Александр Борохов - Охота на фазана

Вот, например, за 35 лет службы на почте он обратил внимание на то, что хорошие новости, такие, как рождественские открытки или поздравительные телеграммы приходят по нечетным числам. А вот плохие, типа налоговых счетов и квитанций о штрафе, – по четным.

Эдвард погладил себя по пивному брюшку и вновь посмотрел на настенные часы. До конца смены оставалось 11 минут. Или вот, скажем… Но поток мыслей внезапно был прерван.

Прозвенел колокольчик, и в помещение вошел посетитель. Он был лет пятидесяти, высок и одет в мешковатое пальто.

– Вот, пожалуйста, – произнес посетитель и, широко улыбнувшись, протянул в окошко почтового отделения целлофановый пакет.

– Мы скоро закрываемся…

– Я понимаю, но я очень прошу отравить эту посылку.

– Что там?

– Вы можете взглянуть.

– Обыкновенный кетчуп?!

– Не совсем. Видите ли, мой друг просто обожает кетчупы и даже их коллекционирует! И что, думаете Вы, у него стоит на рабочем столе? Фотография жены и детей? Ни за что не догадаетесь.

На столе в серебряной рамочке красуется фотография самой знаменитой водонапорной башни в виде бутылки кетчупа. Он специально взял отпуск и поехал в городок Коллинсвилл в Иллинойсе, чтобы сфотографировать ее. Говорят, что эта «гигантская бутылка» есть даже в книге рекордов Гиннеса. Еще бы: если ее заполнить кетчупом, понадобится 640 тысяч стандартных бутылочек. Представляете себе! Он просто боготворит кетчуп. Такой оригинал!

Почтальон с удивлением посмотрел на посетителя.

– Скажите, пожалуйста… Ну и ну!

– Но не это самое забавное, – доверительно произнес незнакомец. – Как вы думаете, где впервые появился это соус?

– Конечно, у нас в Америке! Любой знает, что его сделал великий Хайнц[19] лет сто пятьдесят назад.

– А вот и нет! Это вообще китайское слово!

– Не может быть, – с суеверным ужасом произнес Шпунц.

– Именно так. И назывался он не иначе как «гэ-цуп», что в переводе означает «соус из маринованной рыбы». Его делали бедные рыбаки из соленых рыбьих кишок в глиняной посуде, которая находились на солнце недели три.

– Какая гадость! – сказал Шпунц и поморщился.

– Пожалуй, вы правы. Аромат и вкус у этого блюда был еще тот…

А первый кетчуп из помидор, без каких-либо вкусовых добавок был вообще… В таблетках, и выписывался, как лекарство.

– Вот дела! Сколько всего есть интересного в мире, а тут сидишь целый день… Хорошо, если умный клиент попадется.

– Что ж, спасибо за комплимент. И вот что: пусть обязательно доставят ему на работу.

– Срочная именная доставка – это дорого, сэр!

– Для друга ничего не жалко!

– С вас 22 доллара 15 центов.

– Ого!

– Но я же вас предупреждал! Вы можете передумать и отправить обычной бандеролью, – обиделся почтальон.

– Что вы? Конечно же, я согласен!

– Вот здесь напишите адрес.

Посетитель каллиграфическим почерком написал:

«Benjamin Kramer, 100 W. 1st. St. Los Angeles Police Department, Los Angeles.

Обратный адрес: John Nihil, 14 avenue, Venice-Beach».

– Еще раз спасибо, – сказал посетитель и, получив квитанцию, двинулся к выходу. В дверях он столкнулся с запыхавшимся молодым человеком, который умоляюще выпалил перед почтовым окошком:

– Здравствуйте, я хотел бы получить перевод!

Шпунц посмотрел на последнего клиента, в очередной раз перевел взгляд на часы и дождавшись, когда секундная стрелка пересекла цифру 12, значительно произнес:

– Сожалею, но мы закрыты.

Что осталось от коренных обитателей Северной Америки, этих бескрайних земель? Разве что осколки культуры, которые, как чужеродные имплантаты, хотя и прижились, но по-прежнему остались чужими в этом безумном, грохочущем мире, где в железобетонных джунглях человеку затеряться легче, чем песчинке в Большом Каньоне.[20]

Действительно, а что осталось?! Да, в общем, не так уж и много…

С одной стороны – Фенимор Купер с его идеалистическими представлениями о благородных индейцах, да несколько случайно увиденных немецких фильмов студии ДЕФА с «главным индейцем», югославом Гойко Митичем.[21] Был еще старый фильм с благородным мстителем индейцем Джо Навахо.[22]

С другой – вестерны с Джоном Уэйном,[23] Клинтом Иствудом,[24] Ли Ван Клифом,[25] где роль коренных обитателей Америки была отнюдь не положительной.

