно резала его, но он бежал, не склоняя пред ней головы. Лишь когда Чаз достиг поросшего кустами холмика сухой земли и упал под лавром, он сделал паузу, чтобы осознать всю глубину постигшего его несчастия.

Его мускулы болят от усталости и обезвоживания.

Его спина горит от осыпавшей ее картечи.

Его руки и торс до крови исполосованы травяными лезвиями.

Его лицо покрывает гудящий ковер из москитов.

Его промежность и бедра загадочным образом зудят.

И это лишь физические мучения. Но и негативные эмоции тоже переполняли Чаза Перроне.

Тринадцатимиллионное наследство, о котором он мечтал, оказалось садистской шуткой.

Жена, которую он пытался убить, осталась в живых и направляется в полицию.

Подружка, в которую он стрелял с аналогичными намерениями, выжила и помогла его похитить.

Человек, с которым они так взаимовыгодно сотрудничали, обернулся против него и приказал его пристрелить, как захромавшую лошадь.

И теперь Чаз, грязный, мокрый и унизительно голый, сидел, заблудившийся и беззащитный, в болотах, которые ненавидел больше всего на свете.

«Неужели я это заслужил? – думал он. – Неужели?»

Он провел указательным пальцем по голени, снимая грязь, словно шоколадную глазурь. Поднеся ее к носу, он не обнаружил никакого ядовитого или мерзкого запаха. «Даже если в этом дерьме полно удобрений, что с того? – думал Чаз. – Ради Христа, это всего лишь грязь. Я же не забивал прикладом каких-нибудь детенышей гренландского тюленя».

Серебро луны окрасило пейзаж в голубоватые тона. Что-то где-то громко хрустнуло. Чаз Перроне подтянул колени к груди и тихо нашарил булыжник. Очередной аллигатор зарокотал в ближайшем озерце:

Кого… ты… любишь?

Да, кого… ты… любишь?

Морин ласково улыбнулась, увидев, как Тул, прихрамывая, выходит из коровника. Он открыл дверь грузовика и устроился за рулем.

– Ну? – Она протянула руку.

Он бросил ей в ладонь два деформированных кусочка свинца.

– Ржавый – сама знаешь откуда, – пояснил он. – А блестящий из-под руки.

Изучив пули, Морин сказала:

– Я горжусь тобой, Эрл. Это, наверное, было ужас как больно.

Он ответил, что не так уж больно:

– Парень – настоящий дока.

– Он лечит… коров?

– Ваще рогатый скот. – Тул объяснил Морин, что настоящий врач должен сообщить властям, если к нему заявится пациент с огнестрельной раной. А вот ветеринар никому сообщать не обязан.

– Главное, что ты наконец-то избавился от своего бремени, – сказала Морин. – Больше никаких лишних страданий.

– Да. Твоя очередь.

– У меня все в порядке, Эрл.

– Правду скажи, – попросил он.

– Правда в том, что я совершенно счастлива оказаться снаружи, на свежем воздухе.

– Погодь, вот выберемся с этого выгона.

– Нет-нет, все прекрасно, – сказала Морин, – даже навоз. Спасибо тебе, Эрл.

– За чё это?

– За свободу. За то, что ты – мой сэр Галахад. За то, что спас меня из «Неземного поместья»!

Она притянула его к себе и чмокнула в щеку.

– Ладно тебе, хватит.

Тул ощутил, что краснеет.

Никто и слова не сказал против, когда он нес Морин из лечебницы. Никто не посмел встать у него на пути.

Она уже несколько часов не спала, сидела в кровати и ждала, держа сумочку на коленях.

Выдернула внутривенную трубку из руки и сходила в ванную. Сняла больничную одежду и натянула легкое платье, голубое, как барвинок. Причесалась, подкрасила губы помадой, нанесла каплю румян на щеки. Оставила записки дочерям, чтобы не волновались.

Во время завтрака пришла адская медсестра, уставилась на Морин как на психичку, принялась ее ублажать, уверять, как здорово она сегодня выглядит, взбивать ей подушки – и все это время пытаясь обманом заставить ее лежать тихо, чтобы воткнуть ей другую иглу.

Но Морин энергично сопротивлялась, заставив медсестру ретироваться. Вскоре явились два прыщавых санитара-тяжеловеса, и тот, что покрупнее, схватил Морин за руки, а второй попытался прижать ее ноги, при этом медсестра топталась с приклеенной улыбкой, сняв крышечку со шприца и прицеливаясь.

Тут-то и появился Тул, весь блестящий от пота, гигантский, пахучий, и заблокировал дверной проем. Его рабочие ботинки покрывала корка, комбинезон косо висел на плечах, обнажая грязную обертку из бинтов, как у мумии. Влажные, спутанные, черные как смоль волосы на руках и шее издали походили на изощренную татуировку.

– Уберите руки, – без малейшего проблеска эмоций произнес он.

Санитары немедленно отпустили Морин и попятились.

– Все в порядке, Полли, – сказала Морин дрожащей медсестре. – Это мой племянник из Нидерландов. Тот самый, о котором я тебе говорила.

Тул протопал внутрь, поднял Морин с кровати, вынес ее из комнаты, пронес по коридору, потом мимо регистратуры и через двойные двери на круговую подъездную дорожку, где оставил красный, как яблоко, пикап «Ф-150 суперкаб», купленный вчера за 33 641 доллар наличными.

Тул с трудом подсчитал, что в «Самсонайте» осталось больше 465 000 долларов. И полно места для тридцати одного фентанилового пластыря, украденного им из дисконтной аптеки в Бойнтон-Бич – лекарство предназначалось для Морин, не для него.

– Какая красота! – воскликнула она при виде нового грузовика. – Но мне, наверное, нужна стремянка.

– Неа, – ответил Тул и без труда водрузил ее на пассажирское сиденье.

В пикапе были отделанные кожей «капитанские» кресла, уйма места для ног, великолепный кондиционер и глубокая грузовая платформа, где уместился весь урожай дорожных крестов, которые Тул аккуратно, один за другим, выкорчевал из-за трейлера. Это заняло большую часть ночи.

Напуганная ужасным состоянием его повязок, Морин настояла на том, чтобы Тул нашел врача. Несколько миль она умоляла, и наконец он неохотно съехал с основной магистрали в районе реки Киссимми и отправился на ранчо на берегу. Знакомый ветеринар, подгоняемый мольбами Морин, согласился вынуть из Тула обе пули.

– Скоро ты почувствуешь себя новым человеком, – заявила Морин, бросая пули в свою сумочку. – Он дал тебе что-нибудь от боли?

– Ага, как для быков, – ответил Тул. По правде говоря, ему было чертовски хорошо. – Ну, куда хошь ехать?

– Эрл, могу я задать тебе личный вопрос?

– Конечно. – Они тряслись по узкой пыльной дороге, прочь от ранчо. Тул приглушил радио – какую-то слащавую песенку об одиночестве и горе на дороге.

– Вообще-то это не мое дело, – начала Морин, – но любопытно, как ты смог позволить себе такую колесницу на зарплату охранника?

Тул обдумал ответ, хорошенько присосавшись к бутылке теплого «Маунтин Дью».

– Ну, понимаешь, – сказал он, – за некоторые дела получше платят.

– Значит, это было хорошее дело?

– Если подумать – хорошее, да, – согласился он. – Теперь я спрошу, лады?

– Справедливо.

– Где бы ты больше всего хотела отдохнуть?

– В смысле, если бы могли поехать вообще куда угодно?

– Я о том и толкую, – произнес Тул. – Мы можем поехать куда угодно. Тока скажи куда.