Луис Роча - Смерть понтифика

Зачем человек бежит? Движется шаг за шагом, в бесконечном движении ноги сменяют друг друга, и неважно уже, с какой ноги начал он свой бег… Кого-то подгоняет стремление к славе, кого-то — всего лишь желание сбросить пару лишних килограммов, но как бы там ни было, все причины в конечном итоге сводятся к одной: человек бежит, чтобы жить, иных поводов для бега не существует.

Вот и этого человека, торопливо спускающегося под покровом ночи по громадным лестницам внутри Тайных архивов Ватикана, подгоняет жажда жизни.

В призрачном освещении скрытого хранилища, таящего явно секретные документы, развеваются иолы черной сутаны.

Прежде лишь великий понтифик имел сюда доступ и другие люди появлялись здесь лишь с его позволения. Здесь, в трех величественных залах, заставленных стеллажами, и в пристройках к Апостольскому дворцу, хранятся документы, имеющие крайне важное значение как для истории этого крошечного государства, так и для всего мира. И хотя служащие хранилища утверждают, что обратиться к ним может любой исследователь (если речь идет о документах, предшествующих 1939 году или связанных со Вторым ватиканским собором), в Риме и в остальном мире известно: эти тайные бумаги, хранящиеся на стеллажах протяженностью в восемьдесят пять километров, доступны лишь избранным. И этим тайным путем спешит священнослужитель. В руке его — какие-то пожелтевшие от времени листки… Быть может, в них-то всё и дело? Именно они заставляют его так торопиться?..

Бегущего тревожит какой-то шум, и ритм этого звука кажется чуждым ритму шагов. В голове проносятся мысли: откуда доносится этот звук — спереди? Сзади? Человек останавливается. Всматривается, вслушивается, но различает лишь собственное учащенное дыхание. Лицо заливает пот.

Он бежит к своему жилищу, расположенному в самом городе Ватикане. Вернее, в стране Ватикан, ибо это и есть отдельная страна — со своими правилами, законами, верой и политической системой.

Человека зовут монсеньор Фиренци. В своем кабинете, освещенном тусклой лампой, он выводит имя — неразборчивые каракули на большом конверте, куда сложены принесенные бумаги. Несомненно, кардинал намеревается отправить письмо, однако имя адресата различить невозможно: в полумраке монсеньор Фиренци так низко наклоняется над бумагой, что его лицо едва не касается поверхности стола. Должно быть, из-за пота, разъедающего глаза и мешающего разобрать собственный почерк.

Запечатав послание, монсеньор Фиренци выходит на улицу. Куда же он так торопится в этот ночной час? На колокольне Св. Петра уже пробил час пополуночи; звуки стихли, и вновь воцаряется тишина. Слуга Господа продолжает свой торопливый путь, не замечая холода. Он оказывается близ ходов, выводящих на площадь Святого Петра — чудесное эллиптическое творение Бернини, где сочетаются элементы христианской и языческой символики: ведь едва ли истинный художник способен строго следовать единственной ветви в искусстве и поклоняться единой вере.

Кардиналу вновь слышится шум. Он замирает на месте и с трудом переводит дыхание, прислушиваясь… Точно, шаги! Должно быть, швейцарский гвардеец с ночным обходом. Монсеньор Фиренци вновь ускоряет шаг, стиснув конверт в ладони… Будь это обычная ночь, священнослужителю давно уже полагалось бы спать, но, судя по его тревожному, запыхавшемуся виду, ночь выдалась непростая. Обеими руками он прижимает конверт к груди. В центре площади оглядывается. Различает тень в глубине. Любой случайный прохожий решил бы, что его святейшество не в себе, но откуда взяться случайному прохожему здесь в столь поздний час? Здесь — только монсеньор Фиренци и этот силуэт. Один идет, другой бежит. Кажется, двоих людей на площади ничто не связывает… Но разве можно утверждать наверняка?

