Олег Никонов - Политика Российской Империи на Среднем Востоке во второй половине XIX в.

Однако у консульства недостало наличных средств для организации полномасштабного представления, на которое требовалось всего 120–130 туманов. Аничков полагал, что «при тех издержках, кои мы делаем в Персии… 60–70 лишних туманов не составят уж расчета, когда дело идет о приобретении нам расположения духовенства и народа»[47]. Руководство в Петербурге посчитало иначе и к вопросу об организации религиозных мистерий больше не возвращалось.

Объективно затруднило положение империи к середине XIX в., развернувшееся антишахское движение баббитов (1844–1852 гг.), охватившее, как раз северные иранские провинции, где положение России казалось бы было особенно прочным. Движение наиболее широко охватило провинции Азербайджан, Мазандеран и Гилян. Именно в этих провинциях восстание вылилось в ожесточенное вооруженное противостояние шаха с последователями Мохаммеда Али барфрушского и Мохаммеда Али зенджанского. Требования социальной справедливости, изгнания иностранцев, признание ростовщических процентов справедливым делом, тайны торговой переписки и прочее[48], отражали настроения местного купечества, заинтересованного в ослаблении позиций иностранных, в данном случае, русских купцов. После подавления восстания и «очищения» баббитского учения от антифеодальной направленности мирзой Хусейном Бехауллой, реформированное учение нашло поддержку в среде компрадорской буржуазии Ирана, особенно положение о неприкосновенности частной собственности. Несмотря на официальный запрет бехаизма, распространение духа коммерции в шиитской среде, совпавшее с государственными реформами мирза Таги хана (Эмир Низама), открывшего двери иностранцам – специалистам и коммерсантам, подготовило почву для экономического проникновения любой иностранной державы. В таких условиях расширение, или сокращение экономического присутствия в регионе стало напрямую зависеть от политического влияния и авторитета конкретной страны.

В 1847–1848 гг. по Хорасану прокатилась целая серия голодных бунтов, спровоцированных попыткой шахских властей изъять продовольствие для снабжения армии[49]. В январе 1848 г. волнениями были охвачены Решт и Тавриз: частью из-за агитации бабидов, частью из-за слухов о свержении шаха и вторжении туркменских боевых отрядов. Поскольку эти провинции входили в сферу влияния России, при дворе шаха возникли подозрения в причастности своего северного партнера к этим событиям. Этим не замедлили воспользоваться английские дипломаты, стоявшие за спиной «турецкой партии» при шахском дворе. По инициативе этой партии в неспокойные районы были отправлены мухассили – стражи порядка[50]. Появление представителей Каджаров в Астрабаде и Мазандеране с одной стороны, и распространение бабидских требований социальной справедливости, с другой, вынудили мелких землевладельцев (серкерде) и крупных землевладельцев искать поддержки и защиты у российских консулов. В частности, два крупнейших землевладельца Аббас Кули хан (сардар Лариджана) и мирза Мохаммедхан Кульбатский (владел берегом от Джагри-Кульбата до Ферахабада) в марте 1848 г. обратились к астрабадскому консулу Черняеву с просьбой о переговорах[51].

Оппозиционные землевладельцы заявили, что не доверяют Каджарам и бояться преследования со стороны правящей династии за свои связи с русскими. Владельцы предложили, не дожидаясь карательных мер, поднять против шаха восстание и признать Россию своим новым сюзереном. Они убеждали Черняева, что со времени нахождения Астрабада и Мазандерана под контролем российского правительства, сохранилось в здешних жителях убеждение, что «рано или поздно они должны сделаться российскими подданными»[52]. Оппозиционеры были уверены, что стоит только начать восстание и все местные серкерде поддержат эту идею[53]. О существе состоявшегося разговора Черняев информировал посла Долгорукого. Последний рекомендовал консулу любой ценой удержать местных жителей от бунта и проявлений недовольства центральным правительством[54].

