Сергей Голицын - Сорок изыскателей

Хозяин с утра полол грядки, собирал в кошелку поспевшие огурцы, тяпал мотыгой, а к вечеру поливал из шланга свои владения.

Словом, ничего таинственного ни в саду, ни в занятиях нашего хозяина мальчики не заметили. Все доказывало: никакого портрета у нашего хозяина вообще не было нигде.

Один Номер Первый колебался — ему казались странными некоторые недомолвки старика: бросит отрывистую фразу — и молчок. Наконец, почему-то не пустил нас в свой сад.

Я отвечал, что хозяин всегда такой угрюмый, за день больше дюжины слов не скажет. А в сад не пустил — верно, боится за свои ягоды и фрукты.

Мальчики ушли от нас, понурив головы.

Ларюша снова вернулся только поздно вечером.

Должен сказать, что и я и Номер Первый серьезно сердились на него. Мы переживаем, волнуемся, а он с рассвета забирает Майкла и Женю-близнеца и уходит на весь день то рисовать портрет Люси, то рисовать пейзажи. Возвращаясь, Ларюша восторженным голосом рассказывает, что положительно влюбился в здешнюю реку. Конечно, мы понимаем — он художник, его тянет рисовать пейзажи… Правда, я сомневался, только ли в реку влюбился Ларюша.

На ночь он ставил свои произведения в светелке лицом к стенке и просил нас не смотреть на них.

Я и Номер Первый честно выполнили его просьбу, а Соня каждое утро не ленилась вскакивать на заре, подглядывала и говорила, что пейзажи очень красиво получаются, а портрет выходит просто чудный.

Но, оказалось, не только Соня подглядывала.

Как-то она хотела прошмыгнуть в светелку и вдруг услышала такой разговор.

— Смотри, похожа, — говорил хозяин.

— Да ничуть не похожа. Та чернявая, а эта вон какая светлая, только что в платье сиреневом, — отвечала хозяйка.

Соня тут же разбудила меня и Номера Первого и пересказала нам этот разговор.

Номер Первый побледнел и схватился за сердце.

Я поспешил разочаровать и его и Соню. Я вспомнил, как хозяйка, вернувшись со свадьбы, все возмущалась, что невеста была не в традиционном белом платье, а в сиреневом. Конечно, теперь она сравнивала Люсин портрет с той невестой.

И Соня и Номер Первый ничего мне не ответили, только недоверчиво покачали головами.

На следующий день с утра мы отправились в Дом пионеров. Собрались все мальчики и девочки, Люся, Номер Первый и я. Совещание открыла Магдалина Харитоновна. Лица сидевших за столом не предвещали ничего доброго. Еще иные девочки смотрели на нас с затаенным ожиданием, а нахмуренные мальчики сидели мрачные и молчаливые.

Выступила Люся:

— Товарищи, все мы, конечно, надеялись, что портрет найдем в Золотом Бору. Надежды лопнули. Мальчики, выше головы! Виктор, как не стыдно! Остались считанные дни до конца каникул! Будем продолжать поиски или нет?

— Будем, будем! — зашумели, но не очень бурно, и мальчики и девочки.

— Тогда завтра же после обеда снова в Любец. Обойдем всех любецких Нашивочниковых. Вы нам поможете? — обратилась Люся к Номеру Первому и ко мне.

— Ну конечно! Всей душой! — воскликнул Номер Первый.

— Само собой разумеется, — согласился я, однако не с таким энтузиазмом.

Вспомнились мне ночевки на голой земле да в школе на соломе, и сердце у меня заныло. Но я тут же опомнился. «Нет, я изыскатель! — твердо сказал я самому себе. — Нечего падать духом, пойду в поход».

— Надо и с Ларюшей договориться, позвать его с собой, — предложил Номер Первый.

— А я уже с ним договорилась. Он тоже пойдет, — чересчур безразличным голосом ответила Люся.

— А если портрет не в Любце, а на Камчатке? — съехидничал Володя.

— Да ну тебя! — замахнулись на него остальные.

— Найдем и на Камчатке, — отрубил Витя Большой.

— Придется тогда пересоставить план дальнейших наших летних мероприятий, — объявила Магдалина Харитоновна.

— Условились, — не слушая ее, продолжала Люся, — завтра в два часа дня! Форма походная — курточки, шаровары. Картошки побольше захватите. Чья очередь топоры, ведра нести?

— Мальчишки, червей не забыть! — крикнул Витя Большой.

Мы пришли с совещания уже в полной темноте. Ларюши еще не было.

Сели пить чай. Уныло пел самовар, лица у нас были печальные, даже Соня едва облизывала ложку из-под варенья.

— Иван Тихонович, — грустно промолвил Номер Первый, — последнюю ноченьку в Золотом Бору ночую, завтра в Любец собираюсь. Благодарю за гостеприимство.

