Том Смит - Ферма

— Есть одна учительница, которая работала в то время. Она уже на пенсии, естественно, но, не исключено, согласится поговорить с вами и, возможно, вспомнит вашу маму.

Звали учительницу Карен.

Она жила в маленькой деревне, которая насчитывала не больше сотни домов, один-единственный магазин и церквушку. Я постучал в дверь и испытал огромное облегчение, когда та отворилась. Пенсионерка была обута в вязаные мокасины. В доме ее стоял запах свежевыпеченного хлеба с тмином. Не успел я заикнуться о своей матери, как Карен воскликнула:

— Зачем вы приехали сюда?

Я ответил, что это долгая история. Она попросила, чтобы я показал ей фото матери, и я протянул ей телефон, отыскав в его памяти снимок, сделанный еще весной, до отъезда родителей в Швецию. Карен надела очки и некоторое время пристально всматривалась в лицо матери, прежде чем сказала:

— Что-то случилось.

— Да.

Кажется, она ничуть этому не удивилась.

В доме у нее было тепло, но, в отличие от фермы деда, обогреваемой электричеством, здешнее тепло казалось уютным и ласковым, поскольку исходило от большого камина в гостиной, в котором жарко пылал настоящий огонь. Повсюду висели изготовленные вручную рождественские игрушки. А в доме деда я не заметил ни единого украшения, даже рождественской свечки в окне. Еще более разительным отличием стало то, что здесь на стенах висели фотографии детей и внуков Карен. Она сказала, что ее супруг скончался в прошлом году, но, несмотря на это, дом был полон жизни и любви.

Карен угостила меня чашечкой черного чая с медом, заявив, что не приемлет разговоров на пустой желудок. Мне пришлось подавить свое нетерпение. Наконец мы уселись подле камина. От обшлагов моих брюк, намокших от снега, повалил пар. В свойственной ей манере учительницы Карен посоветовала мне не спешить и излагать всю историю по порядку, чем напомнила мать, которая тоже стремилась придерживаться хронологии событий.

Я рассказал ей историю мамы. Уже в самом конце, когда брюки мои высохли, я пояснил, что приехал сюда в надежде выяснить, не стала ли смерть Фреи, случайная или нет, поворотным моментом, который и определил болезнь матери. Выслушав меня, Карен заговорила, глядя на огонь:

— Тильда любила природу сильнее других детей, которых я когда-либо учила. Играть под деревом ей нравилось куда больше, чем в классе. Она с удовольствием купалась в озере, собирала семена и ягоды. Животные ее просто обожали. А вот друзей она заводила нелегко.

Я спросил:

— За исключением Фреи?

Карен отвернулась от огня в камине и в упор взглянула на меня.

— Никакой Фреи не существовало.

В небе висела полная луна, когда я вернулся на ферму деда, остановив машину достаточно далеко, что он не услышал шум мотора. Пройдя по заснеженному полю, я добрел до купы деревьев, растущих неподалеку от фермы, оказавшись на том самом месте, где мать когда-то построила шалаш, в котором, по ее словам, они часто играли с Фреей. Среди поросших мхом валунов росли около сотни сосен, являя собой кусочек дикой природы, не павшей жертвой земледелия. И хоть мать рассказывала, как залезала на дерево и смотрела с него на ферму Фреи, поблизости не было заметно никаких построек. Тем не менее я решил влезть на самый верх и взглянуть оттуда на мир ее глазами. Ветки сосны торчали почти перпендикулярно к стволу, подобно ступенькам лестницы, и я без труда вскарабкался на две трети ее высоты, пока они не стали слишком тонкими и ненадежными. Примостившись там, я огляделся по сторонам и понял, что ошибся. Неподалеку действительно виднелась какая-то постройка, намного меньше дедовой фермы, почти по самую крышу занесенная снегом. Со своего места я разглядел лишь конек крыши — черную прореху на белом покрывале снега.

Когда я начал слезать вниз, сооружение вновь скрылось из виду. Я двинулся в том направлении, где заприметил его, и вскоре среди снежных сугробов показались его стены, сложенные из бревен белой березы. Судя по размерам, постройка была чем-то вроде сарая для инструментов или мастерской, и ее должна была соединять с фермой деда какая-нибудь проселочная дорога. На двери висел ржавый замок. Краешком брелока я вывернул шуруп, которым петля крепилась к доске, снял замок и шагнул внутрь.

