Тамара Михеева - Когда мы остаемся одни

Янка пела. Раньше она всегда пела, когда ей было весело и хорошо. Поэтому сейчас ей тоже надо петь. Чтобы стало хоть чуточку легче. Хоть чуть-чуть хорошо, хоть капельку весело. Ведь понятно же, что в этом мире ничего хорошего больше не будет. Никогда. Но надо как-то… ну притвориться, сделать вид, что всё более или менее, что не так уж всё это и страшно, что ей весело и хорошо, хорошо и весело, она поёт, поёт и поёт. Янкина песня захлебнулась и перешла в плач.

Это жестоко, жестоко, жестоко! Нельзя с ней так поступать, ведь она живая, она чувствует, дышит, а они! Что они с ней сделали? Если бы они любили её – хоть чуть-чуть! – они бы не развелись, жили бы вместе. Сколько людей живут вместе, чтобы детей не травмировать, а они!

«Я считаю это нечестным. Разве ты, Яна, будешь счастлива, зная, что мы с папой живём друг с другом только из чувства долга?». Да! Она, Янка, будет счастлива! Ей вообще всё равно, почему они вместе, по какой такой причине, главное, что они вместе, все вместе – вчетвером!

Янка вспомнила сейчас, как решительно их мама уговаривала переехать.

– Зато мы поедем на море… – говорила она. – Представляете, будем жить в Крыму, все люди туда отдыхать приезжают, а мы будем жить круглый год…

– Я не хочу! – закричали хором Янка и Ростик.

Но кто их будет слушать? Конечно, мама разговаривала с ними, объясняла: «Мне вас двоих не потянуть, я же не работала никогда… а там бабушка с дедушкой. Что вы… Ну, Яна, ну, Ростик, вы так любите к ним ездить… Я не могу оставаться в этом городе, ну поймите же и вы меня!» «Поймите!» А их кто поймёт? Одно дело ездить в гости, на лето, жариться на пляже, купаться и вернуться к сентябрю домой шоколадной, просоленной морем, прогретой солнцем так, что, кажется, будто стоять рядом с ней – жарко. Показывать фотографии, взахлёб рассказывать о бесстрашном Тале, который прыгает с огромного обрыва в море и дарит ей ракушки…

Другое дело – уехать навсегда. В другой город, в другую страну. От родных, от друзей, от школы, от папы в конце концов! Ну и что, что предал, ну и что, что он вечно занят, всегда на работе, ему и раньше до них дела особого не было, а теперь и подавно. Всё равно – он же папа! Даже восьмилетний Ростик это понимает. И ревёт целыми днями. Они уже в Крыму, и ничего не изменить, а он всё ревёт.

Янка реветь не может. Янка гордая. Поэтому поёт. Придёт на берег, сядет на свой любимый камень-валун и поёт, глядя на горизонт. Разные песни.

Один раз её увидел Таль, старый друг и новый одноклассник.

– Привет! Чего это ты?

– Пою, – улыбнулась Янка.

– Тренируешься, что ли?

– Ага.

Таль забрался на камень, закричал:

– Э-е-е-е-ей!

Был сильный ветер, и кричать было здорово. Они посидели ещё немного, покричали и разошлись по домам.

Янку в Посёлке все знали, они каждый год всё лето здесь проводят у бабушки с дедушкой. Вот шуму было первого сентября, когда она в класс вошла и объявила:

– Наше вам здрасте! Я теперь у вас жить буду.

И упала рядом с Дашей Аверко:

– С тобой сидеть буду, ничего?

– Ой, Янычка, конечно… А чего вы? Переехали?

– Да, предки развелись, мы к бабушке с дедом и переехали. Здесь же красота, море, фрукты…

Только Таль тогда и заметил, что Янка притворяется, не своим голосом даже говорит. И всё понял.

Мама устроилась на работу в Феодосию, ездила каждый день, возвращалась поздно, а в конце сентября завела с Янкой серьёзный разговор.

– Денег ни на что не хватает. Ростику ботинки нужны, так быстро растёт…

– Мам, у меня деньги на мобильном кончились.

– Яна! Ты хоть слышишь, что я тебе говорю?

– Слышу, слышу, ну ведь правда кончились, я-то здесь при чём?

