Ромен Сарду - Прости грехи наши

— Доброе утро, ваше преосвященство!

Склонившись над сделанным из кости пюпитром, старик удостоил своего помощника лишь коротким кивком, даже не подняв при этом головы. Шюке принес кувшин с ледяной водой, которую он каждое утро ставил в печь.

Войдя, он закрыл за собой дубовую дверь, стараясь не стучать ею, дабы не помешать своему патрону читать. Едва поднявшись с кровати, этот монах всегда сразу же принимался за работу. Прежде всего он разжигал очаг.

— Есть какие-нибудь новости о нашем бравом парне? — спросил епископ.

— Пока нет, ваше преосвященство. Времена нынче тяжелые. Пастух Адсо вернулся пять дней назад из Пасье. Он подтвердил, что почти все королевство завалено снегом. Проехать стало трудно даже по главным дорогам. Мы в данный момент одни из немногих, кого пока этот снегопад обошел стороной.

— Нам не на что рассчитывать вплоть до наступления оттепели, — добавил монах. — А зима только начинается. Вполне вероятно, что погода ухудшится уже в ближайшие дни.

— К нашему большому сожалению. А какое сегодня число?

— Сегодня День святого Эмиеля, ваше преосвященство.

— Вот как! Значит, День праведного Эмиеля?.. Тогда еще не все потеряно, — сказал епископ. — Это должен быть добрый день. Впрочем, посмотрим.

Викарий практически ничего не знал об Эмиеле, однако предпочел не показывать этого. Он пришел сюда, собственно, чтобы подогреть воду в кувшине, а затем намеревался пойти в трапезную. Огонь потихоньку разгорался, распространяя запах отсыревшего пепла. Монах поставил в печь кувшин с водой.

В этой комнате было только одно окно, через которое сюда попадал дневной свет. Как обычно, монах проверил надежность щеколды. Окно выходило на центральную площадь Драгуана, на которой наиболее примечательными зданиями были церковь и дом каноников. Этот дом называли так, скорее, по привычке, потому что в этой епархии уже много лет не было ни одного каноника. Кроме старого епископа, троих монахов и пятерых приходских священников на двенадцать приходов в Драгуане, этой маленькой захолустной епархии, больше священнослужителей не было.

На улицах городишка не было ни души. Небо заволокло тучами, висевшими так низко, что они почти касались верхушки церкви. Обычно в такое время дня никто и носа не высовывал на улицу, однако Шюке вдруг заметил на повороте улицы маленький огонек, который, перемещаясь, то появлялся, то исчезал в предрассветных сумерках.

«Снова проделки нечистой силы», — подумал викарий. Он подвигал щеколду окна, проверяя ее. Все было в порядке.

Проходя мимо окна, викарий бросил взгляд на освещенный свечами манускрипт, который увлеченно читал его патрон. Среди грешков викария не числилось любопытство, однако чрезмерная сосредоточенность епископа, шевелившего губами при чтении, заинтриговала его.

Пергамент манускрипта был очень тонким, и на нем было нарисовано много иконок и других разноцветных иллюстраций. Все эти рисунки отличались тем, что были ярко раскрашены и пестрели различными символами и маленькими фигурками. Когда Шюке понял, какие непристойности содержит это произведение, он побледнел, пораженный до глубины души. В центре большого листа манускрипта виднелись шокирующие изображения совокупляющихся нагих женщин; собакообразных монстров; летящих крылатых коней; ворон с отрубленными головами; темных лесов, из которых выбегали люди, преследуемые языками пламени; костров, на которых сжигались куски человеческих тел; перевернутых распятий, пронзающих животы священников со сладострастными лицами. Эти картинки были, безусловно, одним из самых гнусных изображений Зла, когда-либо сделанных рукой художника. И как только автор сподобился изобразить все эти безобразия, а пергамент при этом не вспыхнул ярким огнем?

Шюке отвел взгляд, старясь не смотреть — хотя бы некоторое время — на святотатственных чудовищ, изображенных на листе манускрипта. Однако остальные пергаменты, лежащие на столе епископа, оказались не менее еретическими. Они пестрели офортами, изображающими сатанистские ритуалы, иллюстрациями Апокалипсиса, иоаннитскими рисунками, калабрийскими календарями, мерзкими изображениями корчащихся демонов. Кроме того, там были формулы, взятые из Некрономикона… Шюке не знал, куда ему смотреть, чтобы не нарушить свою монашескую благопристойность и некогда принятые им строгие монашеские обеты.

Епископ, казалось, не замечал смущения монаха.

