Майкл Смит - Открытые двери

Майкл Маршалл Смит родился в Англии, его детство прошло в США, Южной Африке и Австралии, после чего он снова вернулся в Великобританию. Сейчас писатель живет на севере Лондона с женой Паулой и двумя кошками.

Его рассказы публикуются в антологиях и журналах по всему миру, они составили два сборника: «What You Make It» и «More Tomorrow and Other Stories». За свои рассказы Смит три раза получал Британскую премию фэнтези, а его первое большое произведение, «Only Forward», удостоилось премий Филипа К. Дика и Августа Дерлета. Права на экранизацию его второго романа, «Spares», уже приобретены кинокомпанией «Paramount Pictures», а четвертый роман Смита, «The Straw Men», объявлен бестселлером лондонской «Sunday Times». Совсем недавно вышла в свет очередная книга Смита — «The Upright Man». В настоящее время писатель работает над новым произведением.

Леденящий душу рассказ «Открытые двери» в первый раз увидел свет в сборнике Смита «More Tomorrow and Other Stories».

Признаюсь, я никогда не умел строить планы. Всегда все решаю прямо на месте. Никаких предварительных раздумий, если только вы не ведете счет годам размышлений и поисков — а делать этого вовсе не следует, потому что я-то уж точно не собираюсь. Вся эта ерунда не имеет ничего общего с особенностями, механикой каждой отдельной ситуации, так что толку от нее никакого. Я просто брал и делал. Всегда. В этом весь я. Всегда просто беру и делаю.

Вот как это произошло. Суббота. Жены не будет до вечера — отправилась на обед в честь какой-то своей подруги, которая через пару недель собралась замуж. Черт, вот еще кое-что, с чем ей придется… впрочем, не важно. Рано или поздно ей все это надоест. Короче говоря, в полдень за ней заехали на такси и она укатила в машине, битком набитой женщинами и воздушными шарами, а я остался дома один. У меня было чем заняться, так что ничего страшного. Вот только я никак не мог заставить себя взяться за работу. Не знаю, случалось ли с вами такое: просто не можешь ничего делать. И дело-то есть — я должен был починить старый сломанный телевизор с холодильник величиной, он давно уже просился на свалку, но раз уж клиенты так хотят, деньги-то их, — но на нем никак не сосредоточиться. Ладно, невелика беда, ремонт этот вроде бы не срочный, а сегодня суббота. Я свободный человек. Могу делать что хочу.

Но тут я обнаружил, что не могу делать и ничего другого. Впереди у меня был целый день, а возможно, еще и вечер. Моя жена и ее друзья-приятели не часто собирались вместе, но уж если собирались, то пили напропалую. Может, в этом и была загвоздка: столько времени — и полностью в моем распоряжении. Не часто случается. Успеваешь отвыкнуть. Не знаю. Просто не мог ни на чем сосредоточиться. Я пробовал работать, пробовал читать, пробовал выходить в интернет или просто слонялся из угла и угол. Но никак не мог почувствовать, что занимаюсь делом. За что бы я ни брался, все это совершенно не было похоже на деятельность. Не давало того ощущения, которого я хотел.

Я решил, что мне это не по нраву: что-то идет не так, как нужно.

В конце концов я так издергался, что схватил какую-то книгу и ушел прочь из дому. Неподалеку от станции подземки открыли новый паб, и я решил пойти туда, попытаться немного почитать. Я остановился возле газетного киоска на углу напротив паба и купил себе десятиштучную пачку сигарет. Я бросаю курить. Я занимаюсь этим уже некоторое время и более или менее стараюсь придерживаться правила: чуть-чуть здесь, капельку там и никогда дома. Но бывает, что тебе просто необходима чертова сигарета. Иногда бросание обходится тебе дороже, чем сами сигареты. Не можешь сосредоточиться. Просто чувствуешь себя не в своей тарелке. Мир будто бы ускользает от тебя, словно ты уже не его часть да и не больно-то ему нужен. Раздражает, что те, кто знает, что ты больше не куришь, теперь считают это причиной всего, что бы с тобой ни стряслось, будь это плохое настроение или какие угодно неприятности. Я был совершенно уверен, что мое беспокойство вызвано не потребностью в никотине, но мне показалось, что, раз уж я вышел из дому, я мог позволить себе выкурить парочку.

