Уоррен Мерфи - Клиника смерти

– Могло ли оно отказать?

– У Роблера работают многие из лучших хирургов страны, миссис Боулдер. Там лечатся многие высокопоставленные лица. Если бы вашего мужа можно было спасти…

– Но причиной смерти не могла стать остановка сердца, доктор, не так ли? Скажите мне. Вы же наш семейный врач.

– Миссис Боулдер, в клинике Роблера лечится моя собственная дочь.

– Но Джон не должен был умереть от остановки сердца при его здоровье и в таком возрасте?

– В медицине существует еще многое, чего мы не можем объяснить.

Но миссис Боулдер уже не слушала: она сочиняла письмо в Американскую медицинскую ассоциацию и различные медицинские общества. В полдень она изложила свой план семейному адвокату. Тот был более откровенен, чем врач.

– Не тратьте зря деньги, миссис Боулдер. Призвать к ответу медиков Роблера за недобросовестное лечение или халатность можно лишь в том случае, если нам удастся найти такого врача, который согласится свидетельствовать против них.

– Ну так давайте найдем его!

– Хорошая мысль, миссис Боулдер, но ничего не выйдет.

– Почему?

– Если уж ваш семейный врач не поддержал вас – и это в частной беседе, – чего же ждать от постороннего специалиста-медика в суде? Врачи не свидетельствуют против врачей. Хотя ничего подобного и нет в клятве Гиппократа, но это правило медики соблюдают строго.

– Вы хотите сказать, что врач может убить пациента и это сойдет ему с рук?

– Я хочу сказать, что порой они допускают ошибки и даже халатность, но с этим никто ничего не может поделать.

– Но я читала, что одного врача обвинили в преступной халатности. Кажется, это было… в прошлом или позапрошлом году.

– Правильно. Вы читали об этом именно потому, что, когда врача признают виновным в профессиональной ошибке, это событие. И я думаю, что врач этот был неуживчивым глупцом, который лез не в свои дела и конфликтовал с медицинскими обществами. А вы читали об автомобильной аварии в Фениксе, кода водителя признали виновным в нарушении правил дорожного движения и неоправданном риске?

– Нет, по-моему, не читала.

– Я тоже. Никто не станет писать об этом, поскольку такие вещи происходят сплошь и рядом. Свидетелями в таких случаях выступают полицейские. Но у нас нет медицинской полиции.

– Но ведь существуют комиссии по здравоохранению, законы. Американская медицинская ассоциация.

– АМА? Обращаться туда – то же самое, что просить Национальную ассоциацию промышленников расследовать вопрос о чрезмерных прибылях. Миссис Боулдер, я ваш друг и неплохой адвокат, и я был другом Джона. Я дам вам хороший профессиональный совет и, между прочим, возьму с вас за это деньги, так что послушайте: выдвигать обвинение против клиники Роблера или доктора Деммета – пустая трата времени, денег, и ваших нервов. Я не позволю вам сделать это, так как вы проиграете.

– А как насчет вскрытия?

– Этого мы можем добиться.

– А если оно подтвердит наше предположение?

– Оно, скорее всего, подтвердит заключение клиники Роблера.

– Вы хотите сказать, что и коронеры играют в те же игры?

– Этого я не говорил. Нет, они не только не играют, но и никому не подыгрывают. Но медики, как и вообще все люди, умеют хорошо подстраховаться. Если они говорят, что смерть наступила в результате остановки сердца, то именно это и обнаружит коронер. Профессия врача ценится очень высоко. Медики не рискуют попусту. Я поступлю иначе. Если вы обещаете оставить вашу затею, то я забуду про счет и ничего не возьму с вас за эту консультацию. Мне очень жаль. Я скорблю вместе с вами, и если бы существовала хоть малейшая возможность вернуть Джона, даже ценой громадных хлопот, или добиться компенсации за его смерть, я пошел бы на это, несмотря ни на что. Но сейчас мы ничего не можем сделать.

– Посмотрим, – сказала миссис Боулдер, которая больше никого не благодарила за услуги.

На свои письма она получила вежливые ответы, в общем создававшие впечатление, что их авторы вникли в суть дела. Но, перечитав и проанализировав каждую фразу, она поняла, что все содержание ответов сводилось к тому, как прекрасна профессия врача и как добросовестны доктора.

И тогда она отступилась. Однажды ей опять попалась на глаза фамилия доктора Деммета. В разделе спортивной хроники. Тот выиграл «малый гросс» в зимнем парном турнире «Фейр оукс скотч».

