Альфредо Конде - Тайна апостола Иакова

Стильная ванная комната. Мебель в нордическом стиле с преобладанием серых и красных тонов. С монограммой ММО. Такая мебель доступна лишь немногим обладателям тугих европейских кошельков. А производится она в получасе езды от Компостелы, в Эстраде, среди извечных галисийских пейзажей, которые не смог изменить даже неумолимый ход времен.

По всей ванной комнате расставлены маленькие металлические статуэтки, наверняка приобретенные в Корунье, в КолексьонАН, небольшой художественной галерее, специализирующейся на малоформатной скульптуре, которая отнюдь не добавляет теплых ноток в изначально холодную — сознательно, намеренно холодную — атмосферу помещения. Трудно представить себе, что внутренности старинного здания из грубого серого камня, пропитанного влагой мелкого нескончаемого дождя, из-за которого стены не просыхают веками, могут выглядеть как операционная пластического хирурга. Здесь аккуратно, стерильно, ослепительно светло и безлико. А ведь ванная, о которой идет речь, расположена в самом сердце исторического здания, построенного в начале XVIII века, если не раньше. Оно же, в свою очередь, стоит в самом что ни на есть историческом центре Компостелы, возле Врат Фашейра, единственных ворот в древней городской стене, через которые в давние времена в город можно было войти в любое время дня и ночи; впрочем, теперь от них осталось одно название.

В таком здании гораздо естественнее выглядела бы более традиционная ванная комната. Может быть, даже с умывальником и биде в старинном стиле. А еще с изысканной изразцовой панелью, увенчанной синим бордюром с греческим орнаментом в виде витиеватых геометрических рисунков, элегантно опоясывающих изразцы, из которых с барочной щедростью выступали бы массивные краны с акантовыми листьями и прочими излишествами. Крышка от унитаза в такой ванной непременно была бы из цельного куска натурального дерева, а из внушительных размеров лейки душа вода струилась бы щедро и безмятежно, напоминая непрестанно льющий за окном дождь. Однако эта ванная комната была совсем иной.

На фоне такого бездушного гигиенического пространства, куда, похоже, никогда не проникала даже самая крошечная пылинка, выделялась небольшая инсталляция, напоминавшая мобили Калдера[1] и водруженная на несколько прозрачных взаимопроникающих призм, которые запросто мог бы соорудить любой дилетант. Сей претенциозный мобиль, по всей видимости, был призван внушать мысль о том, что здесь все полностью соответствует стилю и подчинено удовлетворению потребностей хозяйки помещения. Вернее, той, что была его хозяйкой до последнего момента. Трудно сказать, было ли царившее здесь равновесие устойчивым, хрупким или вовсе никаким. Понятно только, что оно было холодным. Безукоризненно холодным и стерильным.

Владелица сего помещения проводила в нем долгие часы, посвященные личной гигиене и косметическому уходу; часы неспешные, тщательно распланированные и продиктованные единственным желанием: получить удовольствие от самосозерцания. И испытать восхищение от совершенства форм, отражавшихся в зеркалах, которые во всевозможных ракурсах воспроизводили ее восхитительное тело.

Свет внутри этой ванной комнаты, пожалуй, излишне ярок. Размещение светильников тщательно продумано. Свет струится из самых неожиданных мест, его источник может располагаться за каким-нибудь незаметным выступом, и угадать, где именно, невозможно, пока ты на него не наткнешься. Человек, создавший сие холодное сияние, явно не поскупился на светодиодные лампы.

Такое расточительное использование электрической энергии позволяло обитательнице сего пространства в полной мере наслаждаться выписыванием идеальных бровных дуг, которые, похоже, вычерчивались чуть ли не с применением рейсфедера и трафарета и с той миллиметровой точностью, которая обычно требуется лишь в чертежных мастерских.

Правильным образом размещенные увеличительные зеркала позволяли хозяйке, не покидая ванны, осуществлять полную депиляцию длинных ног, столь совершенных, что они казались созданными из стекла или фарфора, а может быть, даже алмаза, ибо до настоящего момента служили верной опорой женщине, которая, подобно алмазу, на протяжении всей своей жизни гармонично сочетала в себе крайнюю внутреннюю жесткость с необыкновенной внешней хрупкостью.

