Эрик Ластбадер - Мико

— Жюстин, — мягко проговорил он, пряча лицо в ее волосы, — это не так уж важно.

Она заплакала.

— Ведь тебе было больно! Для меня это важно!

Закрыв глаза, он погладил ее волосы.

— Сейчас уже не больно. Все позади.

Они соединили раскрытые губы, их языки переплелись. Они ощутили жар нарастающей страсти, их будто покрыло теплым облаком.

— О Ник, — прошептала она, — я так счастлива.

Она вспомнила пару влюбленных, стоявшую у самого кратера Халекалы. Теперь и у меня есть то, что у них, радостно подумала она.

Медленно, нежно они начали заново изучать друг друга, и физически, и духовно, будто двое слепых вдруг обрели зрение. Они целовались, словно подростки, у которых эта форма интимности бывает исполнена эмоциональных комплексов и робкого удовольствия, увлекающего их в яркие сети эротики. Поцелуй выражал нечто большее, чем плотская похоть. Жюстин всегда казалось, что в поцелуе передается сердце человека, чего нельзя было сказать о сексе. Вполне можно войти в кого-то или впустить кого-то в себя без поцелуя.

Любовь ожидала ее на его губах, в толчках его горячего языка в ее рту. Сколько же ей пришлось ждать этого мгновения? Она не может сказать наверняка, но ей казалось, что ожидание длилось всю жизнь. Она ожила и почувствовала себя свободной от прошлого. Это было для нее совершенно новым, неизведанным ощущением.

Она упивалась этим чувством, однако в ней произошло столько перемен, что надо было обязательно с ним поделиться.

— Ну и как твои успехи? — спросила она.

— Ты о чем?

— Конечно, о “Томкин индастриз”!

— Ты хочешь сказать, что всерьез интересуешься этим? — скептически спросил он.

— Но ведь это компания моего отца, ею управляет мой будущий муж, разве не так? Мне кажется, я могу рассчитывать на свою долю в успехах или неудачах!

Он улыбнулся, пораженный тем, какое удовольствие доставили ему эти слова.

— Только что Нанги согласился на слияние “Сфинкс Силикон” и “Сато Ниппон мемори”. Но это еще не все. Думаю, что через восемнадцать месяцев, самое большее — через два года, объединение распространится не только на два отделения.

— Ник! — воскликнула она. — Это фантастика! — Она прильнула к нему. — Мой отец гордился бы тобой!

— Я вижу, и тут произошли перемены, — с улыбкой произнес он.

Она кивнула ему в ответ.

— Я многое передумала с момента похорон... Об отце и о себе. От ненависти не осталось и следа. Я теперь думаю, что могла бы оценить его более объективно, различать плохое и хорошее. Очень жаль, что потребовалась его смерть, чтобы я поняла. Мне ужасно хотелось бы рассказать ему все это и увидеть при этом его лицо.

Он погладил ее руку.

— Твой отец был исключительно сильной личностью, Жюстин. Он был очень нужен людям. И неудивительно, что он подавлял своих детей. Важно то, что ты теперь поняла: он не ставил своей целью подавлять тебя и Гелду. Просто он не умел жить по-другому.

Она кивнула и удержала его.

— Это еще одна причина, по которой я так люблю тебя. Ник. Ты меня понимаешь... Ты понял его.

Они снова поцеловались с такой страстью, как будто боялись, что им никогда не хватит друг друга. По привычке Николас испытал ее с помощью “харагэй”. К своему великому удивлению, он обнаружил, что пламя “ва” — совершенной гармонии — горело внутри нее, где раньше были только тьма и хаос.

Он вдохнул в ее рот горячий воздух, и Жюстин застонала, тая от него. Он вспомнил, как начиналось их знакомство, когда они встретились в Уэст-Бэй-Бридж. Сейчас эта долгая дорога к самим себе уже позади. Все только начинается.

— Сегодня поужинаем, — негромко сказал он после долгого молчания у нее в объятиях.

Глаза Жюстин были подернуты дымкой любви и плотского желания.

— А до этого?

— Походи по магазинам, — предложил он. — Купи себе шикарное дорогое платье. Потрать целое состояние.

— Да? А что за повод?

— Пока не могу сказать, — улыбнулся он. — Это сюрприз.

— Ну, Ник, скажи же! — Она уловила его настроение и тоже улыбнулась. — Ну скажи!

— О нет! — воскликнул он. — Могу сказать одно: пока ты будешь заниматься собой, чтобы стать еще красивее, я займусь с другом. Он, похоже, всерьез намерен обучиться айкидо, и я обещал ему пойти вместе с ним. Есть тут один додзё, я бывал в нем раньше. Это недалеко от отеля, где мы остановились. Я посылал его туда сегодня днем, чтобы договориться о времени занятий. Примерно в семь мы с тобой встретимся в “Окуре”.

— Постой! Этот друг и есть твой сюрприз?