Его звали Римо. Ветры, налетавшие с залива, хлестали его со злобной силой, накопленной над необъятными океанскими просторами. Перед ним, протянувшись до графства Марин, лежал пролив Золотые Ворота, путь, ведущий на северо-запад. За ним был Сан-Франциско и, еще восточнее, вся Америка.

Он стоял на перилах моста, откуда четыре сотни и еще девяносто девять человек ушло в небытие, увенчав самоубийством свое в остальном незаметное существование.

Он был крепкого телосложения и ростом около шести футов. Лишь широкие запястья рук наводили на мысль, что это мог, в принципе, быть не совсем обычный человек. Запястья, однако, никак не объясняли, как ему с такой легкостью удавалось твердо стоять на округлых перилах моста.

Даже машины, пересекавшие залив по мосту, с трудом продвигались вперед под перекрестными порывами ветра. Темная рубашка и брюки стоявшего на перилах трепетали и щелкали, как при урагане. А он стоял прямо и абсолютно спокойно, будто перед телевизором в своей собственной комнате

Он вдыхал соленый океанский ветер и ощущал декабрьский холод, который заставил автомобилистов поднять боковые стекла автомобилей.

Он легко переносил холод, заставляя свое тело слиться с ним, как его учили. К ветру он относился иначе. Тело не столько боролось, сколько побеждало ветер, став продолжением моста и его опор, вбитых в скалу, окружавшую залив.

– Ты ждешь аплодисментов, – раздался тонкий голос у него за спиной, – собираясь выполнить простейшее упражнение?

– Спасибо, что мешаешь мне сосредоточиться. Мне только этого и не доставало. Я стою над водой на высоте двухсот футов, и не хватало еще, чтобы меня отвлекали, – сказал Римо, поворачиваясь к миниатюрному пожилому азиату в черном кимоно, чьи седые волосы развевались по ветру, словно шелковые нити, и который так же твердо стоял на пешеходной дорожке, как Римо на перилах.

– Если твое сознание – раб любого шума, не обвиняй шум в своем рабстве, – сказал Чиун, Мастер Синанджу. – Не господин создает рабов, а раб творит себе господ из окружающих.

– Спасибо за веселое Рождество, папочка.

– Если в твоем сердце все еще есть место для праздников белых людей, тогда мне лучше встать на перила рядом с тобой и поддержать тебя, чтобы ты не упал. Даже Дом Синанджу не в силах избавить человека от дурных привычек, если тот их тщательно оберегает.

– Ну, я тоже не в восторге от твоего праздника Свиньи.

– Он не называется праздником Свиньи, – сказал Чиун. – Это просто день, когда все, кто в долгу перед кем-либо, наделившим их великой мудростью, с благодарностью дарят в ответ всякие мелочи.

– Ты не получишь Барбру Стрейзанд, – сказал Римо. – У нас не принято дарить друг другу женщин.

– У нее могли бы родиться достойные дети. А глядя на дешевый спектакль, который ты устроил, я начинаю думать, что Дому Синанджу нужен другой наследник.

– Она же не кореянка, папочка. Она такая же белая, как и я.

– Ради ее красоты я готов сделать исключение. Кровь Синанджу победит любые недостатки, включая неестественный цвет кожи, и тогда я получу ученика, лишенного дурных привычек, нахальства и болтливости. Даже величайший из скульптором испытывает трудности, высекая свои творения из затвердевшей глины.

Римо опять повернулся лицом к холодному ветру. Он знал, что ветер шумит, но не слышал шума. Он знал, что сейчас холодно, но не чувствовал холода. Он знал, что под ним мост, но не замечал этого. Он двинулся вперед по узким перилам над черной водой, и его мысли и чувства стали его центром тяжести. Он чувствовал, что может идти или бежать бесконечно, и хотя видел огни машин, ехавших навстречу, они находились в ином мире. Его мир вместе с телом все быстрее несся мимо автомобилей, пока не достиг другого конца перил, где Римо повернулся и побежал назад к Чиуну, Мастеру Синанджу.

Все началось десять лет назад с упражнений, временами настолько болезненных, что он иногда думал, что больше не выдержит. Потом боль стала иной, и упражнения, казавшиеся поначалу трудными, стали получаться легко, и, наконец, его тело само уже знало, что делать, а ум был занят другими вещами.

Это было нечто большее, чем просто совершенствование силы и ловкости, – изменялась вся нервная система и сама его сущность. И если бы он был откровенен с Чиуном, то признал бы, что чувство одиночества во время Рождества у него уже давно исчезло. Теперь он считал своей родиной Синанджу, деревушку в Северной Корее, которая много веков поставляла наемных убийц королям и императорам, чье золото поддерживало существование жителей деревушки, стоящей среди скал, где, казалось, ничего не росло.