Эрнест Сетон-Томпсон - Рольф в лесах

— Этого мы не знаем, — ответили ему.

— Вот человек, который ей поможет, — и Рольф посмотрел на Куонеба.

Куонеб стал на колени у кровати больной. Он взял её горячую, сухую руку, прислушался к её короткому, частому дыханию, увидал её блестящие глаза и нетронутую миску с маисовой кашей.

— Болотная лихорадка, — сказал он. — Я принесу хорошего лекарства.

Он тихо вышел и направился в лес. Возвратился он с пучком змеиного корня и заварил его кипятком.

Аннета не соглашалась пить, но мать убедила её выпить несколько глотков из чашки, которую держал перед ней Рольф.

— Ей мешают мухи, — и Куонеб окинул взглядом душную, набитую мухами комнату. — Я сделаю ей палатку. — Он отвернул покрывало на кровати: несколько рыжих, плоских, крупных насекомых медленно поползли, прячась от дневного света. — Да, я сделаю палатку.

Настала ночь, и все разошлись; гости ушли в сарай. Не успели они туда войти, как среди кур поднялся ужасающий переполох; они бросились к птицам и нашли там не норку и не енота, а Скукума. При появлении хозяев он с виноватым видом выбежал из сарая и сам пополз к столбу, чтобы его привязали в наказание.

Утром Куонеб принялся строить палатку, а Рольф сказал:

— Я пойду к Уоррену за сахаром.

Сахар был только предлогом. Как только Рольф услыхал слова: «болотная лихорадка», он вспомнил, что в Реддинге могущественным средством против неё считалась иезуитская кора (позднее её назвали хинной коркой). Его мать много раз давала её больным, и всегда больные выздоравливали. Каждый поселенец, каждый торговец держит у себя запас лекарств, и через два часа Рольф вышел из лавки Уоррена с двадцатью пятью фунтами кленового сахару и бутылкой хинного экстракта.

— Ты говоришь, её мучают мухи. Отчего бы тебе не купить этой новой материи на занавески, — и торговец раскинул перед ним кисею для предохранения от москитов.

Рольфу никогда ещё не случалось видеть кисеи. Он купил десять аршин. Через два часа он уже вернулся к Ван-Трёмперам.

Куонеб поставил палатку в тени. Покрышку он сделал из простыни.

На низкой постели из сосновых веток лежала больная девочка. У входа дымился костёр из кедровых веток, и ароматный дым его проникал в палатку.

Индеец сидел у кровати и отгонял куриным крылом москитов. Глаза девочки были закрыты; она крепко спала. Рольф тихонько подошёл к ней и дотронулся до её руки: она была свежая и влажная. Он вошёл в дом со своими покупками. Мать встретила его радостным взглядом: да, Аннете стало получше; она спокойно спала с тех пор, как её вынесли из комнаты. Мать недоумевала: почему индеец хочет, чтобы кругом её были сосновые ветви? для чего дым от кедровых сучьев? к чему эта странная песня?

Вот он опять поёт. Рольф вышел, чтобы послушать. Мягко ударяя обёрнутой в тряпку палкой по оловянной сковородке, индеец пел песню. Вот слова, заученные впоследствии Рольфом:

Аннета не шевелилась, дышала ровно. Она заснула мирным сладким сном в первый раз после многих бессонных ночей.

— Не лучше ли ей дома? — шепнула встревоженная мать.

— Нет, оставьте, пусть Куонеб делает как он хочет.

И Рольф невольно подумал: «Сидел бы кто-нибудь из белолицых с маленьким Уи-Уис, отгоняя мух от его смертного ложа?»

— Куонеб, я схожу за куропаткой для неё.

— Уг, хорошо.

Рольф пошёл. Одну минуту он колебался, не уступить ли просьбам Скукума и не взять ли его с собою, но потом изменил своё намерение — и к лучшему.

Скукум сыскал бы ему куропатку-мать, которую ни один охотник не станет бить в июне, а самца найти и самому легко: стоит только прислушаться. Вечер был очень тихий, и не успел Рольф отойти полмили, как вдалеке раздалось: «цзёмм, цзёмм, цзёмм, цзёмм… ррррррр», — рассыпалась дробью куропатка. Быстро и осторожно приблизился он к этому месту и подождал следующего крика. Прошло довольно много времени, всё было тихо; тогда Рольф стал на колени у мшистого, старого пня и ударил по нему рукой. Стук был похож на трещанье куропатки. И вдруг на его вызов послышался ответ: «цзёмм, цзёмм, цзёмм, цзёмм… рррр», — раздался мужественный, воинственный клич. Рольф подполз ближе и увидел птицу; важно, с горделивой осанкой, она то вскакивала на бревно, то соскакивала с него шагах в сорока от охотника. Он прицелился не в голову — рискованно стрелять в голову в сорока шагах из незнакомого ружья, — а в самое туловище. Раздался выстрел, птица свалилась мёртвая, а Рольф ощутил в сердце сильнейшую радость.

