Моника Фет - Сборщик клубники

Тогда его жизнь была бы другой. Может быть, вид бесконечного водного пространства действовал бы на него умиротворяюще, делал бы его лучше. Но в глубине души он знал, что это самообман. От себя не убежишь, как ни старайся. Он боролся с собой до потери сил. И проиграл эту битву.

Он вышел в коридор и запер дверь. В коридоре никого не было, лишь шум доносился из-за дверей. Здесь жили по большей части репатрианты и сезонные рабочие, проводившие все вечера у телевизора. Паршивая у них была жизнь — ни нормальной работы, ни дома. Их браки быстро распадались, а если и нет, то дети все равно росли без отцов. На стене у выхода висели правила для проживающих: «В коридоре не курить. Телевизоры и приемники громко не включать. Входную дверь после 8 часов вечера запирать на ключ».

И так далее в стиле хозяйки — женщины лет сорока пяти, обладавшей громким, пронзительным голосом. Жизнь с мужем-алкоголиком оставила на ее лице глубокие морщины. Она за все отвечала и повсюду совала свой нос. У нее были тонкие губы с уныло опущенными уголками. Изредка раздавался ее сухой, отрывистый и безрадостный смех. От нее обыкновенно крепко несло смесью пота и приторных духов.

Он хотел было сорвать со стены листок с ее распоряжениями, но потом оставил как было, побоявшись, что испачкает чернилами пальцы. На улице в лицо ему ударила волна жаркого воздуха, почти такого же спертого, как у него в номере. Придется на ночь включить вентилятор, хотя его шум не даст ему нормально выспаться. Может быть, стоит съездить куда-нибудь, а не сидеть в кафе или в номере? В Кальм. Или в Брёль.

Он решил ехать в Брёль. Там можно и поужинать в кафе у замка, а потом и прогуляться по замку или вокруг одного из озер. С этой мыслью он сел в машину и включил двигатель. Пусть ему приходилось считать каждый грош, машину он не продавал, не желая поступиться свободой передвижений.

Он опустил стекло, хотя в салоне работал кондиционер. Свежий ветер, наполненный ароматом клубничных полей, ворошил ему волосы. Он сделал глубокий вдох. Иногда для счастья нужно совсем немного. Он включил радио. Тина Тернер. Почему бы и нет? И стал подпевать, отстукивая пальцем ритм по рулю. Это помогало забыться.

«Полиция продолжает расследование убийства восемнадцатилетней Симоны Редлеф из Хохенкирхена. На данный момент сыщики не напали на след убийцы. Объявлено вознаграждение в 5000 евро тому, кто предоставит информацию, содействующую скорейшему задержанию преступника. По словам главного комиссара криминальной полиции округа Берта Мельцига, это злодейское преступление будет раскрыто. Идеальных преступлений, как утверждает Мельциг, не бывает. А между тем прослеживается четкая связь между аналогичными преступлениями на севере Германии (о чем говорилось в наших предыдущих сводках). В каждом из этих случаев убийца срезал волосы жертвы и похищал ее цепочку. „Следует полагать, — сказал Мельциг, — что нашейные цепочки являются для преступника объектом фетиша“».

Скомкав газету, Берт Мельциг швырнул ее на стол:

— Что за болваны!

Комиссар налил себе вторую чашку кофе и вышел в патио, где со стоном опустился на стул. Но едва он сел, ему тут же захотелось вскочить, и он с трудом подавил в себе это желание и остался на месте: надо держать себя в руках, а то так недалеко и до инфаркта, как говорил Элиас — его лучший друг, партнер по теннису и врач.

Нет, Элиас не надоедал ему советами поберечь здоровье, он походя ронял пару слов на эту тему, и оттого они лишь крепче застревали в голове у друга.

— Мы все умрем, — обыкновенно отвечал Берт, тоже как бы между прочим.

— Разумеется. Но некоторые умрут скорее.

В этом был весь Элиас. Последнее слово всегда оставалось за ним.

Берт помешал кофе. Жена и дети уехали повидать ее родителей на выходные, и ему представился редкий шанс подумать в тишине. Но вчера вечером, когда они уехали, он открыл бутылку красного вина. А затем еще одну. И в мыслях наступил разброд.

А теперь еще эта газета с утра пораньше, субботний выпуск. Как будто больной головы ему не хватает.

— Чертовы газетчики, — рычал он, — будьте вы прокляты!

Мысли вслух — дурная, но неодолимая привычка, которой он страдал с детства. Все, кто знал его, особенно коллеги, привыкли, что он разговаривает сам с собой. Если комиссар думал вслух в их присутствии, они без удивления оставляли его одного и ждали, пока он закончит.

