Василий Дорогокупля - Вперед и вниз

— Знакомься, Саша, — это высокочтимый, блистательный и несравненный гражданин Нигерии по имени Хрен-Запомнишь, но мы зовем его просто Там-Там. Он все понимает и откликается — видишь, сразу вскинулся. Отличный мужик, наша гордость и надежда! Наш золотой запас!

Алтынов продолжал стоять с открытым ртом, уставясь на африканца, который, выслушав речь Панужаева, произнес что-то по-английски.

— Ты знаешь английский? — спросил его Никита.

— Я понял только «плиз». Может, хочет в туалет?

— У него вон параша в углу. Я сам немного кумекаю по-немецки, а этот паразит на нем — ни гугу. Только по-английски или по-своему. Пойдем отсюда, раз не о чем говорить. Потерпи, Там-Там, сейчас сварганим тебе ужин.

Они вернулись в первую комнату — или на кухню, как она здесь именовалась, — и притворили за собой дверь.

— Выходит… — начал Алтынов.

— Выходит, что так. — Никита заглянул в шкаф и достал оттуда пачку лапши, копченую колбасу и пластиковую бутыль с минералкой. — Три дня назад его привезли. Встреча была назначена в Питере — по моей слезной просьбе (они звали в Лондон), а дальше все получилось, как я тебе описал. Доставлен в закрытом фургоне.

— Вот это лихо!

— Два-три раза в день приезжает кто-нибудь его покормить. Правда, не всегда. По такому случаю у меня к тебе предложение. В этом деле кроме меня участвуют еще только три человека, в том числе Женьшень и Швеллер, — сам понимаешь, чем меньше людей, тем лучше. Но они люди неаккуратные — вот сегодня, к примеру, его никто не кормил, а так нельзя обращаться с гостями. Как ты насчет того, чтобы за ним приглядывать, хотя бы один раз в день, по вечерам. Возьмем тебя в долю. Деньги на продукты будешь получать по отдельной статье.

— А собственно, почему бы и нет? Свободного времени у меня навалом, на заводе четырехдневка и рабочий день сокращен так, что дальше некуда.

— Я был уверен, что ты не откажешься. — Никита поставил на плиту кастрюльку с водой. — Имей в виду, он привередливый, кушает плохо, уже начал тощать. Как бы вообще копыта не откинул до того, как все закончится. Да, еще одна очень важная деталь: при нем не упоминать никаких имен. Единственное исключение — фамилия «Катков», ее ты можешь произносить хоть сто раз подряд. — Он криво улыбнулся. — Это директор той фирмы, под видом которой мы держим Там-Тама в плену.

— Похоже, ты лично неплохо знаком с этим самым Катковым.

— До боли знаком, что верно, то верно. Это он увел у меня поставщика, он же, падла, наверняка причастен и к пожару на складе, и к налету инспекции. Впервые мы с ним сцепились еще давно, в период мелкого опта. Несколько раз он нам крепко подгадил, после этого мы пришли к нему поговорить. Он тогда не подготовился к встрече и очень долго о том сожалел. Но позднее Катков набрал силу, сейчас он проворачивает крупные дела, в том числе и за бугром. Ничего странного, что африканские братья по разуму решили им подзаняться. Что касается попавшего ко мне письма, так это чистая случайность — один знакомый нечаянно прихватил его со стола у секретарши Каткова вместе с пачкой своих бумаг.

— А письмо насчет выкупа туда уже отправили?

— Позавчера.

— Погоди, а кто же вел переговоры с этим… Там-Тамом и кто писал все письма, если у вас проблемы с языком?

— Это и есть наш четвертый, переводчик. Занятный тип, скажу я тебе. Его фамилия Кашлис.

Жил человек по фамилии Кашлис. Он жил хорошо, но бессмысленно, бедно и скучно. Недолюбливая что и кого только можно, в совокупности он любил всех, то есть все человечество, полагая такой род любви наименее обременительным. Не высокий, но и не низкий, не толстяк, не дистрофик, не гений и не дебил, он был средним во всем, но умел оказаться и крайним, причем это умение он проявлял куда чаще иных крупных личностей или заметных фигур. Недостачу душевных или физических качеств он с лихвой компенсировал рядом других недостач — например, чувства меры и здравого смысла, — а по пьяности мог приходить к нестандартным решениям и порой очень больно за это страдал. Своей главной проблемой он видел отсутствие личного места под солнцем: у всех прочих такие места, пускай даже самые жалкие, были, только Кашлис на жалкое не соглашался, а других не имел («Я не прочь нести крест, но где его взять», — формулировал он эту мысль). В то же время он не был изгоем, отщепенцем, безродным космополитом — он отчетливо помнил себя и свой род, выводя его, между прочим, от какой-то заблудшей орды прибалтийских татар; в пользу этого говорили прибалтообразность фамилии и умеренно монголоидный облик ее носителя. Ну а в общем и целом — по паспортным данным, быту, склонностям и привычкам, — он был наш человек. Старый русский.