Когда я вошел в паб — мы звали его «Волосатый паб», потому что он всегда был по самую крышу увит плющом, полностью скрывающим здание, — народу там было не слишком много, и я без труда занял одно из новых больших кожаных кресел у окна, прямо возле чертовски здоровущего куста папоротника. Этот паб прежде не был таким, как сейчас. Раньше это была облезлая старомодная пивнушка, и, признаться, пивнушка довольно мерзкая. Я, как и все, люблю старомодные пабы, просто этот был так себе. Теперь у них появились шикарные кресла, и кофейный автомат с капучино, и вежливый персонал, и, если откровенно, я не жалуюсь. Плющ убрали, здание покрасили в черный цвет, и выглядело все это вполне прилично. Не важно. На самом деле паб не имеет никакого значения. Я просидел там около часа, выпил чашечку-другую кофе, выкурил парочку сигарет из моей маленькой десятисигаретной пачки. Каждая сигарета вызывала у меня небольшой приступ чувства вины, так же как и тертый шоколад, которым был посыпан капучино. Ко всему прочему, я целый месяц сидел на чертовой диете Аткинса, а это означает, как вам, несомненно, известно, никаких углеводов. Вообще никаких, ни крошечки. «Не вкушай углевода», — провозгласил Великий Доктор и откинул копыта. Шоколад — это углеводы, а еще, что более существенно, углеводы — это пицца, спагетти и поджаренный рис с яичницей, три вида пищи, благодаря которым хочется жить, триумвират жратвы, ради которого стоит выбираться из болота. Прошедший месяц был свидетелем того, как я сбросил целых шесть фунтов, или, другими словами, фунт с небольшим в неделю, но все это время я не мог есть то, что мне хотелось. А это дерьмово. Как ни посмотри.

Я попробовал читать, но никак не мог сконцентрироваться на книге. Ничего не вышло и с газетой. Мой блуждающий взгляд наталкивался на людей, сидящих в пабе кучками тут и там. Интересно, что они здесь делали субботним вечером? Одни уже были под мухой, другие еще только планировали встретить воскресенье в этом блаженном состоянии. Одежда, которую они носили, принадлежала им, и только им, а волосы всех этих людей были уложены в разные прически, которые могли им нравиться, а могли и не нравиться; некоторые из них громко смеялись, другие сидели тихо. Туда-сюда сновали официанты. Большинство официантов этого паба походили на геев. Не то чтобы это меня сильно беспокоило, я просто отметил это обстоятельство. Я частенько думал: каково это — быть геем? Наверняка очень необычно. Музыка была громкой ровно настолько, чтобы привлекать к себе внимание, и я узнавал примерно одну песню из трех. Но я видел, что другие притопывают ногами и кивают в такт. Эти песни что-то значили в их жизни. Но не в моей. Я задумался над тем, как вышло, что эти песни стали их частью, а моей — нет. Я посмотрел на свою чашку с кофе, на свою книжку, на мини-пачку сигарет и почувствовал, что ужасно устал и от них, и от самого себя, устал от своих штанов и от своих мыслей, от всего, что знал и понимал. Привычность лишила это бесконечное разнообразие свежести и новизны. У меня просто руки затряслись от того, насколько все это закоснело в своей привычности.

Наконец я встал и вышел. Я вывалился на улицу в состоянии между усталостью, скукой и раздражением. А потом я сделал нечто, чего никак от себя не ожидал. Вместо того чтобы пойти мимо газетного киоска, я развернулся и снова вошел в паб. Я направился прямо к стойке и попросил пачку легких «Мальборо». Парень-официант дал сигареты, и я расплатился. Снова вышел на улицу, посмотрел на то, что держал в руках. Много, очень много времени прошло с тех пор, как я в последний раз покупал пачку в двадцать сигарет. Сейчас ведь все так: во всех пабах и барах люди курят десятисигаретные пачки, просто чтобы показать, что они бросают курить.

Но ведь можно же завязать и с самим бросанием. Можно просто выбрать другое слово, сказать «двадцать» вместо «десять». Вот и все, что требуется. Все не так плохо, ты еще не настолько втянулся. Есть другие пути, другие возможности, другие двери. Всегда.

Я перешел улицу у светофора, а затем, вместо того чтобы вернуться той же дорогой, какой пришел (по главной улице, мимо станции подземки), отправился напрямик через какие-то тихие улочки, застроенные жилыми домами.

Местность, где я сейчас живу, довольно холмистая, и когда возвращаешься из паба, то большую часть пути приходится идти вниз по наклонной. Первый поворот направо вывел меня на Эдисон-роуд, коротенькую улочку, на которой стояла школа. Потом я свернул налево, на какую-то улицу, даже не помню точно ее названия, это была просто небольшая дорожка, вдоль которой стояло несколько двухэтажных кирпичных домов в викторианском стиле. Ее дальний конец выходил на Бреннек-роуд, соединяясь с маршрутом, которым я шел бы, пойди я другой дорогой.