Огромная колоритная индейская культура оставила лишь незначительные следы, стертые ветрами прерий… Вот те осколки минувшего, по которым еще некоторые люди помнят, что бывали индейцы. Прическа воинов-ирокезов в виде зеленого или оранжевого петушиного гребня у нынешних панков. Удобные кожаные мокасины. Джип «Чероки», вертолеты «Апачи», транспортные самолеты «Дакота» да крылатые ракеты «Томагавк»…

А как же гуроны, сиу, семинолы, ожибва, хопи и многие, многие другие, которые ушли в Долину смерти и чьи следы были занесены песком времени?

Еще в детстве, маленький Джузеппе Пачинни буквально заболел романтикой Дикого Запада. Он не пропускал в стареньком кинотеатре ни одного фильма. А фильмами, настоящими фильмами были только вестерны. Если верить в переселение душ, то, возможно, душа индейца-воина вселилась в маленького итальянца. След от итальянского ботфорта прослеживался на протяжение практически всей сознательной истории человечества. А начинались эти следы с сандалий легионеров великой Римской империи, легионы которой шагали по пыльным дорогам далеких стран.

Он принадлежал к нации, великий сын которой Америго Веспуччи подарил свое имя будущей сверхдержаве. Джузеппе тоже был сыном великой страны. Он, как и все мальчишки его возраста в итальянском квартале, играл «в индейцев», четко деля весь мир на «краснокожих братьев» и «бледнолицых собак».

В возрасте девяти лет он самостоятельно смастерил свой первый лук. А через год, стащив старый кухонный топорик из чулана, Джузеппе переделал его в «настоящий боевой томагавк». Даже своим родителям и двум младшим сестрам он придумал настоящие индейские имена, которые отражали подлинную сущность каждого обладателя.

Мать получила от него имя Тенистая Скала, потому что была способна укрыть бедного маленького сына от гнева разъяренного папаши.

Отец был награжден прозвищем Пивной Гром, из-за непомерного поглощения бурлящих пивных рек из «Гиннеса», «Миллера» и «Короны», низвергавшихся маленькими ниагарскими водопадами в его бездонную глотку. Беспрестанные возлияния любимого напитка превратили и без того темпераментного от природы итальянца в пивного буяна.

Лиззи, старшая из сестер, носила имя Змеиный Глаз из-за своей острой наблюдательности и змеиного характера жалить исподтишка. О любых проделках брата немедленно доносилось родителям.

Младшая, Николетт, была прозвана Водопадом Слез. Не было такой шутки, на которую бы она не обиделась, реагируя потоками слез из своих голубых глаз – такого количества соленой воды хватило бы наполнить не одно море.

Сам Джузеппе называл себя Когтем Кондора. Ему нравились эти громадные птицы, одиноко парившие в царстве белоснежных облаков. Размах крыльев у калифорнийского кондора почти три метра, клюв короткий и сильный, приспособленный для расчленения жертвы. Угольно-черная окраска с белыми перьями на нижней стороне крыла, а также черный «воротник» с торчащими во все стороны перьями делает его похожим на спустившегося с небес черного ангела. И никому не будет пощады.

Да, он маленький, но никогда не сдавался в драках и не спускал обидчикам, дразнившим его «паршивым итальяшкой» или «сопливым макаронником». В школьных походах он, пожалуй, был лучшим скаутом, который мог с помощью увеличительного стекла и сухого мха разжечь костер, даже не пользуясь спичками. Или поставить удобный шалаш или найти пещеру в горах, чтобы скрыться от проливного дождя. Он умел распознавать съедобные корни, и знал, какие травы прикладывать к ранам, чтобы остановить кровь и унять боль. Его сноровке в метании томагавка и ножа мог позавидовать и бывалый морской пехотинец. Еще бы, ведь Коготь Кондора с расстояния пятнадцати метров попадал в тридцатисантиметровый круг из спиленной сосны, бросая нож из всех мыслимых и немыслимых положений.

Но какой же он индеец, если не умеет ездить верхом? Правда, в их маленьком, можно сказать – кукольном городке диких мустангов не было, а объезжать пошарпанный, скрипучий отцовский «Плимут» не было ни малейшего желания.

Мечту пришлось отложить на долгие годы. Уже учась в колледже, он подрабатывал в «Макдональдсе», в этом удушливом раю с горами из гамбургеров и долинами из чипсов, по которым струились полноводные реки кетчупа. Единственной отдушиной была возможность брать уроки верховой езды на ранчо в 20 километрах от города. Туда он добирался на своем железном коне – велосипеде.