Альдо Пазетти - Вид с балкона

Да простит меня читатель за столь длинное политическое отступление! Оправдание ему одно — дать в предельно схематичной форме тот многоликий жизненный фон, на котором появляется и утверждается терроризм.

Практически все энциклопедии и толковые словари, как советские, так и зарубежные, единодушно соотносят появление термина «террор» с одним периодом французской революции (июнь 1793 — июль 17 94 года), когда у власти находились якобинцы, проводившие политику устрашения, подавления классовых и политических противников насильственными мерами, вплоть до их физического уничтожения.

Почти два века, прошедшие с тех пор, конечно же, внесли в это определение существенные коррективы, относящиеся и к философии терроризма, и к его тактическим и стратегическим установкам, и к его социологическим аспектам. Я же хотел бы здесь подчеркнуть прежде всего тот факт, что терроризм в большинстве случаев захватывает молодежь.

Объяснений этому немало.

«Разумеется, насилие и грубые попытки придать ему идеологические формы и содержание не рождаются сами по себе, — указывает крупнейший итальянский социолог Ферраротти. — Их истоки — в материальных условиях жизни, корни этого явления кроются в исключительно массовой безработице молодежи, в кажущейся бесполезности образования, в отчуждении, на которое современный способ производства почти со стопроцентной неизбежностью обрекает все более значительную часть населения, в первую очередь молодого».

Эта констатация подтверждается и анализом многочисленных интервью, писем-исповедей, заявлений, опубликованных за последние годы западной печатью.

Да, все молодые люди, так или иначе связанные с террористическими формированиями, пытаются найти политическое и социальное оправдание своей деятельности. Они, как правило, умно говорят и об «отчуждающем» характере труда, которым вынуждены заниматься, и о «классовых проблемах», и о «пороках буржуазного общества».

И все же во всех этих документах нельзя не заметить преобладания личного мотива. Они стреляют, потому что жизнь — просто жизнь — их разочаровала, потому что к моменту своего возмужания они вдруг видят, что это общество абсолютно не соответствует их утопиям, потому что работа на предприятии или в учреждении скучна, оскорбительна, не требует каких-то более высоких, чем посредственные, качеств. Порой даже кажется, что терроризм стал для них чем-то вроде пикантного хобби, наполненного своеобразной таинственностью, щекочущей нервы опасностью.

Практика показывает, что все они — и стратеги, и простые активисты вооруженного терроризма — имеют одну общую характеристику: несут на себе печать разочарованности, ущербности, нескромности, политической нетерпимости. Эти люди не появились разом и вдруг. Всех их мы уже встречали в забаррикадированных университетах конца 60-х годов, в колоннах шумных демонстраций, в «свалках», случавшихся во время студенческих собраний. Это были выходцы из маоистских, или радикально-католических, или крайне анархистских групп.

Портреты лидеров этой псевдореволюционной формации подтверждают сказанное.

Вот создатель печально знаменитых «красных бригад» Ренато Курчо. Родился в 1942 году, рос без отца. Из-за отсутствия средств был вынужден учиться в католическом колледже. С 1961 года активист неофашистской организации. В 1965 году перебегает в левацкую группу «университетского согласия», куда входят преимущественно католики. В 1967-м происходит его первый контакт с такими «модельерами» классовой борьбы, как Маркузе и Кон-Бендит.

Другой «герой» — Патрицио Печи. Он, согласно решению суда, несет прямую ответственность за убийство лидера ХДП Альдо Моро. Родился в семье инженера — начальника цеха на небольшом заводе. Первый политический опыт приобрел в группе маоистского толка. Робок, нерешителен, очень возбудим. То учился в разных техникумах, то вдруг срывался с места — официант на взморье, чернорабочий на миланском предприятии. Что, как не жажда быстрого самоутверждения, приводит его в лоно терроризма, когда автоматы дают такую легкую власть над людьми?

Или еще один персонаж — Марио Моретти. Родился в 1946 году в скромной семье служащих, ревностных католиков. В колледже о нем вспоминают как об очень скромном, очень сдержанном и в то же время впечатлительном юноше. Его воспитатель — священник — отмечает, что Моретти находил общий язык лишь с теми, кто чувствовал себя хоть в чем-то ущемленным.

