Шерли Джексон - Наваждение

Спалось плохо: Джейми ушел в половине второго, и она нехотя легла; спала урывками, то и дело просыпалась, вглядываясь в полумрак, снова и снова вспоминала и — опять проваливалась в зыбкую дрему. Так промучилась до семи и в конце концов встала. Поставила кофейник и чуть ли не час просидела с чашкой кофе — позавтракать по-настоящему они собирались по дороге. Одеваться пока рано, а больше делать нечего. Ополоснула чашку, застелила постель, тщательно перебрала все, что хотела сегодня надеть, задержалась у окна: как бы погода не подкачала. Присела было с книжкой, но передумала, взялась за письмо к сестре. Старательно вывела: «Милая Энн! Когда получишь письмо, я уже буду замужем. Удивлена? Мне и самой не верится. Вот узнаешь, как все получилось, еще больше удивишься…»

Задумалась над следующей фразой, прочитала написанное и порвала. Снова к окну: напрасно волновалась, погода определенно налаживается. Нет, пожалуй, синее шелковое платье она не наденет. Чересчур оно простое, даже строгое, а так хочется быть нарядной, женственной… В смятении начала рыться в шкафу, задержалась на ситцевом платье, которое носила прошлым летом; наряд явно для молоденьких, с оборкой у ворота, да и прохладно еще в ситце, а все же…

Она повесила оба платья на дверцу шкафа и вошла в закуток, где стояла плита. Зажгла конфорку под кофейником и посмотрела в окно: солнечно. Забулькал кофейник, и она налила себе в чистую чашку. Съесть бы чего — нибудь, а то кофе да сигареты, чего доброго голова разболится. Хорошенькое дело — в день свадьбы. Пошла в ванную, взяла с полки жестянку с таблетками и сунула в синюю сумочку. Кстати, к ситцевому платью и сумочку бы другую — коричневую, но коричневая вся истрепалась. Она растерянно глядела то на ситцевое платье, то на синюю сумочку, затем отложила сумочку, принесла чашку, уселась у окна и, прихлебывая кофе, обвела взглядом единственную свою комнату. Вечером они вернутся сюда, все должно быть в порядке. «Ой, — вдруг похолодела она. — Да ведь я забыла сменить постельное белье!» Из шкафа, с верхней полки, достала простыни и наволочки и торопливо стянула белье с постели; не хотелось думать, зачем его сейчас менять. Узенькую свою кушетку она застилала на день покрывалом, никто и не догадается, какие под ним простыни — свежие, нет ли. Грязное белье отнесла в ванную, пихнула в корзину вместе с полотенцами и повесила чистые полотенца. Когда наконец вернулась в комнату, кофе уже остыл, но все же она его выпила.

Посмотрела на часы: уже десятый; вот теперь надо спешить! Приняла душ, вытерлась чистым полотенцем, сунула его в корзину и заменила свежим. Одевалась тщательно, белье почти все новое, а то, что носила накануне, даже ночную рубашку, тоже отнесла в корзину. Когда дошла очередь до платья, она замешкалась у шкафа. К синему, конечно, не придерешься — и в порядке, и к лицу, но Джейми уже видел его, да и хочется в такой день чего-то особенного. А вот ситцевое как раз нарядное, и Джейми в новинку, да только рано еще его надевать — не сезон! «В конце концов, сегодня моя свадьба! Что хочу, то и надеваю», — решила она и сняла ситцевое платье с вешалки. Оно скользнуло ей на плечи, душистое, невесомое. Взглянула на себя в зеркало: из-за оборок почти не видно шеи, юбка широкая, свободная, в такой бы кому-нибудь помоложе бегать, танцевать, ходить, покачивая бедрами. Разглядывая себя в зеркало, она с отвращением думала: «Что вырядилась? Будто специально для него хочешь моложе казаться, специально для свадьбы». И сорвала с себя платье так резко, что шов под мышкой лопнул. В старом, синем, привычно, однако совсем не празднично. «Не в одежде дело», — твердо сказала она себе и потерянно заглянула в шкаф: не найдется ли еще чего-нибудь? Ничего, совсем ничего, что подошло бы для их с Джейми свадьбы. Может, сбегать в ближайший магазин, купить новое? Нет, не успеет, уже почти десять, а надо и причесаться, и подкраситься. С прической-то просто — заколола пучок, и все. С лицом сложнее: хочется и выглядеть как можно лучше, и самой собой остаться. Не скрыть — и не стоит пытаться — увядающей кожи, морщинок у глаз. Ведь получится, что она нарочно молодится, ради свадьбы. И все-таки нельзя, нельзя допустить, чтобы у Джейми была усталая, поблекшая невеста! «Как-никак, уже тридцать четыре, никуда не денешься», — безжалостно сказала она своему отражению в зеркале ванной. По документам, правда, тридцать.