— Не торопись, — отвечал хозяин, — через три дня покажу и сообщу «нечто». Советую остаться.

Словно бомба взорвалась невдалеке. Мы все вздрогнули, но даже переглянуться не решились.

— Коли так, — прохрипел Номер Первый, — я останусь. — Он тяжело откинулся на спинку дивана и, кажется, готов был упасть в обморок.

— А что это «нечто»? — высунулась Соня.

— Любопытному нос прищемили! — отрезал хозяин. Соня вспыхнула и спряталась за самовар.

В течение последующих трех дней в Доме пионеров никто ничего не делал. Поход в Любец отменили, все кружки, все игры забросили. Изыскатели то взбегали по лестнице на второй этаж, то с гусиным гоготом низвергались по перилам, то задумчиво расхаживали по коридору и сосредоточенно перешептывались. По три раза в день всем отрядом и поодиночке ребята прибегали к нашему крыльцу и, ничего не узнав, снова исчезали.

Мы, взрослые, к огорчению нашей хозяйки, от волнения даже обедать перестали. Один невозмутимый Ларюша по-прежнему пропадал все дни у Люси или на реке, а вечером уничтожал сразу два обеда и два ужина.

Накануне долгожданного третьего дня Иван Тихонович за вечерним чаем торжественно объявил:

— Завтра в полдень. Согласен и саранче показать. (Саранчой наш нелюдимый хозяин называл наших друзей-пионеров.) И чтобы порядок! — Он резко отрубил пальцем.

Ну конечно! Будет полный порядок.

Утром нас ожидало столь поразительное зрелище, что мы все — Номер Первый, Ларюша и я с Соней — остолбенели в безмолвии.

Явился наш хозяин. И в каком неожиданно преображенном виде: одетый в старомодный черный сюртук, в ослепительно белую накрахмаленную рубашку с черным галстуком, гладко — до блеска волос — причесанный, гладко выбритый, только с маленькими усиками. Бывший «волосатик» предстал перед нами, поздоровался и пригласил пить чай. От него пахло нафталином и духами.

Следом за ним явилась его принаряженная супруга.

Во время торжественного чаепития с пирогами и пышками мы молчали, изнывая от нетерпения.

Но до полудня было невыносимо долго. Время тянулось томительно медленно.

Уже с одиннадцати часов все изыскатели расположились на травке против нашего дома.

Наконец вышел хозяин, широко раскрыл ворота, словно для въезда свадьбы, и рявкнул:

— Сюда!

На чисто выметенном дворе стояли полукругом скамейки и стулья.

— Сюда! — коротко указал хозяин на сиденья.

Толкая друг друга, мы поторопились занять места и сели.

Все глядели на нашего нарядного хозяина с удивлением и поражались его элегантному виду.

Хозяйка встала сбоку и с обожанием уставилась на своего супруга.

Кто-то из девочек приглушенно фыркнул. Глаза Магдалины Харитоновны сверкнули и вновь потухли, не найдя виновницы.

Хозяин вытащил из-за пазухи синюю школьную тетрадку и обратился к Номеру Первому:

— Я — нескладно. Пожалуйста, читай.

Номер Первый весь просиял. Он достал очки, надел их и начал читать:

— Будучи с юных лет любителем цветоводства, занялся я на доставшемся мне по наследству участке, на улице Базарной в городе Любце, разведением различных сортов георгинов, каковых имеется несколько тысяч. В скором времени я убедился, что при многократном перекрестном опылении цветов, а также с помощью пересадки глазков на клумбах удается получать новые, до сих пор не описанные сорта. Существующая расцветка георгинов чрезвычайно разнообразна, но, поскольку цвет голубой в природе является весьма стойким, никто еще до сих пор не смог вывести георгинов голубых.

Следует отметить, что не выведено также голубых роз и голубых флоксов.

Подбавляя в почву в малом количестве химические соединения различных металлов — меди, кобальта, бария, стронция, — я убедился, что каждый год получаются новые изменения в расцветке георгинов. Мне удалось добиться получения совершенно черного сорта цвета воронова крыла, и наоборот — сахарно-белого с голубым оттенком. Я надеялся, что еще два-три года усилий — и я наконец получу столь длительное время не дававшийся мне голубой цвет. Но враги мои надумали расширять и перестраивать расположенный близ моего дома бутылочный завод и захотели заставить меня переехать на другой участок. Тщетно я боролся, тщетно доказывал величайшую важность своих опытов — враги были неумолимы. Так и пришлось мне оставить работу, оставить родимый город и переехать в Золотой Бор и начинать свои опыты на почве иного состава, сызнова. После пятнадцати лет настойчивого труда в Золотом Бору, путем добавления в почву соединений указанных выше металлов я наконец в этом году получил определенные положительные результаты.