Станислав Гагарин - Альфа Кассиопеи

На полпути домой навстречу вывернул Николай Левченко.

— Далеко, Вера Васильевна? — вежливо сказал он.

Ей хотелось ответить резко и категорично.

Но это был Николай. Ему она не могла так ответить… Она вспомнила, как подошел он впервые и протянул конфету «Ну-ка, отними». Вера взяла. Они встретились во второй раз. И снова — такую же самую конфетку. Когда это случилось в третий, на языке вертелась насмешка, но она молча протянула руку. И Левченко ничего не говорил. И она ему тоже. А потом была Москва и случайная встреча в Сокольниках на катке…

— Далеко, Вера Васильевна? — сказал он.

— Домой, — сказала она.

— Пойдем вместе, — не то спрашивая, не то утверждая, сказал Николай.

Вера тихонько наклонила голову. Она согласна идти с ним вместе…

Они шли по белой дороге с рубчатыми следами гусеничных траков.

— Ты любишь море? — спросил Левченко.

— Я мало видела его. Была в отпуске, на Черном. И вот это, — она протянула руку в сторону Анадырского залива.

— Недалеко от Одессы был рыбачий поселок, — сказал он. — Там я родился…

— Почему «был»? — спросила она.

— Сожгли немцы. А вырос я в Одессе… в детдоме.

Промерзшее солнце оторвалось от синих сопок и поползло вверх.

— День увеличивается, — сказала Вера.

— Да, — сказал он.

— Скоро будет много работы.

— Была бы погода…

Из-за низкого здания гостиницы вырвалась куча ребятишек. Они громко кричали «ура» и стреляли из деревянных автоматов. Один из них налетел на Николая. Левченко поймал его за воротник, подержал на вытянутой руке, улыбнулся и подтолкнул в спину.

— Вот и пришли, — сказала Вера.

— Да, — сказал он.

Они смотрели на зубчатые сопки и желтый диск холодного солнца.

— Мне пора, — сказал Коля.

Помолчал и спросил:

— Знаешь, подумал сейчас. Видишь, пацаны стреляют из автоматов… Играли бы они в войну, если не слыхали о ней, не смотрели кинофильмов, не читали книг? Как ты думаешь?

— Я думаю… Не знаю. Наверное, нет.

— Ну вот, ребята, — сказал Марков. — Погода отличная, теорией в такую погоду грех заниматься. Будем шлифовать технику пилотирования. Сначала пойдут командиры. Потом новичков попробую.

Машины ходили по кругу.

Бревенчатый дом на санях был завален снаружи ящиками и мешками, укрытыми брезентом.

«Много груза», — подумал Виноградов.

— Юрий Иванович!

Рыжиков, крепыш с черной бородой, бросился навстречу.

— Юрий Иванович, машину б нам, — сказал он.

— У Александра Петровича спрашивай, — сказал Виноградов. — Он геологов обеспечивает.

— У него все машины в разгоне. А нам надо в Тенкургинскую партию срочный груз…

— Подожди, сейчас сядет Марков, поговори с ним.

Он вошел в домик. Печка, двухсотлитровая бочка из-под соляра раскраснелась, гудела. Пахло жаром. Виноградов подошел к столу, за которым сидели девушка-диспетчер и Александр Петрович Шумилов.

— Что, шеф твой мальчиков выгуливает? — спросил он.

— Технику отрабатываем, — сказал Юрий.

— Нужное дело, — сказал Шумилов. — Только моя эскадрилья зашивается. Помогайте, ребята.

— Сейчас сядет Марков. Он с Ниной в воздухе, — сказал Виноградов.

Скорее на воздух, уж очень жарко, задержался.

Сетка с зелеными крокодилами из целлулоида лежала на коленях у женщины. Женщина куталась в серую шаль.

— Новая отрасль хозяйства на Чукотке? — спросил он.

Женщина улыбнулась.

Солнечный свет заливал лиман, и отражаясь от снега и льда, обесцветил небо. Виноградов надел темные очки.

Зарулил Марков. Через стекло правого борта Виноградов увидел Нину. Когда командир эскадрильи тяжело спрыгнул в снег, к нему подбежал Рыжиков. Нина осталась в машине, только пересела на свое место. К самолету подходил Шумилов.

— Выручай, Михалыч, — сказал он. — Бородачи одолели. Всегда у них груз самый важный.

— Ладно. Две машины снимаем, — сказал Марков.

Шумилов кивнул, Рыжиков бросился к своему грузу:

Юрий и Марков вернулись вдвоем к самолету.

— Готов? — спросил техника Марков.

— Да, — сказал техник.

— Сейчас — новичков, — сказал Марков. — Полетишь с ними, Юра?

…Земля провалилась, потом медленно стала крениться вправо.

