Дэвид Галеф - Молчание сонного пригорода

В общем, ничто не помогало мне справиться с проблемами в режиме реального времени. Самые простые вещи, требующие договоренности, начиная от обеда и кончая временем, когда Алекс должен ложиться спать, оканчивались затяжными спорами, которым не видно было ни конца ни края, такими спорами, которые вдруг возникают из-за каких-то, казалось бы, безобидных пустяков. Мы не могли даже просто поиграть в шары, как Дисальва, хотя некоторое удовольствие мы все-таки получали, когда заставляли друг дружку бегать за улетевшим со двора шаром. Как у ответственного руководителя, у Джейн были свои cojones[1].

— Все дело во власти, — заявил Джерри Мирнофф, мой друг и коллега-психиатр, который писал книгу о стрессах в пригороде, осовременивая фрейдовскую фокусировку на сексе. — В том, кто командует.

Нельзя сказать, что у самого Джерри был идиллический брак: в последнее время его жена Кэти стала ужасно ранимой, как будто от одного прикосновения у нее тут же появлялся синяк. Не знаю, возможно ли вообще динамичное развитие брака: сочетаться с кем-то семейными узами, «пока смерть не разлучит вас», — это отдает средневековьем. Мы дважды обращались за помощью к семейным специалистам, сначала к лысеющему мужчине, который все время сплетал пальцы в корзинку и разглагольствовал о творческом компромиссе, а второй раз к женщине, которая одевалась в английский костюм и настаивала, что мы должны «расположить наши потребности в порядке их важности». Не следовало бы мне дурно отзываться о таком большом секторе моей собственной профессии, но ни один консультант не сказал нам ни единого слова, которого бы мы сами не знали. Недавно я стал обдумывать новую идею: может, мне вообще не нужно искать решение в этой ситуации. А убраться подобру-поздорову, пока пригород не проглотил меня с потрохами.

Я вернулся на кухню, убрал оставленный беспорядок, потом пошел к себе в кабинет. Мой кабинет для консультаций пристроен к дому, и в него можно попасть через гараж. Но, как я говорю пациентам, обстановка — вот что имеет значение. Имсовское кресло, небесно-голубая кушетка и выстроенные в ряд выпуски «Американского психиатрического вестника» — все они способствуют терапии. Одна из последних фотографий Джейн и Алекса у меня на столе, она в теннисном костюме, а он держит ее ракетку, оба вперили в меня обвиняющий взгляд, и я отвернулся. Глядя на потолок, я разобрал нашу с Джейн прошлую ссору — поводом послужил всего лишь майонез, но дело приняло плохой оборот быстрее, чем я успел бы сказать «семейный кризис».

— Я просила купить соевый обезжиренный. — Она держала оскорбительную для нее баночку в вытянутой руке, как будто боялась испачкаться.

— Но он невкусный. — Пытаясь оправдаться, мы часто пользуемся сыном, как козырной картой. — К тому же Алексу нравится «Хелманс».

— Черт, а ты не подумал, что нравится мне? — И таким движением, будто она подает мяч из-за головы, она грохнула банкой об полку, но слишком сильно, и банка разлетелась на кучу осколков в белой размазне.

Через час, после весьма напряженной дискуссии, убирать пришлось именно мне. Я подумал, вот бы намазать ей майонезом рукоятку ракетки или подсунуть вместо крема от загара, но передумал. И все-таки эта картинка стояла у меня перед глазами — как ракетка выскальзывает у Джейн из руки, как Джейн вся обляпывается майонезом… а если твой главный источник наслаждения — фантазии, где ты унижаешь жену, значит, пора пересмотреть свою семейную жизнь.

«Подкаблучник», — съязвил мужской бас, который я иногда слышу, голос из моего подсознания, я зову его Сногзом.

«Не может этого быть, — подумал я в ответ. — Я мирный человек, психиатр, я анализирую. Кроме того, у нас два месяца не было секса».

«Ты просто не стараешься», — отрезал сверх-я Мартин. Как обычно, несправедливо, он всегда требует от меня больше, чем я могу.

Но в чем именно проблема? Дело не в майонезе, и не во вчерашней перепалке из-за воспитания детей, и не в последнем равнодушном сексе, который у нас был в августе. Джейн всегда была личностью типа А, из тех, кто начинает барабанить пальцами по прилавку, если официант на тридцать секунд задержался со стаканом кофе навынос. Моя фамилия Эйслер, но Джейн оставила девичью фамилию, а ее девичья фамилия Эдж[2]. Подходит ей на сто процентов. Я не то чтобы совершенно спокоен, но я психиатр, и меня больше интересует процесс, чем результат. Я бы стал думать, почему официанту в кафетерии понадобилось больше времени на выполнение той же задачи, которую он выполняет каждое утро, — может быть, по дороге на работу у него что-то стряслось? Кажется, он произнес свое «Слушаю вас» с какой-то особенной интонацией?