Снаружи по-прежнему светила полная луна, которая и помогла мне найти эту хижину, но внутри мне впервые пришлось воспользоваться фонариком. Прямо перед собой я увидел собственное искаженное отражение. Живот у меня раздулся и расплылся по всей ширине округлого стального контейнера. В нем мой дед сепарировал свой белый мед. Внутри не было ничего лишнего, и единственным украшением оказались часы с кукушкой в искусно вырезанной деревянной раме. Но они давно остановились. Я несколько раз подергал гири, пока они вновь не пошли. В торце корпуса, по обеим сторонам циферблата, были устроены две дверцы, одна — внизу, а другая — вверху. Когда механизм начал отбивать часы, они открылись одновременно, и из них выступили две резные деревянные фигурки — мужская и женская. Мужчина был наверху, женщина — внизу, и они смотрели друг на друга. Я вдруг понял, что повторяю слова, сказанные когда-то моей матерью и отцом Фреи:

— Привет там, наверху!

— Привет там, внизу!

Но вот фигурки скрылись внутри корпуса, и в мастерской вновь воцарилась тишина.

С другой стороны стального барабана на гвоздике висел комплект одежды пасечника, который дед надевал, когда вынимал соты из ульев. Он был сшит из плотного белого материала, похожего на брезент и кожу одновременно. Положив фонарик на пол, я напялил его на себя — брюки, плащ и перчатки. На голову я водрузил шляпу с черной защитной сеткой и повернулся, чтобы взглянуть на свое искаженное отражение. Передо мной стоял тролль, такой, каким его описывала мать, с толстой, как у динозавра, шкурой, бледными паучьими лапами и огромным черным глазом, который, не моргая, воззрился на меня.

Сняв с себя костюм, я вдруг заметил вторую — запертую — дверь. Скрытность меня сейчас заботила меньше всего, и я подошвой тяжелого ботинка бил в нее до тех пор, пока дерево не треснуло. Протиснувшись внутрь сквозь выбитые доски, я направил луч света на пол, заваленный опилками. На стенах и верстаке лежали пилы, долото и прочие инструменты — именно здесь дед ремонтировал свои ульи и, скорее всего, мастерил часы с кукушкой. На полу грудой лежали несколько незаконченных корпусов и наполовину обработанные деревянные заготовки под фигурки, из которых проступали лица. Я взял одну из них, ощутив на ладони приятную тяжесть, и провел пальцем по длинному искривленному носу. Несколько фигурок принадлежали фантастическим созданиям и, глядя на них, я никак не мог поверить в то, что их сделал мой дед. Именно здесь он мог дать волю своему воображению, закрыть дверь во внешний мир и реализовать свои творческие таланты. Присев на корточки, я поднял с пола грубую шершавую стружку.

Не знаю, сколько времени дед простоял у порога, наблюдая за мной. Где-то в глубине души я, скорее всего, понимал, что он придет сюда, не сможет не прийти и, наверное, с шумом выбивая дверь, я звал его. С деланной неспешностью я закончил осмотр мастерской, представляя себе, как он и раньше пускал в ход страх, когда приводил сюда мою мать, но те времена давно миновали — я его не боялся. Услышав, как он закрывает за собой входную дверь, я смял в ладони стружку.

Обернувшись, я поднял фонарь. Он взмахнул рукой, закрывая глаза от света и жестом показывая мне, чтобы я отвел луч в сторону. Даже среди ночи, услышав, как я вломился на его территорию, он не преминул облачиться в костюм. Я сказал:

— Ты приводил сюда мою маму. Только тогда она не была Тильдой, ты дал ей новое имя. Ты назвал ее Фреей.

— Нет.

Итак, он собрался все отрицать. Я ощутил, как в груди разгорается гнев, и уже собрался обрушить на него доказательства, когда он добавил:

— Она сама выбрала себе это имя. Вычитала в какой-то книге. Ей понравилось, как оно звучит.

Для меня эта мелкая деталь оказалась сродни поразительному открытию, да еще с намеком на соучастие. Я помолчал, заново оценивая стоящего передо мной внушительного человека. Будучи опытным политиком, он заранее дал знать о своем появлении. Он не стал отрицать выдвинутые против себя обвинения. Он поступил гораздо хитрее и тоньше, вознамерившись переложить часть ответственности на плечи матери. Этого я допустить не мог.

— Ты рассказал ей сказку, красивую историю, которую сам же и придумал. Ты станешь играть роль ее мужа, а ей приказал исполнять роль жены. А эта мастерская, заявил ты, станет вашей фермой.

Я ждал, что дед скажет что-нибудь, но он молчал. Он хотел узнать, что именно мне удалось выяснить.

— Тильда забеременела. Твоим ребенком.

Учительница, Карен, рассказала мне о позоре, который пришлось пережить матери из-за своей беременности. Хотя сама она отнеслась к Тильде с добротой и пониманием, этого нельзя было сказать об остальных. Ложь деда оказалась настолько убедительной, что даже сегодня Карен склонна была винить во всем наемного рабочего с соседней фермы.