Спустя четыре месяца в поддержку Баба, восстал Хорасан и мазандеранские серкерде присоединились к восставшим. Нейтралитет, проявленный русским дипломатическим корпусом во время бабидского восстания, имел для России двоякие последствия. С одной стороны, было завоевано доверие нового шаха Наср эд-Дина и его первого визиря мирзы Таги хана, с другой – потерян авторитет у части населения северных провинций и туркменских степей. В пику российской политике поддержки центральной власти, английское консульство, предоставило убежище мазандеранским бунтовщикам[55].

Таким образом, политика империи, проводимая русскими дипломатами и коммерсантами в период с 1829 по 1852 г. в северных провинциях Ирана оказалась крайне неэффективной. Финансовые потери, недальновидные шаги в таможенном и транзитном вопросах, недооценка международных обстоятельств, провал социальной программы в присоединенных землях, – все это стало причиной резкого падения авторитета империи и ее влияния.

Поражение в Крымской войне нанесло серьезный удар по престижу и авторитету российского государства на Среднем Востоке. Особенно негативно российские неудачи воспринимались на фоне очевидных успехов британской дипломатии. В то время, когда Великобритания победно завершила свою войну с Ираном (1856–1857 гг.), Россия крымскую кампанию (1853–1856 гг.) проиграла и этим подорвала доверие к собственным коммерческим структурам. Стало очевидным, что без продуманной внешнеполитической стратегии империи на Востоке, и сохранении ее большой зависимости от европейских дел, нельзя улучшить положение. Лидер славянофильской общественности Юрий Самарин после провала Крымской компании отмечал: «Мы слишком долго, слишком исключительно жили для Европы, для ее внешней славы и внешнего блеска, и за свое пренебрежение к России, мы поплатились утратою именно того, чему поклонялись, – утратою нашего политического и военного первенства»[56]. В свою очередь, утрата экономической монополии в прикаспийских провинциях иранского государства, и кризис отношений с ханствами Средней Азии, усилили интерес к этим регионам британского правительства.

Восстанавливать утраченное пришлось в непростых условиях, отказавшись от довоенного курса. Не последнюю роль в определении новой стратегии сыграла смена политического руководства в Российской империи. На престоле Николая I сменил Александр II, человек и политик совсем иного склада. Воспитанный в недрах николаевской системы, он тем не менее на многие исторические события и общественные явления смотрел отнюдь не глазами отца. Довольно точно его политическое, да и человеческое кредо, охарактеризовал историк Л. М. Ляшенко. Он писал: «Александр Николаевич являлся эволюционистом, и ради постепенного, но непрерывного движения вперед был готов поддерживать либо либералов, либо консерваторов, то есть всех, чьи позиции в данный конкретный момент жизни России наиболее соответствовали, с точки зрения монарха, историческим реалиям»[57]. Стремление императора избегать какого-либо крена в политике обусловило его готовность к компромиссу и определенную осторожность в выборе внешнеполитических методов. Этот вывод подтверждается и личным наблюдением военного министра Д. А. Милютина, который отмечал в своих дневниках, что «у государя часто проявляется прекрасная черта характера: он великодушно делает уступки, жертвуя своим самолюбием, когда признает это нужным для пользы государственного дела. У него много мягкости и гибкости в характере и образе действий»[58]. Такое отношение не всегда шло на пользу государственному строительству, поскольку Александр нередко поступал так, как ему советовали жена, канцлер Нессельроде, граф Шувалов, тот же Горчаков. Вместе с тем он принимал советы и более трезвых политиков, таких как сам Д. А. Милютин, М. Т. Лорис-Меликов и др. Поэтому говоря об осторожности, мы имеем в виду взвешенность принимаемых решений, а не бесхарактерность и безволие монарха, как это могло показаться на первый взгляд. Подавление мятежа в Польше (1863–1864 гг.), война на Балканах (1877–1878 гг.), устройство в устье Амура Николаевского поста (1850 г.) с распространением своего влияния на все Приамурье – яркое тому доказательство. Ведь против присоединения Приморского края выступали Нессельроде и военный министр Чернышев, полагая, что данный шаг обострит отношения с Великобританией и вызовет пограничные трения с Китаем[59].