Нервничал парень. Очень сразу доверился ему командир эскадрильи. И надо же так оплошать…

Юра молчал. Он любил хорошую черту в Маркове: доверять сразу. Но всякое бывает. И если парень не схватил намертво, подожди, пусть освоится и потом ухватит.

— Еще попробуем, — сердито сказал Марков.

— Наверно, не надо, — сказал Юрий.

Он видел, что парню надо успокоиться, все равно сейчас ничего не выйдет.

— А его учили, или нет? Я тебя спрашиваю: учили или нет? — сказал Марков.

— Учили, — сказал парень.

— Вот и бери штурвал, — сказал командир эскадрильи.

— Мокрая курица, — сказал Марков, — мокрая курица, а не летчик.

Они шли по утоптанному снегу аэродрома. Удрученный парень остался у самолета.

— Андрей Михайлович, нельзя же так, — сказал Виноградов.

— Как нельзя? Я всегда учу так. И меня так учили, — проговорил Марков. — Да помнишь, как тебя вывозил? Сразу штурвал в зубы, и ты полетел.

— Но люди-то разные, — сказал Виноградов.

— Люди разные, а летчики должны быть только хорошие. Летать — это талант, понял? Знаешь, что говорил Чкалов: «Настоящим летчиком можно только родиться».

— Знаю я эту теорию, — сказал Юрий. — Верно, таким, как Чкалов, нужно родиться. Но авиация сегодня — это не только рекорды. Это повседневная работа. Любой физически здоровый человек может научиться водить самолеты и летать хорошо, если будет соблюдать все правила, написанные кровью тех, кто ими пренебрег.

Правила похожи на религиозные обряды: они кажутся нелепыми, но они формируют людей. Разве я не прав?

— Положим, это не ты, а Экзюпери. Хотя, впрочем…

Марков замолчал. Поскрипывал снег под подошвами унтов.

— Последнее время ваш брат всегда оказывается правым, — произнес Марков глухим голосом. — Только с нами так не нянчились. За мной опыт тридцати лет и миллионов километров, я могу себе позволить летать так, как мне хочется…

— Да не об этом я, Андрей Михайлович…

За спинами летчиков нарастал рев стартующего самолета.

— Твоя Нина, — сказал Марков. — Смотри, как поднимает. Молодец, баба!

Проводив самолет взглядом, они повернулись и посмотрели друг другу в глаза. Марков улыбнулся.

— Видишь, даже женщину в авиации признаю.

Когда последний ящик выгрузили из самолета, бригадир подошел к ней.

— Спасибо, — сказал он. — Прилетай еще.

— Конечно, — ответила Нина. — Прилечу.

Она потрепала по черной головенке трехлетнего карапуза, дружески улыбнулась его молодой мамаше, присевшей на корточках у костра. Глянула на солнце. Оно побагровело и увеличилось в размерах, начертив на снегу длинные тени, которые отбрасывали и спокойные сопки, и чахлые кустики, и даже следы от нартовых полозьев. Стало холоднее.

— Пересаживайся на левое кресло, — сказала она. — Будешь взлетать сам.

И крикнула из кабины:

— От винта!

Пастухи не знали, что надо ответить: «Есть от винта!», но от машины отошли.

Самолет развернулся, запрыгал по застругам и стал набирать высоту.

— Тяжеловато отрываешься, парень. Ювелирности пока нет… А вообще, молодец.

Они возвращались. Назад уходила тундра, выбитая оленями, темные проплешины сопок.

Заскворчало в наушниках. Сквозь потрескивание помех и дробь морзянки пробился голос диспетчера:

«Необходимо взять больного на реке Тытельваам».

— Разворачивайся, — сказала она второму.

Сели у фактории.

— У нас нет никаких больных…

Когда взлетели, Нина попросила «землю» уточнить, где находится больной. Потом догадалась. Не ожидая ответа, повернула к геологам.

День заканчивался. Солнце падало к горизонту. Пришел ответ:

— Курс правильный, больной у геологов.

Сели. Очень трудно было подобрать площадку. Неровная тундра.

— Больной не у нас. Он в районе сейсмической станции.

Взлетели. Горючее на исходе.

Вот и сейсмологи.

— Да, больной у нас. Но его не довезли тридцать километров. Совсем плох, везти дальше не рискнули.

Солнце упало к горизонту. Взлетели. В Амадур пошла радиограмма: «Беру больного, обеспечьте встречу, дежурство на полосе».

— Устал, парень?

Второй пилот отрицательно качнул головой.

Из вездехода выскочил человек и, размахивая руками, стал показывать площадку на льду реки.

— Чудак, думает, буду садиться на лед.

Машина скользнула на белый снег.

— Быстрее, товарищи. В тундре ночевать неинтересно.