«Мне еще повезло, — подумал Шюке. — В аббатстве Галля подобное любопытство грозило бы мне заточением или ударами плеткой».

Монах решил потихонечку уйти. Дождавшись, когда вода в кувшине начала бурлить, он поклонился своему патрону и вышел. Затем он бегом бросился к трапезной, чтобы присоединиться к двоим братьям-монахам епископской резиденции.

Вскоре после того как монах ушел, Акен прервал чтение и вытащил из-под пюпитра маленькую коробочку, в которой были плотно сложены орехи, собранные еще осенью. Их толстые скорлупки хорошо сохраняли ядра в течение всей зимы. Епископ содрал скорлупу с двух больших орехов и опустил ядра в кипящую в кувшине воду.

Когда настойка была почти готова и Акен вознамерился наполнить ею свой кубок, его внимание вдруг привлек неожиданный звук: где-то возле дома каноников фыркнула лошадь. Старик замер, но больше ничего так и не услышал. Тогда он поднялся и, сделав несколько шагов, подошел к окошку и открыл его. Высунувшись наружу, он при слабом свете предутренних сумерек разглядел бок жеребца. Это был красивый крепкий конь, прочно привязанный у входной двери. Конь был огромным, с мощной шеей — не чета жалким клячам местных жителей. Черная шкура коня была защищена попоной из плотного шелка. Животное тяжело дышало: по-видимому, оно преодолело большое расстояние. Всадник, спешившийся с коня, уже куда-то ушел.

На улицах Драгуана не было ни души. Старик закрыл окошко, и на его лице появилось раздражение. Он уже несколько недель ждал приезда одного очень важного для него человека, но этот человек вряд ли мог приехать на таком коне.

Епископ хотел было позвать кого-нибудь из своих людей, однако звук поспешных шагов за дверью остановил его. Вошел Шюке, который на этот раз выглядел жизнерадостным и бодрым, как примерный солдат.

— Прошу прощения, ваше преосвященство…

Монах вошел в келью, не дожидаясь разрешающего жеста епископа.

— Только что приехал незнакомец, и он настаивает на встрече с вами.

— Да? Неужели это наш новый?..

— Нет, ваше преосвященство, — перебил его Шюке. — Это какой-то незнакомый человек. Он хочет встретиться с вами немедленно. Он не назвал мне своего имени.

Голос викария срывался от возбуждения. Это стечение обстоятельств казалось ему удивительным: суровость нынешней зимы, ранний утренний час, а тут еще…

— А каков он из себя — этот приезжий? — спросил епископ.

— Человек высокого роста, ваше преосвященство. Просто великан! Я не разглядел его лица. Он с головы до ног укутан в длинный промокший плащ.

Из-за необычной внешности незнакомца Шюке казалось, что его появление — это некое предзнаменование.

Акен, похоже, не был так поражен, как его викарий. Он еще раз подумал о том, что так долго ждал этой зимой приезда вовсе не какого-то странного незнакомца. К тому же этот внезапный визит не предвещал ничего хорошего.

— Пусть пройдет в большой зал, — сказал епископ. — Мы примем его с почестями, с какими встречаем людей, приехавших издалека.

Монах покачал головой, почему-то довольный тем, что ему кое-что известно о намерениях незнакомца.

— Нет, нет, ваше преосвященство. Это человек предупредил меня, что не нужно никаких церемоний. Он очень торопится, и единственное, чего он хочет, — немедленно встретиться с вами.

Епископ пожал плечами.

— Ну если он так хочет, пусть идет сюда. Не так часто встретишь дворянина, не обращающего внимания на условности…

Шюке исчез. Епископ повернулся к своему столу, закрыл чернильницу и аккуратно сложил все лежавшие на столе манускрипты в большой деревянный сундук. На столе не осталось ничего, кроме нескольких отдельных листков самого безобидного вида.

Вскоре епископ услышал звук тяжелых шагов в коридоре. Он высвободил из складок своей шубы нагрудный серебряный крест, соответствующий его чину.

Таинственный посетитель шел вслед за Шюке. Монах не соврал: незнакомец был просто великаном. Он был укутан в темный мокрый плащ, скрывавший и его руки, и лицо (оно было прикрыто капюшоном). Бедный монах, ошеломленный гигантским ростом этого человека и стуком его подбитой железом обуви об пол, не решался произнести ни слова.

Подойдя к двери кельи епископа, монах тихонько постучал в нее и, дождавшись разрешения войти, открыл дверь. Незнакомец подошел к Акену, не произнося ни слова и не открывая своего лица.