— А я ведь к ним хорошо отношусь, к этим пронырам. Я всегда даю им информацию, когда они просят. В знак благодарности могли хотя бы не перевирать мои слова! Разве это так трудно?

Да будь он пьян как свинья, не сказал бы, что не бывает идеальных преступлений. Конечно бывает! И будут. Сколько убийств, изнасилований и злоупотреблений остаются безнаказанными! Да и о следах убийцы он ничего такого не говорил. Нет, следов не было, но догадки кое-какие имелись. И все равно — газетчики вечно приписывали ему слова, которые он не произносил. И пусть он знал, как редки во времена желтого журнализма статьи, основанные на тщательном изучении фактов, он всегда испытывал разочарование, общаясь с людьми, которые ради красного словца готовы были пойти против правды.

Зачем они написали, что полиция не знает, где и кого следует искать? Люди и так уверены, что в полиции работают безмозглые тупицы, которые только зря проедают деньги налогоплательщиков.

— Единственный возможный плюс: преступник почувствует себя в безопасности и расслабится, — бормотал он. — И где-нибудь да оплошает.

Упомянув о срезанных волосах и о пропавших украшениях, журналисты поистине оказали следствию медвежью услугу. Он боялся, что психи всех мастей теперь станут разбрасывать повсюду волосы и цепочки, так что следов и вправду не отыщешь.

Зазвонил телефон. Взглянув на дисплей, Берт увидел, что звонок от шефа.

— Мельциг слушает, — ответил он непритворно резким и недовольным голосом. Почему его не оставят в покое хотя бы на выходных?

— Что это там в газете написали, Мельциг?

Берт терпеть не мог людей, которые не называют себя, ожидая, что их узнают по голосу. На миг ему захотелось сделать вид, что он не узнал звонившего. Впрочем, он тут же передумал. Также воздержался от ответа, вертевшегося у него на языке: если вы не знаете, что вы читаете, то кто должен знать?

— Понятия не имею, как они пронюхали, — сказал он.

— Но кто-то…

— Мои люди с ними не разговаривали, клянусь!

— Я так и думал. Но хочу знать, кто выдал эту информацию в прессу.

Голос шефа зазвучал примирительно. Он был известен своей способностью взрываться по пустякам и так же быстро остывать.

— Возможно, кто-то из коллег с севера, — сказал Берт. — Или семья Редлеф. Журналисты их буквально осаждают.

Он мог поклясться, что шеф кивает. Почти увидел, как его двойной подбородок колышется и исчезает в жестком воротнике рубашки. Если, конечно, субботним утром шеф сидел в рабочей рубашке.

— А как вообще дела, Мельциг?

Этот вопрос всегда означал поворот к обычной жизни.

— Хорошо, спасибо. Не жалуюсь, — по привычке отвечал комиссар.

«Странные у нас отношения, — думал Берт, — мы изъясняемся стандартными фразами. А вдруг у меня было бы на что пожаловаться? Сказал бы я ему? Или нет? Наверное, ответил бы, что все в порядке».

— Тогда до понедельника, Мельциг. И не затягивай расследование, понял?

«Да-да, конечно, — мысленно ответил Берт, — будто это так просто».

В понедельник он поинтересуется у Редлефов, что они говорили журналистам. Также нужно выяснить, откуда у них сведения о цепочках, снятых с других жертв. Ему не верилось, что в утечке виноваты коллеги с севера. Интересно, что информация всегда найдет какую-нибудь щелку.

Ну и ветер сегодня! Берт зябко поежился, сутулясь и скрещивая руки на груди. А где-то там разгуливает убийца, которого нужно остановить. Эта мысль его вовсе не вдохновляла, наоборот — нагоняла тоску.

Когда Каро проснулась, его рядом не было. Он, должно быть, ушел среди ночи. Молчаливый, как тень. Никем не замеченный.

Он сразу заявил, что пока не желает знакомиться с Юттой и Мерли. Равно как и встречаться с ее родней. Можно подумать, что Каро так и норовила затащить его в свою семью. Не хватало еще!

Ютта и Мерли были не просто подруги, они значили для нее гораздо больше. Каро никому не доверяла. Она давно потеряла доверие к людям. Но с Юттой и Мерли сделала первые нерешительные шаги в обратном направлении.

Нет, он не имел ничего против девчонок. Но пока не хотел их видеть. Не хотел встречать ее знакомых. Пока не хотел. «Позже, — сказал он. — Когда-нибудь потом».

Она с тяжелым сердцем согласилась. Все что угодно, лишь бы не потерять его.

Он вел себя очень странно. Когда она первый раз привела его в квартиру, все приглядывался и озирался, хотя она пообещала, что они будут одни. Он был точно пугливый дикий зверь, готовый в любую секунду броситься наутек. Дикий, капризный и прекрасный.