Николас пожал плечами, продолжая улыбаться.

— Не знаю. Может быть.

— Значит, это он, Ник? Так нечестно!

— Так и быть, немного тебе подскажу. Это американец... Кто-то, кого ты давно не видела и думала, что никогда больше не увидишь.

Жюстин поморщилась.

— Понятия не имею, кто это может быть.

— Ты его скоро увидишь.

— О, нет! — воскликнула она. — Так я весь день буду думать об этом и не смогу сосредоточиться даже на покупках.

Николас решился сказать ей. Его лицо оживилось.

— Жюстин, Лью Кроукер жив и здоров. Сейчас он находится здесь, в Токио!

— Что?! Ты шутишь? — Она взглянула ему прямо в глаза. — А как же статья?..

— Сообщение в газете было ложным. В общем, это долгая история, суть ее в том, что некто пытался погубить его, но не смог. Лью оставался “мертвым”, чтобы сделать то, что нужно.

— О Боже! — Она обхватила его руками. — Как это чудесно! Просто замечательно! Я расцелую его за то, что не дал убить себя!

Николас рассмеялся, восхищаясь тем, как точно она повторяет его собственную реакцию.

— В семь часов, — сказал он, — ты сможешь делать с ним все, что захочешь — конечно, в пределах разумного.

Они оба посмеялись над этим. Спад напряжения вызвал приступ смеха, который долго не прекращался. У них уже болели бока, но они все не унимались. Им было слишком хорошо.

Николас встретился с Кроукером в прелестном маленьком парке на Тораномон-тё сантёмэ. Вдвоем они направились к зданию в тринадцатом квартале, которое возвышалось рядом с небольшим храмом и холмом Атаго.

Кажется, так давно он впервые вошел в эти двери, думал Николас. Как будто это было в другой жизни. А сейчас они с Жюстин так изменились. И рядом с ним — Кроукер.

В раздевалке они сняли верхнюю одежду. Николас облачился в свой “дзи”, а Кроукер — в просторные белые хлопковые брюки и куртку, которые он обнаружил аккуратно сложенными в шкафчике.

В додзё стояла тишина. В занятиях был перерыв на несколько часов. Вокруг не видно было ни души, и они отправились на поиски Кэндзо, сэнсэя, которому почти удалось победить Николаса в первый его приход сюда.

Он рассказывал об этом Кроукеру, а тот в ответ пожаловался, что очень нервничает и чувствует себя беззащитным без своего пистолета.

— Ты же знаешь нас, полицейских, — говорил он. — Мы держим свою штуку под мышкой, даже когда принимаем душ.

Они прошли через додзё и оказались в учительской части здания, состоящей из нескольких небольших комнат, отделенных одна от другой сёдзи из рисовой бумаги и устланных татами.

— Меня не оставляет мысль, что я уже слишком стар для всего этого. Я уже стал ухаживать больше за своей пушкой, чем за любимой женщиной. Это нам вдалбливали в училище, по крайней мере, в мое время. Твоя пушка — это единственная вещь между тобой и дырочкой в твоей груди. А вот о женщине такого не скажешь.

Он попытался улыбнуться, но улыбки не получилось.

— Это относится и к Гелде? — спросил Николас.

— Да, Гелда... Не знаю. Но мне кажется, если она не сможет справиться со своими проблемами сама, то вместе мы этого не сделаем. Из меня плохой костыль. Не потребуется много времени, чтобы возненавидеть ее.

В этот момент перед ним возник пронзительно четкий образ Аликс в убежище, на квартире Мэтти. Она сидит, зажав руки меж колен, глядя в темноту. За окном безразлично шипят шины автомобилей. Правда ли это? На самом ли деле она ждет его возвращения? Или она ушла из его жизни, как дымок, который он однажды почувствовал рядом с собой, и ничего больше? На обложках модных журналов она демонстрировала неповторимую манеру держаться. Но он ощущал ее голову на своей груди, он видел отчаяние в испуганных глазах. Он взял тогда ее дрожащую руку в свою — она выдавала ее уязвимость. Он и сам был поражен глубиной своей надежды, когда она не сбежала из квартиры Мэтти в ту бесконечную ночь. Не сбежала от него, Кроукера.

— Значит, ты перестал быть полицейским.

— Если б только я знал, что это означает, — сказал Кроукер. — Но я не знаю!

— Ты знал это неплохо, когда мы занимались Таней, — заметил Николас.

— Да, — согласился Кроукер, — тогда я был в норме. За последней ширмой маячила какая-то тень, похожая на человеческую фигуру.

— Сэнсэй! — позвал Николас. Ответа не последовало. Он подошел и отодвинул ширму.

— О Боже! — в ужасе вскричал Кроукер.

С потолка на нейлоновой веревке, обмотанной вокруг лодыжек, свисал сэнсэй Кэндзо. Ноги абсолютно белые, лицо багровое. Из распухших губ высовывается почерневший язык...