Уильям Хортсберг - Сердце ангела. Рассказы

Я всегда ненавидел больницы: слишком много времени я провел в них, поправляясь после ранений на войне. В эффектной стерильности подобных заведений было нечто подавляющее. Приглушенный шорох резиновых подошв по ярко-освещенным коридорам, воняющих лизолом. Безликие служащие в накрахмаленных белых халатах. Монотонность режима, придающая особое значение любой процедуре, даже выносу ночной посудины. Клиники в принципе ничем не отличались от тюрем.

Девушка за регистрационным столом оказалась юной и простоватой. На ней были белая униформа и черная бирочка с именем «Р. Флис». В глубине алькова находилась приоткрытая дверь в кабинет, уставленный шкафчиками для досье.

— Чем могу помочь? — голос мисс Флис был сладок, как дыхание ангела. Отблески ламп дневного света лежали на толстых линзах ее очков без оправы.

— Можете, и весьма. Мое имя Эндрю Конрой, я занимаюсь исследовательской работой для Национального института здоровья. — Поставив на стеклянную крышку стола свой «дипломат» из черной телячьей кожи, я извлек и показал ей поддельное удостоверение, которое всегда ношу в запасном бумажнике. Я вставил его в прозрачный футляр еще спускаясь вниз на лифте, в доме 666 по Пятой-авеню, заменив первую карточку.

Мисс Флис изучала меня с подозрением, и ее водянистые глаза бегали за толстыми линзами будто тропические рыбки в аквариуме. Я понимал, что ей не понравился мой мятый костюм и пятна от супа на галстуке, но все же дорогой «дипломат» выручил меня.

— Кого именно вы хотели бы увидеть, мистер Конрой? — слабо улыбнулась она.

— Возможно, вы сами ответите на этот вопрос. — Я сунул запасной бумажник в карман и оперся на крышку стола. — Институт проводит исследования неизлечимых травматических случаев. Моя работа состоит в сборе информации о выживших пациентах, находящихся в данный момент в частных клиниках. Думаю, у вас есть пациент, отвечающий этим условиям.

— Будьте любезны, его имя?

— Джонатан Либлинг. Любая информация, которой вы поделитесь, будет строго конфиденциальна. По сути, в официальном докладе не будет никаких имен.

— Подождите минутку. — Простоватая девушка с ангельским голосом удалилась в кабинет и вытянула нижний ящик в одном из шкафов с досье. Довольно быстро она нашла требуемое. Вернувшись с открытой картонной папкой в руках, она подвинула ее ко мне по стеклянной крышке.

— Когда-то у нас был такой пациент, но, как видите, Джонатан Либлинг был переведен в одну из клиник для ветеранов войны в Олбэни, несколько лет назад. Вот его медкарты. В них все, что нам о нем известно.

Перевод в Олбэни был надлежащим образом отмечен в формуляре, рядом стояла дата: 5.12.45 г. Я вынул записную книжку и принялся заносить в нее кое-какие данные из формуляра.

— Вы не знаете, кто из врачей им занимался?

Она потянулась к папке и прочла.

— Это был доктор Фаулер. — Девушка легонько постучала пальцем по досье.

— Он все еще работает здесь, в клинике?

— Ну конечно. Как раз сейчас он на дежурстве. Хотите с ним поговорить?

— Если это удобно.

Она снова скривила губы в улыбке.

— Я позвоню и узнаю, свободен ли он. — Девушка шагнула к коммутатору и тихо заговорила в маленький микрофон.

— Пожалуйста, доктора Фаулера в регистратуру… доктора Фаулера просят пройти в регистратуру.

— Вы работали здесь в прошлый уик-энд? — спросил я, пока мы ожидали.

— Нет, меня не было несколько дней. Моя сестра выходила замуж.

— Раздобыли где-нибудь букет?

— Мне не настолько везет…

Доктор Фаулер возник словно ниоткуда, подойдя по-кошачьему бесшумно в своих туфлях на каучуке. Он был высокий, далеко за шесть футов и шагал сутулясь, что делало его чуть похожим на горбуна. На нем был мятый коричневый костюм в «елочку», висевший на теле, как на вешалке. На вид ему было лет семьдесят. Остатки волос на голове напоминали цветом олово.

Мисс Флис представила меня как мистера Конвоя, и я выложил ему кое-что о своей «работе» в НИЗе[4], после чего добавил:

— Если можете поделиться со мной данными, касающимися Джонатана Либлинга, я буду вам очень признателен.

Фаулер поднял картонную папку. Возможно, его пальцы дрожали из-за частичного паралича, но я в этом сомневался.

— Давняя история, — произнес он. — До войны он работал на эстраде. Печальный случай. Физического подтверждения неврологического ранения не было, но он не поддавался лечению. Продолжать содержать его здесь показалось нам излишним — подумайте о расходах, поэтому мы перевели его в Олбэни. Он был ветеран, и ему полагалась койка на всю оставшуюся жизнь.

