Алексис Леке - Хроника обыкновенного следствия

— У нее были любовники?

— Нет, так было бы лучше… К несчастью, её интересовал только я. То есть та личность, которую она считала мною. Я больше не мог терпеть. Не мог. Все, что я сказал по этому поводу, правда, чистая правда. Я почти уже решил убить её, когда все и произошло.

— Почти, но не совсем. Позвольте мне сказать, кто вы такой?

— Да, — удивленно сказал он. — Говорите. Кто я такой?

— Вы — ничтожество, жалкий мелкий мошенник.

Я вдруг вскочил, не обращая внимания на оторопелый взгляд мадам Жильбер, перегнулся через стол и влепил обвиняемому сильнейшую пощечину. Он так удивился, что не пытался защищаться.

Я был не в силах сдержать крик.

— Вы мне отвратительны! Мошенник! Вы не убивали ее! Вы не в состоянии кого-нибудь убить! Мне следовало понять это в первый же день! Вы — просто дырка от задницы!

Я хватаю его за ворот и трясу изо всех сил. И чувствую, как мадам Жильбер пытается вырвать его из моих рук. Мне кажется, что я продолжаю кричать. У него с носа упали очки, я потерял свои. В ушах гудит, похоже, слышны другие крики, какой-то смутный шум. Когда я прихожу в себя, обвиняемого в кресле уже нет. Мадам Жильбер стоит рядом. Она взволнована и протягивает мне стакан воды. Я хватаю его и залпом выпиваю.

— Боже, — то и дело повторяет она. — Боже (словно Боже причастен к этой истории). Я чувствовала, что вы устали, господин следователь, что вы переутомились. Боже. Вам надо вернуться домой и отдохнуть. Все кончено. Выбросите все из головы. Надеюсь, продолжения не будет. Он сказал, что не подаст жалобу. Он обещал. Сказал, что все понимает.

Я криво усмехаюсь. Он понимает. Что этот дурак может понимать?

— Отдохнуть, — говорю я. — Теперь у меня вся жизнь сплошной отдых, мадам Жильбер. Вы правильно сделали, что велели увести это собачье дерьмо. И плевать мне, подаст он жалобу или нет.

Она с трудом сдерживается, чтобы не возмутиться моей грубостью, потом опускает глаза и краснеет. Я показываю пальцем на дело.

— И пока вы здесь, выбросите это в корзину. Это следствие никому не нужно и безрезультатно.

Она тихо качает головой из стороны в сторону, не желая противоречить, как медсестра, выслушивающая бред больного.

— Вы считаете меня сумасшедшим? — спрашиваю я. — Думаете, что здесь каждого ожидает нервный припадок? Подождите результата вскрытия. Он поступит вечером или утром. И знаете, что в нём будет? Отсутствие события преступления и возврат дела полицейским. Если только эксперт не потребует заключения в психушку. Этот дурак способен на такое. Хотите пари?

— Отсутствие события преступления в убийстве жены и разрезании ее на куски? — восклицает мадам Жильбер. — Как вы можете утверждать такое, господин следователь?

Похоже, она раздражена, если осмеливается так говорить со мною.

— Вы не слышали, о чем я с ним говорил, мадам Жильбер? Вы думаете, я бредил? Вы не слышали слов обвиняемого? Он действительно нарезал ее на дольки, но НИКОГДА НЕ УБИВАЛ. Всё в этом. Он не способен убить жену, как, впрочем, и кого-либо другого. Это не убийца, а мошенник.

Она оторопело смотрит на меня.

— Да, да, — говорю я. — Это и была его тайна. Он хотел убить. Он медленно готовил свое преступление, но ему не хватило храбрости перейти к делу. Он колебался, колебался, он беспрестанно мечтал об этом убийстве. Надругание, насилие, пытки… Разом отомстить за четыре года унижений, вымышленных или действительных… Теперь вам понятно?

Она сглатывает, медленно кивает.

— Значит, можете понять, когда хотите… Быть может, однажды он бы и прикончил её. Быть может, он был уже готов к этому. И вдруг она внезапно умирает, лишив его разом и ненависти, и возможности совершить преступление. Ужасная, нечеловеческая фрустрация, внезапное исчезновение объекта ненависти… И тогда он убивает повторно. И убивает повторно с удесятеренной жестокостью, поскольку не смог убить её на деле — она ушла из его рук окончательно, нанеся напоследок еще одно оскорбление… Быть может, он уверил себя, что убил по-настоящему… А чтобы окончательно уверить себя в убийстве, постарался попасться, надеясь пойти под суд. Он воспользовался нами, чтобы влезть в шкуру вымышленного убийцы.

— Поэтому он и спрятал останки жены?

— Конечно. Но он был и остался ничтожеством. Даже здесь он не сумел сделать все, как надо. Он, сознательно или нет, оставлял себе дверь открытой…

— А статья 359?

— В этом случае статья 359 не применяется, мадам Жильбер. Сокрытие трупа считается преступлением, если человек умер вследствие убийства или от побоев и ран. Так называемая жертва скончалась либо от инфаркта, либо от чего-нибудь подобного. А в кодексе не предусмотрена статья о пытках трупа. Нет, здесь речь не идет о статье 359.