Единственный в своей жизни (да и то не совсем произвольный) большой поступок он совершил на исходе застойной эпохи, когда стал жертвой гнусного политического процесса, затеянного КГБ с целью припугнуть и приструнить не в меру разболтавшихся студентов факультета иностранных языков. Крайним, ясное дело, был выбран Кашлис с его склонностью поносить все подряд, не исключая из этого списка советскую власть и родную партию. Тогда все обошлось для него сравнительно благополучно — времена уже были не те, сменявшие друг друга у руля кормчие-полутрупы вели страну, сами толком не зная куда, и первыми эту растерянность уже начали ощущать работники госбезопасности как наиболее эффективной и практичной из числа властных структур. А вскоре и само время, казавшееся чем-то незыблемо застывшим, как снежный замок на новогодней площади, вдруг начало оттаивать, разваливаться на куски, после чего сдвинулось с мертвой точки и потекло под уклон, ускоряясь по ходу движения и обрушивая на головы граждан лавину все более непривычных событий. Свобода словоизвержений, переоценка утерянных ценностей, митинги, выборы, уличные бои, независимость всех от вся, обвал цен, обнищание, бандитизм, политические скандалы, череда идиотских войн по периметру бывшей империи — все это окончательно затмило своей значимостью маленький подвиг Кашлиса, который и прежде-то никем, кроме него самого, в качестве подвига не расценивался. Но уникальное в своем роде амплуа «ненужного человека в неудачном месте», закрепившееся за ним с той давней поры, безотказно работало и по сей день. Кашлис менял различные виды деятельности, периодически возвращаясь к своей основной профессии переводчика, но нигде не задерживался надолго — свободные места под солнцем отсутствовали, а занять чье-то чужое место ему мешали либо нехватка определенных черт характера, либо избыток этих черт у конкурентов на жизненном поприще, зачастую людей неприятных и гораздо менее его достойных греться под благодетельными лучами светила. Надо отдать ему должное, Кашлис никогда не падал духом — единственное, чего он боялся, так это упустить свой счастливый момент. И вот с некоторых пор ему начало казаться, что этот момент приближается.

В конце весны он познакомился с Панужаевым, причем знакомство — в случаях с Кашлисом это большая редкость — произошло при обстоятельствах, когда он смог произвести на бизнесмена самое выгодное впечатление. Дело в том, что как раз накануне Панужаев посмотрел какой-то американский фильм, который был переведен и озвучен Кашлисом (время от времени тот занимался подобными вещами и делал их на вполне приличном уровне), и автоматически отметил про себя необычную фамилию переводчика. В то время Панужаев уже располагал исходным документом и начал обдумывать авантюру с нигерийским вымогательством. Для этого ему, разумеется, был нужен переводчик, причем человек по возможности посторонний, никак не связанный с кругом его знакомств. Встреча с Кашлисом на какой-то тусовке, куда Панужаева завели неисповедимые пути загула, и всплывшая в памяти фамилия переводчика фильма (что сыграло роль рекомендации) привели к тому, что Кашлис оказался полноправным участником предприятия, сулившего ему очень солидный, особенно по его скромным меркам, барыш.

После успешного захвата нигерийца (в чем он как переводчик сыграл далеко не последнюю роль) Кашлис в предчувствии скорого процветания начал стремительно расти в собственных глазах. Он стал более вальяжным в обхождении и, заглядывая в гости к старым знакомым, время от времени позволял себе многозначительные намеки, благо его оптимизм был подпитан пачкой денег, которую ему выдал Панужаев в порядке поощрения за проявленный трудовой энтузиазм. Будучи занят перестройкой своего имиджа, Кашлис не часто находил возможность проведать пленного Там-Тама и в один из таких приходов, где-то через неделю после отправки письма в Нигерию, столкнулся в подвале с совершенно незнакомым ему человеком. Долговязый блондин лет тридцати сидел за кухонным столом и, не выпуская изо рта сигареты, резал ножом на кубики кабачок-переросток. В кастрюле на плите кипела какая-то смесь из картофеля, моркови, гороха и еще непонятно чего.