Льюис Пэрдью - Дочерь Божья

Мелодичный звон наполнил комнату, когда охранник набрал код системы безопасности. У Зои от напряжения вспотели ладони. Она распрямила пальцы и, стараясь выглядеть естественно, сделала вид, что тщательно разглаживает складки на длинной серой плиссированной юбке. Затем огляделась и прислушалась — струнная симфония в ее голове звучала все громче, когда она переводила взгляд с одного шедевра на другой.

Она постаралась сосредоточиться на том, что увидела сегодня. Делать записи было нельзя. Макс прекрасно понимал, насколько сногсшибательно действует его коллекция шедевров, и пожелал, чтобы Зоя рассматривала ее в первую очередь как произведения искусства, без предвзятости профессионального подхода. Далеко не первый клиент Зои пытался повлиять на объективность ее оценки, и она была готова к такому повороту. Пока телохранитель занимался панелью системы безопасности, а Макс смотрел в другую сторону, она потихоньку проверила, что диктофон во внутреннем кармане блейзера все еще работает. Не первый раз ей пытались пустить пыль в глаза, но впервые это кому-то удалось.

Зоя любила искусство с той страстью, которая позволила сделать увлечение профессией. Но хотя она обрела счастье в окружении самых исторически значимых и прекрасных произведений мирового искусства, ее заветной мечтой было найти спрятанное сокровище: обнаружить сокрытый по сию пору с древнейших времен шедевр, который практически невозможно оценить.

А теперь это сокровище само нашло ее.

Менее двух суток назад ей позвонил Вилли Макс; извинившись, когда Зоя напомнила, что в Лос-Анджелесе сейчас, черт возьми, глухая ночь, он сказал, что звонит не просто так.

— Я умираю, — бесцветным голосом произнес он, — гораздо быстрее, чем прочие люди. Времени у меня практически не осталось, и мне нужно было вам позвонить, пока я не передумал или… — Очевидное осталось невысказанным.

Зоя никогда не слышала об этом человеке и уже готова была бросить трубку, решив, что это телефонный хулиган. Однако его рафинированный английский с легким властным оттенком немецкого и несомненная искренность заставляли ее, борясь со сном, выслушать человека.

— Я желал бы лично подготовить необходимые мероприятия касательно моего наследства, — сказал Макс. Наследства. Не коллекции. Только сейчас, вспоминая эти слова, Зоя начала понимать их действительный смысл.

Сон окончательно улетучился, когда Макс предложил ей за услуги сумму, почти в десять раз превышающую ее обычный гонорар, — если она немедленно все бросит и прилетит в Цюрих.

— Я слышал, что вы лучший в мире историк искусств и антикварный брокер, — сказал Макс. — И честный… честный. Я желаю, чтобы с моей коллекцией поступили честно… праведно. — Повисла долгая пауза. У Зои даже пронеслась мысль, что старика прямо у телефона хватил удар, но вскоре она услышала, как он зашелся в приступе кашля. — Я прочел все ваши публикации, — наконец продолжил он, — даже книги… и, — он снова ненадолго закашлялся, — и все статьи о вас… Уверен, вы все поймете. Совершенно необходимо понять.

Макс будто почувствовал, что она все еще в замешательстве, и решил подстегнуть интерес, упомянув о дополнительном гонораре для ее мужа, ибо часть коллекции составляли экспонаты, которые нуждались в оценке специалиста по религиозным манускриптам и реликвиям, а это, как легко выявили бы исследования Макса, не сильная ее сторона. Поэтому Зоя часто работала в паре с мужем, профессором философии и сравнительного религиоведения Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Сет Риджуэй занимался крайне благодатным периодом развития религии — примерно от 500 года до нашей эры до 700 года нашей эры.

Протяжный гудок отключенной системы безопасности вывел ее из задумчивости. Зоя смотрела, как охранник открывает дверь. Макс вроде бы оживился и с большим трудом выпрямился в кресле-каталке.

— После вас, моя дорогая, — галантно пригласил он. Зоя перевела взгляд на телохранителя — тот слегка поклонился тоже.

Мгновение спустя Зоя вошла внутрь и оглянулась. Стены уходили вверх футов, наверное, на сорок — матово-белые, чтобы внимание не отвлекалось от того, что находится в комнате. Она, как и прочие в доме, являла собой нечто среднее между складом и музеем — переполнена произведениями искусства настолько, что невозможно остановить взгляд на чем-то одном. Когда Зоя присмотрелась к тому, что ее окружает, по ее коже будто пробежали электрические разряды изумления. Легендарный Вермеер — о нем лишь упоминалось в письмах художника, но его еще никто никогда не видел.

