Айзек Адамсон - Тысячи лиц Бэнтэн

Проблема была в том, что они уже заключили контракты с архитекторами, строительными компаниями, дизайнерами интерьера, поставщиками аквариумов и экзотических рыбок и так далее. Разрыв контрактов означал бы нарушение гармонии и потерю лица по-крупному, не говоря уже об огромных убытках. Решив не отказываться от своих планов, спонсоры отеля выбрали новое место, в районе Кёбаси. И вот так морской отель очутился рядом с центром Токио, на приличном расстоянии от соленой воды.

Все это я узнал вчера от Моржа. Морж был не дурак потрепаться.

Я вытер пот со лба и нажал кнопку на конторке портье. По вестибюлю разнеслись первые семь нот «Морячка Пучеглаза»[4] на фоне шума волн. Слушая искусственный прибой, я глядел на сотни маленьких серебристых каракатиц, снующих туда-сюда в массивном аквариуме за конторкой. Все движения абсолютно гармоничны, каждый моллюск плывет синхронно со всеми остальными, никаких отстающих, никакого выпендрежа. Чисто японское видение идеального подводного общества.

– Добрый вечер, господин Чака, – произнес Морж, выныривая из задней комнаты.

Морж – это гостиничный управляющий, на нем сшитая на заказ униформа с тугим высоким воротником, эполетами и орденскими планками. Такую надел бы пронафталиненный прусский морской офицер в день парада. Среди нарядных ленточек и дешевых медалей почти затерялась табличка с именем владельца – адмирал Хидэки.

– Добрый, Морж.

– Простите?

– Адмирал, – поправился я. – Добрый вечер, адмирал.

Под носом у него, почти закрывая губы, скрючились усы с проседью, размером с волосяную накладку. Адмирал он там или кто, пока у него эти усы, я про себя смогу называть его только Моржом.

– Надеюсь, вас все устраивает в отеле «Лазурный»?

– Угу. Спокойное плавание.

– И вам нравится «Сад Осьминога»?

– Номер идеальный.

– Отлично, – подытожил он. – Возможно, теперь вы хотели бы совершить тур?

С той секунды, когда я накануне вечером зарегистрировался в гостинице, он уже дважды приставал ко мне с этим туром. Судя по его унылой мине, когда я отказывался, он от меня не отвяжется. Но на этот раз у меня серьезная отмазка – надо позвонить новому боссу в Кливленд. Так что я отвесил Моржу почтительный поклон и сбежал в «Сад Осьминога».

«Сад Осьминога» – это подвальное помещение, декорированное серыми обоями цвета линкоров и аквариумом вместо окна. В аквариуме ютилась одинокая золотая рыбка размером с палец на моей ноге. Рядом с аквариумом висел заламинированный плакат с надписью примерно по-английски.

ДАВАЙТЕ О КАРПЕ

Эта рыба признаются как благородный карп.

Для Японии, карпы (кой) дороже всего за их мужество и преданность. Они видятся за удачу, с фестивалями, устраиваемыми к их уважению.

Этот карп – кохаку кой, празднуются за их многоуважаемые красно-белые рисунки. Такие как снежные цветы и рисунки пальцев, ни одни не соотносятся. Карп созревает до размеров почти два фут длины и они – мирный образец и могут возможно испытывать щедрое долголетие.

Давайте насладимся дружбой карпа!

Но это был не благородный карп с многоуважаемыми рисунками, а заурядная золотая рыбка. Кстати говоря, знать не знаю, почему номер назвали Садом Осьминога. Осьминога тут напоминала разве что отвратная люстра над кроватью. В отеле «Лазурный» мало что имело смысл, но я только потом разобрался, какое это странное место. Тогда было уже слишком поздно.

Золотая рыбка махнула хвостом и хмуро уставилась на меня через всю комнату. Я щелкнул выключателем, сбросил ботинки и заглянул в свой блокнот.

«Жизнь – как патинко. Потому что жизнь – это игра случая… проигрыш. Корни патинко – в поражении… в капитуляции».

(Вторая мировая, танки, шарикоподшипники на складах

Не успел я закрыть скобки, мое интервью прервали странное зрелище потока шариков на полу и женщина в судорогах. А может, это и не важно – интервью зашло в тупик. Вся работа зашла в тупик. По-моему, Гомбэй не виноват, что не хочет говорить ни о чем, кроме патинко. При его-то жизни не мне его винить.

Как я сказал, Гомбэй раньше был в поп-дуэте: пара, мужчина и женщина под названием «Лимон+Лайм». Типа Донни и Мари Осмонд.[5] Жизнерадостные тексты, песен – но-танцевальные номера, улыбчивее рекламы зубной пасты. Гомбэй был лимоном. Лайм. Айко Симато, погибла дождливой ночью семь лет назад, когда Гомбэй разбил свой мотоцикл на Радужном мосту. Вдобавок к совместным выступлениям у них был роман.