Оставив площадь, его святейшество продолжает свой путь по Виа Делла Кончилацционе. Рим охвачен снами праведников и грешников, героев и злодеев, нищих и толстосумов, развратников и святых. Монсеньор умеряет бег, переходит на быструю поступь, следом за ним — силуэт, и кажется, что расстояние между ними сокращается. В руках незнакомца что-то вспыхивает. Монсеньор Фиренци замечает отблеск и вновь переходит на бег — насколько позволяют возраст и здоровье. Его подгоняет жажда жизни; от его скорости зависит, жить ему или умереть. В ушах раздастся приглушенный шум. Почти теряя сознание, убегающий цепляется за первое, что попадается на глаза…

Всё происходит стремительно: странный приглушенный шум вдруг превращается в острую боль. Монсеньор хватается ладонью за раненое плечо. Кровь! Кровь нового состояния организма, перехода от жизни к смерти. Вновь слышатся шаги, и силуэт уже рядом, и с каждым шагом все глубже и глубже вгрызается в тело боль.

— Monsignor Firenzi perfavore.[1]

— Che cosa desiderano da me?[2]

— Io voglio a te.[3]

Таинственный преследователь берет мобильный и говорит на иностранном языке; кажется, на каком-то восточноевропейском наречии. Монсеньор Фиренци замечает татуировку — опоясавшую запястье змею. Через пару секунд рядом с преследователем и жертвой останавливается машина. Тонированные стекла не позволяют различить, есть ли внутри кто-либо еще помимо шофера. Незнакомец подхватывает обмякшего монсеньора под мышки и полоном затаскивает в автомобиль, не встречая при этом видимого сопротивления.

— Non si preoccupi. Non state andando a morire.[4]

Прежде чем устроиться на сиденье, незнакомец тщательно протирает то место на почтовом ящике, которого коснулись пальцы монсеньора, когда священнослужитель получил прицельный выстрел в плечо.

Монсеньор Фиренци неотрывно созерцает происходящее. Тело вновь пронзает боль. Так вот что испытывают раненые! — думает он. Незнакомец зачищает следы недавнего происшествия. Надо же — зачищает следы! Какое забавное словосочетание. Тело вновь пронзает острая боль. В такие мгновения думаешь о доме, а с языка срываются слова на португальском:

— Que Deus me perdoe.[5]

Незнакомец неспешно усаживается в автомобиль. Едут со средней скоростью, чтобы не вызывать подозрений. Профессионалы. Знают, что делать и как. Улица вновь возвращается к первоначальной тишине. Всё как обычно — словно ничего и не произошло. На почтовом ящике, за который цеплялся монсеньор Фиренци, не осталось ни единого пятна крови, однако едва ли не чудом, втайне от преследователя, кардиналу удалось втиснуть внутрь конверт, за который он так крепко держался.

Альбино

29 сентября 1978 года

Есть люди, для которых обыденность и повседневность — тяжелые жернова, перемалывающие и разрушающие их жизнь. Такие люди страдают от постоянно повторяющихся событий — мгновениями, минутами, дни и недели напролет, и презирают установленный распорядок, по которому вновь и вновь катится их жизнь, точно по краю жернова, что перемалывает и разрушает, заставляя страдать от постоянно повторяющихся событий — мгновениями, минутами, дни и недели напролет, и презирают установленный распорядок, по которому вновь и вновь катится жизнь…

Для других же, напротив, подчинение установленному распорядку — это необходимость, цепь привычных, связанных между собой, повторяющихся событий. Такие люди предпочитают размеренный ход жизни, сторонясь сюрпризов и избегая неожиданностей. Но и с теми, и с другими жизнь жестока. Одним — блистание театральной сцены, другим — рутина пошивочной мастерской.

Впрочем, сестре Винченции на однообразие жизни жаловаться не приходилось. Теперь уже почтенная старушка, она почти двадцать лет тому назад попала в услужение к дону Альбино Лучиани. И если на то была воля Господа, то кто осмелится усомниться в божьем предопределении? Более того, Всевышнему было угодно, чтобы дон Альбино и сестра Винченция после стольких лет снялись с насиженного места; их нынешнее жилье отстояло от венецианских апартаментов на шестьсот километров. Но и здесь, невзирая на суровые превратности судьбы, трудолюбивая сестра Винченция ни на что не жаловалась.

Монахиня давно проснулась. Рассветало, и желтоватые фонари на площади еще не погасли. В эти ранние утренние часы, ровно в четыре двадцать пять, монахиня покорно приступала к своим ежедневным обязанностям. Все ее действия были подчинены строгому распорядку, с которым она успела свыкнуться за долгие годы.