У Джейн подобного рода интерес превращался во внимание, которое она уделяла своим прихотям и ежедневному тяжкому труду. Что до меня, то я не люблю эмоциональной привязчивости, мне этого хватает и у пациентов. Меня восхищает определенная самостоятельность в женщинах, а Джейн успевала поменять проколотую шину, пока я дозванивался в автосервис.

Когда-то, давным-давно, мы испытывали друг к другу любовь, которую Фрейд определяет как навязчивую идею и трансферентный невроз. Я поднял глаза и посмотрел на самую верхнюю полку, откуда давнишний снимок Джейн улыбался моей лысеющей темно-русой макушке. В первое время после женитьбы мы делали друг для друга разные приятные мелочи, например, могли почесать спину или приготовить любимое блюдо. Мы оба занимались своей карьерой, Джейн в компании «Америкорпс», а я сокращал часы работы в клинике, чтобы больше заниматься частной практикой. Бывали у нас и размолвки, но перед нами стояла общая цель: мы сами.

Я помню, как Джейн поднималась по служебной лестнице, рассказывала дома смешные случаи, которые происходили в офисе, например, как директора по персоналу застали полураздетого в лифте с подчиненным и он пытался сделать вид, что они всего-навсего решили поменяться галстуками. Я рассказывал ей самые занимательные случаи из своей практики. И мы нужны были друг другу не только в качестве слушателей, у нас был секс, потный и акробатический, потому что Джейн нравились позы, требующие физического напряжения. Мы оба не чуждались оральных удовольствий, а иногда немножко играли в садо-мазо.

Но с самого рождения Алекса наша семья неуклонно катилась под откос. Вот упрощенная схема: до Алекса мы отвечали друг другу любовью и находили время на спонтанные сюрпризы. После Алекса Джейн так беспокоилась о том, чтобы вернуться в прежнюю форму, и сделать для своего отпрыска все, что полагается, и работать в офисе, что я просто выпал из уравнения. А нехватка времени и сна окончательно лишила нас доброжелательности, и в конце концов я начал придираться к Джейн по любому поводу.

— Ты не могла бы выключать свет, когда уходишь из гостиной?

— Но я сейчас вернусь.

— Ты то же самое говорила час назад. И в следующий раз вымой за собой свою долбаную чашку.

Или, скажем, когда мы куда-нибудь ехали:

— Ты не можешь помедленнее? По-моему, мы проехали поворот на 90 шоссе.

— Я и так еду медленно. Ладно, посмотри по карте.

— Слушай, я не знаю, где мы сейчас находимся. Давай спросим на заправке.

— Нет, я здесь останавливаться не собираюсь.

Но чьи это реплики? Проницательные читатели догадаются, что я, как правило, действовал по домашнему, традиционно женскому шаблону — например, я всегда спрашивал дорогу, а Джейн воспитали так, будто это значило проявить слабость.

Наш переезд в пригородный дом ни капли нам не помог. Мы оба выросли в пригороде, и для нас он означал такое место, откуда хочется сбежать, но если твой ребенок достиг школьного возраста, то хорошая частная школа и безопасность маленького городка начинают казаться привлекательными. Конечно, у пригорода есть свои недостатки, например бесконечные общественные мероприятия, при том что оторваться как следует негде. Пригородная тревога? — вроде так называл это Джерри Мирнофф, и, возможно, был прав. Вдобавок в прошлом году Джейн переметнулась в «Халдом», транснациональную биотехнологическую компанию, где платили намного больше, но это был настоящий террариум. Возможно, в том числе из-за этого Джейн не захотела родить второго ребенка, а в моем сердце началась медленная утечка. Алекс был смышленым и одиноким ребенком, которому не помешали бы младший братик или сестренка.

«Не дни бывают удачными или неудачными, а годы», — говорил о семейной жизни мой дядя, теперь уже покойный, и широко разводил своими мозолистыми руками. Но провести так еще несколько лет — это было выше моих сил. Да, да, да, семейные консультанты завалили нас здравыми соображениями, на которые мы оба наплевали. Даже прекратили пререкаться. До следующего раза.

«Ты хочешь сказать, что она превратилась в стерву», — пробурчал Сногз. До сих пор я не обращал на него внимания, но теперь задумался. Иногда мне достаточно было увидеть, как она уходит в себя после ссоры, чтобы я целый день был на взводе. Почему я с этим мирился?