Через два часа — медэксперт работает не только блестяще, но и быстро — мне вручают отчет: никакого яда и никаких ран на трупе не обнаружено. Но исследование мозга показало, что она умерла от обширного инсульта, который нельзя вылечить, но легко определить, а увечья были нанесены после смерти. Забавная и гнусная деталь — обвиняемый вырвал у нее сердце, считая, что она умерла от инфаркта и что этим он скроет истинную причину смерти, если полицейским всё же удастся отыскать останки…

Когда я возвращаюсь домой, Эмильены нет. Уже нет, должен был бы я сказать. Наконец-то она не в постели художника или клиента, а в кабинете следователя Брийара или в КПЗ.

Наливая в ванну горячую воду, я думаю, что отныне и надолго мне не придется беспокоиться, где она находится.

Полицейские явились с обыском. Не знаю, нашли ли они чулок, но исчезновение горшков с цветами — факт красноречивый.

Завтра же выкину всю дрянь, сотворенную протеже Эмильены, за исключением двух-трех вещичек, к которым привязался. Я сладостно предвкушаю, как примусь разбивать молотком гнуснятину, царящую в гостиной и почти достойную резца Эдуардо. Смотри-ка, Эдуардо… этот карлик-мошенник еще услышит обо мне. Пусть вернет моё любимое кресло и побыстрее, иначе берегись.

Передо мною открывается новая жизнь. Хотя я почти и не изменю привычек. Даже схожу в тюрьму к Эмильене. Если она вдруг обвинит меня, притворюсь огорченным. Надеюсь, её адвокат отсоветует ей выдавать меня следователю Брийару. Донос меня не утопит, а ей может сослужить плохую службу.

И тут я задаю себе странный вопрос. Сделал бы я то, что сделал, не веди следствия по прекрасному, но ложному преступлению моего обвиняемого? Боже! Я, считающий себя ничтожеством, слабовольным человеком, который не осмеливается совершить истинный поступок, вдруг бросился очертя голову в ледяную воду — холодно, умело, талантливо и решительно убил, вдохновленный убийством, которого не было!

Быть может, именно от этого я едва не сошел с ума пару часов назад. Во мне растет невыносимое ощущение, что я обманут, оскорблен ложью подследственного. Я действовал под влиянием миража. Знай он… Быть может, он бы мне позавидовал? Мне, совершившему то, что он не осмелился сделать. А может быть, он бы не утешился тем, что его постигла неудача?

Когда я утром прошу встречи с прокурором, он выглядит удивленным и расстроенным. После того как я показал свою профессиональную цельность, он опасается внезапного разворота на 180 градусов.

— Итак, мой дорогой, — начинает он, — я по-настоящему огорчен. Глубоко огорчен. Вы даже не можете себе представить, как я огорчен. Я всю ночь не сомкнул глаз. Поверьте, я постараюсь сделать всё, что в моей власти…

— Прошу вас об одной вещи, господин прокурор. Запишите моё заявление: я сознаюсь в преступлении — я, и только я, виновен в смерти подруги моей жены.

— Простите? — он поражен.

— Подругу жены убил я.

Я вижу, как он мысленно пускается в сложные рассуждения.

— Я говорю не о косвенной ответственности, — уточняю я. — Хочу сказать, что явился к ней, оглушил, потом подвесил на люстру, пока, как говорят англичане, не последовала смерть. Готов повторить свое признание в присутствии следователя Брийара, объяснить ему мотивы и следствия.

Долгое молчание. Прокурор почти не удивлен, шок как бы поглотил всё. Щеки его медленно краснеют.

— Откровенно говоря, мой дорогой, — произносит он таким тоном, которым разговаривает только со своими подчиненными, — я вас решительно не понимаю. Кого вы пытаетесь убедить в столь неправдоподобной истории? Никто ни на минуту не примет вас всерьез. Никто. Я отказываюсь слушать, вам понятно? Отказываюсь. Ваша супруга уже попортила кровь судебному ведомству. Этого вполне достаточно.

— Я говорю чистую правду, господин прокурор.

— В каком-то смысле я знаю, вы делаете то, что считаете справедливым, — вздохнул он. — Вы продолжаете создавать себе образ, как бы не соответствующий вашему долгу. Ваша супруга зашла слишком далеко, мой дорогой, излишне далеко. Она сделала вас посмешищем, она уже долгие годы валяет вас в грязи. На этот раз она сделала неверный шаг. Возьмите себя в руки, мой дорогой. Сумейте отойти в сторону! Поверьте, здесь все вас жалеют и ценят. К вам относятся с невероятной симпатией, как к человеку, так и профессионалу. Вы молоды. Забудьте её. Перестройте вашу жизнь. Не торопитесь. Не оставайтесь на тупиковом пути. Есть роковые существа, сила которых в развращении и разрушении. Настоящее чудо, что вы вышли из испытаний живым и почти целым. С вами говорит старший по возрасту, и поверьте, мною движут чувства дружбы и уважения. Живите, черт подери! Живите!