Когда произошла авария, в активе у них имелся лишь один хит под названием «Солнце в моем сердце». Песня ворвалась на эстраду после того, как ее использовали в рекламе цитрусового дезодоранта в стиле унисекс под названием «Офелия». Почему его так назвали, понятно только японцам. Японская музыкальная сцена славится калифами на час, но до катастрофы раскрутка дуэта только-только набирала обороты. Гели б не эта авария, «Лимон+Лайм» наверняка выдали бы по крайней мере еще один хит, использовав интерес к своей первой песне. Эти в общей сложности пять минут пятьдесят секунд музыки дали бы им как минимум год славы, бесчисленные появления на телевидении и несколько сотен миллионов йен. Ребята были бы обеспеченны на всю оставшуюся жизнь, при условии, что менеджеры не ободрали бы их как липку.

Не то чтобы дуэт «Лимон+Лайм» был исключительно талантлив. С тем же успехом музыку за них мог бы сочинять компьютер с помощью алгоритма поп-клише. Не музыка, а одноразовый полуфабрикат. Взрослые, которым по идее есть из чего выбирать, впаривают ее детишкам, которым выбирать не из чего. И что касается внешности, дуэт ничем не выделялся. Оба довольно симпатичные в этакой излишне смазливой манере, но любая теле-поп-сенсация довольно симпатична в этакой излишне смазливой манере.

«Лимон+Лайм» выделяла харизма. У Гомбэя и Айко, Лимона с Лаймом, было нечто загадочное – неуловимая, непостижимая аура суперзвездности. Нельзя было вырвать дуэт из контекста, представить вне сцены, обычными людьми, которые заняты обычными делами. Вообразить, как они чавкают лапшой, стригут ногти на ногах или болеют простудой, – невозможно. Нельзя было даже представить их врозь. Их талант и гений заключался в иллюзии, что ребята существуют только как единое целое, только внутри волшебной и неприкосновенной вселенной под названием «Лимон+Лайм».

Авария навсегда разбила эту иллюзию, саму эту вселенную. Айко сломала шею и погибла моментально. Гомбэй выжил, но размазал большую часть лица по шестидесяти метрам покрытия недавно отстроенного Радужного моста.

Инцидент вызвал шумиху в прессе. Некоторые еженедельники вынюхивали скандал: заявляли, что в момент аварии Гомбэй был пьян; намекали, что в отношениях дуэта не все было гладко; и даже говорили, что роковую аварию подстроили головорезы из якудза, нанятые конкурирующим поп-дуэтом. Но все эти россказни ни во что не вылились. В конце концов – просто беспечный парень, который ехал слишком быстро в дождь. Может, старался произвести впечатление на подружку, как мог бы сделать любой из нас, глупых мальчишек.

Гомбэй пережил свою ошибку, а вот его карьера – нет. Те, кто держал его на поводке, должны были понять, что все кончено. Но либо их ослепила жадность, либо подвела достойная восхищения, но безнадежно неуместная преданность. Короче, они попытались заново выпустить Гомбэя на сцену, уже соло.

Потянулись месяцы восстановительной пластической хирургии. После того как над Гомбэем вовсю потрудились скальпелем и отшлифовали кожу, лицо у него стало практически неподвижным. Черты застыли в приятной, нейтральной мине человека, улыбающегося шутке, недостаточно смешной, чтоб над ней рассмеяться. Если на фотографиях это смотрелось довольно мило, то на видео неподвижная ухмылка напоминала маску и тревожила. Из-за этой жуткой улыбки на ум так и лезли мысли об аварии и о том, что вторую половинку дуэта уже не вернуть.

Через год после аварии Гомбэй выпустил новый сингл, но тот прошел незамеченным. На какое-то время агент нашел парню безликую работу: озвучка радиореклам и редких мультяшных телешоу, но через пару лет и этот источник иссяк. В последний раз публика слышала о Гомбэе года три назад, когда тот засветился на страницах таблоидов после инцидента с воровством в «Фэмили-Март»[6] в Комагомэ. «ВЫЖАТЫЙ ЛИМОН» – кричали заголовки. На фотографиях Гомбэй улыбался, но, с другой стороны, иначе-то он не мог.

А теперь кливлендский журнал «Молодежь Азии», бестселлер среди чтива для подростков, делает из Гомбэя «Павшую звезду». Я счел своим долгом подать финальное прошение об остановке эксгумации.

Я поднял телефонную трубку и набрал номер.

На другом конце мира Сара ответила на звонок.

Она спросила, звоню ли я для того, чтобы снова подать в отставку.

Тут был не слишком забавный подтекст, как и в большинстве наших шуток. Сто лет назад Сара пришла в «Молодежь Азии» девятнадцатилетней крутышкой с талантом, какой еще поискать. Я научил ее кое-каким приемам журналистики для подростков, и мы вроде стали командой. Потом мы стали чуть больше, чем команда. Некоторое время все у нас было хорошо, но когда мы попытались определить, что же такое это «все», оно перестало быть хорошим.