Две минуты одиннадцатого. Все плохо, все не то — и платье, и лицо, и квартира. Снова подогрела кофе и присела у окна. А что еще делать? В последнюю минуту все равно ничего не поправишь.

Смирившись, успокоившись, она попыталась представить себе Джейми, его лицо, голос и… не смогла. «Так всегда бывает, когда любишь», — решила она и предалась мыслям о том, что ждет их не сегодня, не завтра, а позже; как славно заживут они в домике за городом, она бросит работу, он будет писать; всю неделю они мечтали об этом. «Я когда-то отлично готовила, — говорила она Джейми. — Вот погоди, такими цыплятами тебя угощу, пальчики оближешь. А еще безе и голландским соусом», — добавила она тогда с нежностью в голосе: пусть ему запомнятся эти слова.

Половина одиннадцатого. Она встала и подошла к телефону. Набрала номер и услышала металлический женский голос: «Десять часов двадцать девять минут». Машинально перевела стрелку на минуту назад, а в памяти всплыл собственный голос — провожая Джейми ночью, она говорила: «Так, значит, в десять. Буду ждать. Неужели это все наяву?» А он шел по коридору и смеялся.

К одиннадцати она зашила лопнувший шов и убрала шкатулку с нитками на место, в шкаф. Переоделась в ситцевое платье и опять села у окна с очередной чашкой кофе. Напрасно так спешила, собралась кое-как, впрочем, теперь уже ничего не поправишь, разве что приняться за все сначала, а ведь он вот-вот придет. Еды в доме нет, если не считать ветчины, десятка яиц, хлеба и масла, упакованных и нетронутых; она припасла их на завтрашнее утро, первое утро супружеской жизни, Не сбегать ли вниз, в закусочную? А на двери оставить записку. Нет, лучше еще немного подождать.

В половине двенадцатого она все-таки спустилась вниз — кружилась голова, мутило от слабости. Будь у Джейми телефон, она бы позвонила, а теперь достала бумагу, ручку, написала: «Джейми, я в закусочной. Вернусь через пять минут». Испачкала пальцы чернилами, пришлось идти в ванную отмывать руки; вытерла их чистым полотенцем и тут же заменила его. Прикрепила записку к двери; еще разок оглядела квартиру — все ли в порядке; запирать не стала, лишь прикрыла: вдруг он придет.

В закусочной ничего не захотелось брать, кроме кофе; да и его не допила — внезапно мелькнула мысль: он, наверное, уже там, наверху, ждет, волнуется, хочет скорее ехать!

Но дома все по-старому, словно и не уходила: на двери нечитаная записка, внутри тихо, накурено… Растворила окно, присела около и — забылась; открыла глаза — без двадцати час.

И тут ей стало страшно. Страшно очнуться вот так, будто от толчка, в тщательно прибранной комнате, где все готово, нетронуто, все ждет с десяти утра. Нельзя терять ни минуты! Вскочила со стула, метнулась в ванную, плеснула на лицо холодной воды, вытерлась чистым полотенцем, повесила его не глядя, менять не стала, еще успеет. Без шляпы, в пальто поверх ситцевого платья, с неподходящей синей сумочкой, в которой лежали таблетки, она заперла квартиру и, не оставив записки, сбежала по ступенькам. На углу поймала такси и дала водителю адрес Джейми.

До его дома рукой подать: она бы дошла пешком, если бы не слабость. В такси вдруг кольнуло: как глупо — примчаться на машине прямо к дому, вызывать Джейми. Попросила водителя высадить ее на углу, расплатилась, подождала, пока тот уехал, и лишь потом пошла дальше. Она здесь впервые; дом приятный на вид, старый, фамилии Джейми нет ни на почтовых ящиках в парадном, ни на табличках у звонков. Сверила адрес — все правильно; наконец нажала звонок с табличкой «Привратник». Минуту спустя внутри раздалось гудение, она толкнула дверь, очутилась в темном коридоре, остановилась; на другом конце открылась дверь.

— Вам чего? — услышала она чей-то голос.

В тот же миг мелькнула мысль: а как спросить? И она пошла к человеку, который ждал ее в освещенном квадрате. Когда она приблизилась, он снова спросил: «Вам чего?» Теперь она увидела мужчину в домашней рубашке; они едва различали друг друга.

И она решилась:

— Мне нужен один человек, он живет в этом доме, а фамилии нигде нет.

— Как звать-то? — поинтересовался мужчина; что поделаешь, придется сказать.

— Харрис… Джеймс Харрис.

Мужчина немного помолчал и повторил:

— Харрис, — и, заглянув в освещенную комнату, позвал:

— Марджи, поди сюда на минутку.

— Чего еще? — послышался голос; женщина в комнате, видимо, не спеша поднялась со стула и показалась на пороге, вглядываясь в темноту.