Мощные аккорды оркестра ее души не давали расслышать робкий шепот профессиональной объективности. Зоя раскрыла сердце бесподобной красоте искусства и той музыки, которую оно рождало в ней.

Она подошла ближе к полотну Вермеера и почти растворилась в его объемных тенях. Немыслимая глубина и перспектива картины позволяла физически ощущать себя в ней. С трудом оторвавшись от Вермеера, Зоя обнаружила, что рассматривает кодекс Леонардо, который никем не был описан и, насколько она знала, даже нигде не упоминался. Она медленно поворачивалась и, не веря своим глазам, узнавала неизвестного ранее Ван Гога, Пикассо, считавшегося уничтоженным, Библию Гутенберга и Тору из дворца царя Соломона.

Как сомнамбула, Зоя шла по этой сокровищнице. Книжные раритеты рядами стояли на полках из красного дерева, стеклянная витрина была набита бесценными свитками и древними манускриптами. Мистические скрижали, найденные в пещерах и руинах бедуинами — ночными ворами, торговавшими этим товаром на черном рынке за сотни лет до открытия «Свитков Мертвого моря».

Зоя понимала: любой из этих шедевров сам по себе стал бы центральным экспонатом любого крупного музея. Но все вместе? У нее кружилась голова. В каждой ее мысли звучала симфония.

Обшарив жадным взглядом полку за полкой по всему периметру комнаты, она снова встретилась глазами с Максом: его лицо буквально светилось от того, какое впечатление произвели его сокровища на эксперта, широко известного своей невозмутимостью.

— Не знаю, что и сказать. — Зоя с трудом подыскивала слова. Ее щеки горели, она тщетно пыталась вернуть самообладание.

— Полагаю, словами это не выразить, — произнес Макс. Его голова тряслась, когда он попытался взглянуть на Зою снизу вверх. Чтобы ему было проще, она села напротив, на софу Миса ван дер Роэ,[1] и постаралась справиться с перегрузкой впечатлений.

Макс приподнял голову, кивком отпустил телохранителя, и тот ушел, закрыв за собой дверь.

— Как вы уже, конечно, догадались, это не просто коллекция. Это и есть мое наследство, — начал Макс, умещая короткие фразы в паузах между долгими хрипами глубоких вдохов. — И я просил бы вас помочь мне искупить вину за него.

Зоя недоуменно взглянула на него. Макс довольно долго сидел, прикрыв глаза, а затем продолжил:

— Более полувека назад я служил в вермахте Третьего рейха. Я был одним из многих, призванных на службу в Австрийских Альпах к югу от Мюнхена — в районе, известном своими соляными шахтами… Гитлер разграбил множество великих коллекций, и все его трофеи свозились для хранения туда, в шахты. Мне довелось увидеть много потрясающих вещей, но есть нечто особенное, что я тяжелым грузом несу в себе с тех пор.

Приступ кашля скрутил хрупкое старческое тело, и в дверях появился обеспокоенный телохранитель. Макс сделал глубокий вдох и слабым взмахом ладони отослал его обратно.

— Когда пришли союзники, я, как и большинство моих товарищей, бежал, стараясь прихватить с собой столько картин, золотых монет, манускриптов и реликвий, сколько был в состоянии увезти… Я отправился в Цюрих, где тайная сеть тех, кто прибыл раньше, помогла мне обрести новую жизнь. Кое-что из прихваченного мне пришлось продать. Но вместо того, чтобы просто жить на эти средства, я стал скупать раритеты и произведения искусства у тех, кто появлялся после меня… Время было лихое, — продолжил Макс. — Рынок переполнен, а денег не хватало. Главное было — выжить. Все, что вы сейчас видите вокруг, приобреталось за жалкие крохи, ибо я готов был рисковать. Я сохранял все, что мог, а от чего-то вынужден был избавляться, чтобы выжить самому… и приобрести больше. — Глаза Макса увлажнились, когда он обвел взглядом комнату. — Я не мог иначе. Я был влюблен в искусство. Оно всегда владело мной, и никак не наоборот.

Зоя кивнула, чувствуя неодолимое притяжение величественных сокровищ этой комнаты.

— Знаю, тяжкий грех — скрывать эту красоту так долго, но теперь я хочу, чтобы вы помогли мне искупить его.

Зоя в удивлении подняла брови.

— Большая часть этого — краденое. Я бы хотел, чтобы вы вернули законным владельцам или их наследникам все, что можно вернуть. Я уже перевел средства на счет в один из банков Цюриха. — Он пошарил под пледом, укрывавшим его колени, и извлек конверт. Зоя поднялась и приняла его, внимательно осмотрела и снова села.