Является ли современный терроризм действительно чем-то новым, неожиданным, малоизученным? Конечно, нет. Достаточно напомнить, что еще Маркс и Энгельс в 1850 году, отмечая появление такого типа «заговорщиков-революционеров», писали: «Жизненное положение людей этой категории уже предопределяет весь их характер. Единственным условием революции является для них надлежащая организация их заговора. Они — алхимики революции и целиком разделяют превратность представлений, ограниченность навязчивых идей прежних алхимиков».[6]

«Героями отчаянного жеста» называл этих людей Горький. Охватив взглядом великого художника целую историческую эпоху, пропустив через сердце муки нескольких поколений, в трагических коллизиях жизни он безошибочно отыскал тип «интеллигента, который хочет отомстить за неудачи его личной жизни, за то, что ему некуда пристроить себя, за случайный арест и месяц тюрьмы». «Все это, — писал Горький в своем „Климе Самгине“, — революционеры от скуки жизни, из удальства, из романтизма, по Евангелию».[7]

«Террористическое сообщество является зеркальным отражением данного политического устройства и несет в себе все противоречия, все пороки и всю интриганскую сущность этого общества. Среди террористов есть фанатики, авантюристы, но есть и те, кто пытаются действовать „на основе здравого смысла“; существуют признанные главари и мелкие сошки, ангажируемые лишь на вторые роли; здесь бесчисленное множество фракций, течений, групп, возникших как по идеологическим причинам, так и в силу карьеристских, дружеских, сердечных привязанностей тех или иных лидеров. Существуют острейшие конфликты и борьба за власть — нередко для выхода из тупика требуется человеческая жизнь. Здесь нет недостатка в ревности, сплетнях, склоках. Здесь процветает скудость ума». Так писал в начале 80-х годов, опираясь на гигантский фактический материал, итальянский публицист Коррадо Стойяно. Но еще за десять лет до этого другой итальянец — Альдо Пазетти, — полагаясь лишь на собственную художественную интуицию, дал емкую и даже сегодня никем не превзойденную картину терроризма. Но подробно о ней — в послесловии. А сейчас я приглашаю вас к чтению этой книги.

Машина ехала вдоль тротуара на самой малой скорости. Казалось, водитель решил подцепить хорошенькую девочку, в одиночестве гуляющую по улице.

Но в тот момент по мокрому тротуару торопливо шагал лишь двенадцатилетний Джулио Тарси, в правой руке он держал раскрытый зонтик, а на левом плече висел ранец.

Было ровно тридцать две минуты девятого — так показал потом сторож Карло Прандони, только-только поднявший оконную решетку местного банка, — когда вдруг передняя дверца остановившейся машины с шумом распахнулась, и из кабины выскочил молодой человек. Лица его сторож не разглядел, ведь тот поднял воротник элегантного светлого плаща и надвинул кепку на лоб.

Незнакомец в мгновение ока очутился рядом с Джулио, бодро отмерявшим метр за метром, вежливо, но решительно его остановил и о чем-то спросил — скорее всего, как проехать. Джулио, переложив зонтик из правой руки в левую, показал дорогу. В эту минуту он походил, как напишет впоследствии один умник хроникер, на бедную Лючию Монделлу, которую по наущению Безымянного похитили разбойники «брави».[8] В какие-то доли секунды незнакомец превратился в чемпиона по дзюдо. Прыгнул, обхватил Джулио, рывком поднял его и, не разжимая рук, вместе с ним нырнул в машину.

Стук захлопываемой дверцы слился с ревом мотора, вновь обретшего всю свою мощь. Сидевший за рулем водитель, видно, был наготове — молниеносно включил полную скорость, и машина, жалобно урча, вырвалась на автостраду.

Перед глазами двух случайных свидетелей осталось только взметнувшееся ввысь облачко пыли и бензиновых паров.

Дом Джулио Тарси, сына самого богатого в окрýге землевладельца, стоял на невысоком, густо поросшем зеленью холме.

Это был далеко не дворец и даже не шикарный особняк, а просто большой двухэтажный деревенский дом. Хозяева то и дело его расширяли, руководствуясь больше практическими нуждами, чем законами архитектуры. И все же округлые арки длинного портика на солнечной стороне и несколько выпирающий балкон с обвитыми плющом перилами придавали дому приятный вид. Множество окон на втором этаже, с навесами, карнизами и зеленоватыми ставнями, ясно свидетельствовало о том, в какой незыблемой простоте жили деды и прадеды нынешних владельцев.