— Так значит, сейчас его можно найти в Олбэни?

— Вполне возможно. Если он еще жив.

— Что ж, доктор, не смею вас задерживать.

— Ничего. Жаль, что я не смог оказаться более полезным.

— Нет-нет, вы очень помогли.

И впрямь, так оно и было. Чтобы убедиться в этом, стоило посмотреть ему в глаза.

Я вернулся в Пафкипси и остановился у первого попавшегося гриль-бара. Для того, чтобы дозвониться в больницу для ветеранов в Олбэни, потребовалось немало времени, но там лишь подтвердили то, о чем я уже знал: к ним никогда не переводился пациент по имени Джонатан Либлинг. Ни в 1945 году, ни позже. Я поблагодарил их, и, оставив трубку болтаться на проводе, поискал в книге адрес доктора Фаулера. Записав адрес и домашний телефон, я позвонил ему. Ответа не было. Я выслушал дюжину гудков и затем повесил трубку.

Быстренько пропустив стопку спиртного, я спросил у бармена, как проехать к дому 419 по Саут Киттридж-стрит. Он изобразил свои пояснения на салфетке и с наигранным безразличием заметил, что этот район городка считается элитарным. Картографические усилия бармена оправдали выложенные мной чаевые.

Саут Киттридж была опрятная, окаймленная деревьями улица в нескольких кварталах от кампуса[5]. Дом доктора оказался деревянной викторианской постройкой в готическом стиле, с круглой башенкой на углу и массой резных орнаментов под свесом крыши, напоминающих кружева на воротнике старой леди. Постройку огибала широкая веранда с дорическими колоннами, а высокие изгороди из сирени отделяли дворик от соседних домов.

Я медленно проехал мимо, приглядываясь к дому, и поставил свой «шеви» за углом, перед церковью, обнесенной стеной из тесанного камня. На фасаде висела табличка с объявлением о субботней проповеди: «СПАСЕНИЕ В НАС САМИХ». Я пешком вернулся к дому 419 по Саут Киттридж-стрит, неся в руке свой черный «дипломат». Обычный страховой агент в погоне за комиссионными.

На парадной двери был вырезан овал из непрозрачного стекла, за которым смутно различалась обшитая панелями прихожая и покрытые ковром ступени лестницы, ведущей на второй этаж. Я дважды позвонил, но никто не вышел. Я снова позвонил и подергал ручку двери. Она была заперта. Замку было по меньшей мере лет сорок, а отмычки при мне сегодня не было.

Пройдя вдоль веранды, я попробовал открыть каждое окно, но безуспешно. Чуть дальше находилась дверь в подвал. Она была заперта на висячий замок, но некрашеная деревянная рама казалась слабой и старой. Я извлек из «дипломата» фомку и отогнул скобу.

Спускаться пришлось по темным, увешанным паутиной ступеням, и только луч узенького фонарика не позволял мне сломать себе шею. Посреди подвала, словно громадный языческий идол, высилась угольная печь. Я отыскал лестницу и направился по ней наверх.

Дверь наверху оказалась открытой, и я вышел в кухню. Должно быть, она являла собой чудо современной техники во времена президента Гувера: газовая плита с длинными, гнутыми ножками, холодильник с круглым мотором, сидящим сверху наподобие шляпной коробки.

Если доктор жил здесь один, то ему нельзя было отказать в аккуратности. Тарелки были вымыты и стопкой выложены на подставке, а покрытый линолеумом пол навощен. Я оставил чемоданчик на застеленном клеенкой кухонном столе и осмотрел весь дом.

Столовая и гостиная выглядели так, будто ими никогда не пользовались. Громоздкую мебель, расставленную «напоказ», как в мебельной лавке, толстым слоем покрывала пыль. Выше находились три спальни, шкафы в двух из них были пусты. Доктор Фаулер жил в самой маленькой, с единственной железной кроватью и простым дубовым комодом.

Я осмотрел комод, но не нашел ничего, кроме обычного комплекта рубашек, платков и хлопчатобумажного белья. В шкафу висело несколько шерстяных костюмов. Неизвестно зачем, я пошарил в их карманах, но ничего не обнаружил. В прикроватном столике, рядом с переплетенной в кожу Библией, лежал «Уэбли-Марк» калибра 45,5. Такими револьверами пользовались британские офицеры в первую мировую войну. Я проверил его, но «Уэбли» не был заряжен.

Мне повезло в ванной. На умывальнике исходил паром стерилизатор. Внутри я обнаружил с полдюжины иголок и три шприца. Подвесная аптечка не хранила ничего, кроме обычного набора из аспирина, бутылочек с сиропом от кашля, тюбиков зубной пасты и глазных капель. Я осмотрел несколько пузырьков с пилюлями, но все они оказались легальными. Наркотиков среди них не было.