Когда он вернулся, наступал уже вечер, и Рольф застал голландцев в большом волнении.

— Индеец говорит, что не надо вносить Аннету в дом на ночь. Как же она будет спать во дворе, точно собака, или негр, или бродяга? Ведь это же нехорошо, правда? — и бедный Хендрик был явно расстроен.

— Хендрик, разве ты думаешь, что ночной воздух хуже дневного?

— Ах, я не знаю.

— Ведь ты видишь, Куонеб знает, что делает.

— Да.

— Ну, так пусть делает, как хочет. Он или я, мы можем спать около девочки, ей будет спокойно, — Рольф подумал об отвратительных коричневых насекомых там, в комнате.

Рольф очень доверял докторским познаниям Куонеба, но ещё больше верил познаниям своей матери. Он решил дать Аннете хинину, но ему не хотелось вмешиваться в лечение Куонеба. Наконец, он сказал:

— Теперь прохладно; я повешу эти тонкие занавеси вокруг её постели.

— Уг, хорошо, — но краснокожий сидел всё время у постели, пока Рольф вешал.

— Ты больше не сиди здесь, Куонеб; я за ней посмотрю.

— Скоро я дам ей лекарства, — возразил Куонеб.

Но Рольф придумал другую хитрость.

— Я бы хотел, чтобы ты очистил куропатку и сварил из неё суп. У меня руки запачкались о ядовитый плющ, мне нельзя дотрагиваться до пищи.

— Я сама вычищу птицу, — и толстая мамаша, положив младенца, занялась приготовлением куропатки.

«Опять неудача», — подумал Рольф, но изобретательность ему не изменила. Он коснулся рукой отвара из змеиного корня. Питьё было слегка тепловатое.

— Ты его горячим даёшь, Куонеб, или холодным?

— Горячим.

— Я его подогрею.

И Рольф унёс питьё, думая: «Куонеб мешает мне дать девочке хинный экстракт. Отлично, он сам его даст». В тёмной кухне ему нетрудно было подлить в отвар немного экстракта; когда питьё согрелось, он принёс его индейцу, и тот сам дал лекарство.

Когда настало время ложиться спать, и девочка услыхала, что с ней останется краснокожий, она еле слышно прошептала:

— Мама, мама, — и сказала ей на ухо, — я хочу, чтобы остался Рольф.

Рольф улёгся на одеяле у постели больной и спал очень чутко. Раза два он вставал и подходил к Аннете.

Она ворочалась во сне, но не просыпалась. Он поправил занавески и проспал до утра.

Девочке стало лучше, в этом не было никакого сомнения. Она с аппетитом съела куропатку. Змеиный корень и хинин быстро делали своё благотворное дело, выздоровление с этого дня пошло успешно. Мать всё время хотела взять девочку в дом.

Родители считали её возвращение необходимым, а рыжие насекомые были, по их мнению, неизбежным злом.

Но Рольф держался другого мнения. Он знал, что подумала бы в таком случае и что сделала бы его мать. Он ещё раз навестил Уоррена; сильно пахучее средство, которое он купил у торговца, в те дни называлось «горным маслом» — это была нефть. Когда ею смазали все щели в кроватях и стенах, насекомые исчезли.

Куонеб, в благодарность за сердечный приём, работал на ферме. Но через неделю он начал беспокоиться.

— У нас довольно денег, Нибовака. Зачем нам здесь оставаться?

Рольф как раз вытаскивал из колодца бадью.

Он поставил её на край сруба, посмотрел в колодец и тихо сказал:

— Не знаю.

Если бы он высказал всю правду, ему пришлось бы добавить, что его здесь прельщает семейная обстановка, единственная близкая ему семья. В нём была сильна любовь к семейному очагу, а как раз от этого и бежал Куонеб.

— Я слыхал, что моё племя ещё живёт в Канаде, за мысом Раус. Я хочу повидать их. Я вернусь в «Красном месяце» (август).

Они наняли небольшой челнок, и в одно прекрасное утро Куонеб, посадив Скукума на корму, взялся за вёсла и отправился в далёкое стодвадцатимильное путешествие по спокойным водам озера Джорджа и Шамплейна.

Вскоре челнок превратился в небольшое чёрное пятнышко, а затем и оно исчезло, ещё виднелись мелькающие вёсла, но и они скрылись за косой.

Рольф решил взять Аннету с собой в лавку, чтобы она выбрала платье. Она теперь совсем выздоровела. Они вдвоём сели, в челнок. Ни мать, ни отец не могли оставить её дома. Они не очень охотно отпускали их вдвоём, но что же делать? Девочка была так весела и так довольна.