Помещение, о котором идет речь, находится в самом центре Компостелы, в каких-нибудь двухстах метрах от собора, а по прямой так и вовсе не более чем в сотне. Коммунизм, утверждал Ленин, есть власть Советов плюс электрификация. Компостела — это романская и барочная архитектура плюс такие вот потаенные пространства, гнездящиеся в глубине зданий и человеческих душ. Они словно мандорла, мистическое божественное сияние, парят в воздухе сотен старинных домов, подобных этому зданию, расположенному возле самых Врат Фашейра.

В глубине этого парящего над обыденностью пространства его владелица усердно занималась сохранением и усовершенствованием своей физической оболочки. Она посвящала долгие часы созданию идеальной формы бровей, безукоризненного контура пухлых губ, тщательному нанесению теней на веки, безупречно подведенные специальной кисточкой, а также депиляции интимной области, производимой с терпением энтомолога и мастерством опытного чертежника, использующего угольники и трафареты и достигающего геометрически выверенного дизайна и великолепного результата.

Сей отменный результат кропотливой работы производит неизгладимое впечатление на пораженных зрителей даже теперь, когда тело обитательницы сей необычной ванной комнаты обрело вечный покой и все усилия по его усовершенствованию остались в прошлом, ибо в будущем вряд ли уже удастся что-либо улучшить. Все замерли, не в силах отвести взгляда от ярко освещенного тела, являющего собой истинный образец совершенства.

Фонд Марии Мартинес Отеро, расположенный в окрестностях Эстрады, в головном офисе предприятия, основанного вышеназванной предприимчивой дамой, занимается поддержкой авангардного искусства, которое так вдохновляло Софию Эстейро при создании особого духа того пространства, где она теперь недвижно возлежит. Окружающий здание Фонда сад, в котором галисийская садово-парковая архитектура причудливо сочетается со столь распространенными в Киото садами в стиле дзен, украшают два прекрасных экземпляра гинкго билобы, одного из немногих представителей фауны, переживших атомную бомбардировку Хиросимы.

Листья этого экзотического растения покрывают всю поверхность джакузи и покоящееся в ней нагое безжизненное тело. София познакомилась с Фондом, когда приобретала там предметы мебели, которые украшают эту ванную комнату, являющую собой отражение незаурядной личности, чье истерзанное и бессильное тело теперь неподвижно покоится в ванне, безразличное ко всему, что происходит вокруг; труп еще не окоченел, но за этим дело не станет.

Тело Софии Эстейро поистине совершенно. Его мягкие изломы подобны изгибам стана Венеры, возникающей из морской раковины, какой ее изобразил Боттичелли. Вот только оно лишено еще совсем недавно окутывавшей его услады живого тепла, и исходящий от него покой столь же холоден, как и его температура. Взгляд синих глаз по-прежнему прекрасен, но он застыл в изумлении, будто осознав безысходность одиночества и безмолвия, которые его ныне обволакивают. При жизни этот взгляд был блестящим, неотразимым или внушающим ужас, в зависимости от настроения его полновластной хозяйки. Был. Теперь же он исполнен удивления и даже какой-то оторопи; он не блестит и не внушает трепет, он изумлен и погружен внутрь, непостижим. Отстранен.

Если кто-нибудь захочет подойти поближе, чтобы получше рассмотреть это прекрасное тело, то сможет увидеть, что великолепная кожа, облекающая сие восхитительное создание природы, изборождена надрезами, из которых, правда, не выступило ни одной капельки крови; надрезами столь же совершенными, как и изгибы восхитительного тела. Человек, который их нанес, по всей видимости, пытался представить их следами страсти. Однако если это и была страсть, то холодная и бездушная, как и безумный, бредовый умысел, который ее вдохновлял. И безжалостная, как лезвие режущего предмета, которым эти надрезы были произведены.

Если бы София Эстейро, дипломированный специалист в области хирургии, с отличием закончившая университет и вот-вот собиравшаяся защитить докторскую диссертацию, могла созерцать эти надрезы, многочисленные сечения, произведенные на ее безжизненном теле, она, несомненно, задала бы множество вопросов, которые только усугубили бы ту оторопь, что сейчас выражает ее взгляд.

Но это уже невозможно. София больше не принадлежит этому миру. Можно сказать, что теперь она лишь составляет часть изысканной ванной комнаты, служа еще одним ее украшением.