– Опять с Майкой переписывалась, вот и кончились. Сколько раз тебе говорить: нет у нас теперь денег, не-ту! Привыкли… Отвыкайте теперь!

Янка уставилась в одну точку, монотонно затянула:

– Мммммммммм…

Раньше карманные деньги ей всегда папа давал. На телефон, на проезд, на обед в школе. Раз в месяц после зарплаты. Никогда не пропускал. Без карманных денег в пятнадцать лет тяжело.

– Яна! – Мама обхватила её голову своими ладонями, вискам стало жарко. Сидеть так было не очень удобно, но Янка терпела. – Я понимаю: трудно. Но и ты меня пойми: не могла я там оставаться. Хожу по улицам и боюсь: а вдруг его встречу? Или её. Или вместе их. Город-то не очень большой.

– Ты его ещё любишь?

– Не знаю, – вздохнула мама. – Да и что теперь об этом говорить?

– Мне важно.

– Люблю – не люблю… Нет, наверное, не люблю. Привычка осталась, всё-таки шестнадцать лет вместе прожили. Яна, я поговорить с тобой хотела… Тебе нужны карманные деньги? Я тебе работу нашла.

Работа оказалась… Как бы так сказать, чтобы не выругаться? Янкина бабушка работала бухгалтером в поселковом клубе, она и устроила Янку там полы мыть. В актовом зале мест пятьсот плюс сцена и примыкающий к залу танцкласс. Янка сначала хотела заорать на них всех, а потом заметила, как они на неё смотрят – и мама, и дед с бабушкой. С одинаковым прищуром: что, мол, слабо? Позорным покажется? Техничкой? Янка улыбнулась им самой отрепетированной своей улыбкой и согласилась.

Теперь она бежала в клуб сразу после школы, открывала маленькую коморку рядом со сценой, хватала ведро, тряпку, швабру и спускалась в подвал, в бойлерную. В клубе в это время никого, кроме вахтера, не было, все на обед расходились. Одна Янка во всём клубе! В огромном дворце в два этажа! С колоннами и лепниной на потолке, с зеркалами в фойе и пальмами в кадушках. Пока вода набиралась в ведро, Янка рассматривала себя в осколок мутного зеркала, что висел над батареей. В этом зеркале Янка себе больше всего нравилась. А что? Она правда красивая. Лоб высокий, нос тонкий, скулы острые, «чингисханские» – смеётся дед, хотя Янке вообще-то кажется, что у Чингисхана было круглое и плоское лицо. У неё не такое. Янка худенькая, ключицы торчат. Зато у неё ямочки на щеках! И волосы очень светлые, гладкие, она собирает их в высокий хвост, открывая шею. Янка старательно улыбнулась и погладила длинную шею. Сашка говорил: лебединая.

Сашка, Сашка… Янка резко крутанула кран с горячей водой. «Люблю – не люблю… привычка осталась…».

На тряпки техничкам выдавали старую мешковину. Когда она была сухая, Янке всё время хотелось сшить из неё что-нибудь, какую-нибудь стильную сумку, украшенную тесьмой и стразами, но стоило мешковину намочить, она превращалась в тяжёлую грязную тряпку. Янка безжалостно бросила мешковину в ведро и, выключив воду, подхватив швабру, поднялась в актовый зал.

Вообще-то Янке нравилось работать. Долго, конечно. Пока протрёшь все сиденья одной тряпкой, пока все ряды промоешь другой… Иногда через три ряда приходилось воду менять, таскать ведро по лестнице, а ещё вымести семечки, окурки, фантики. Зато было время о многом подумать. Янка представляла, как она вырастет и станет знаменитой киноактрисой, ей будут вручать «Оскара», и отец позвонит, будет поздравлять, а она ему скажет:

– Теперь ты гордишься, что я твоя дочь? – а потом спросит: – Ну, как там Варя?

Варя! Янка закрутила тряпку покрепче на швабре, сама не замечая, что тёмные брови её сошлись в одну черту. Варя! Очень надо думать про неё! Но думалось. Янка водила тряпкой по полу и вспоминала Варю.

У Вари была мечта: выдать замуж свою маму. Янка это точно знала, потому что Варя рассказывала про свои частые ссоры с мамой и всё время говорила:

– Хоть бы она мужика себе нашла, может, поспокойнее стала бы…

Отца она не помнила. Он их бросил ещё до Вариного рождения. Варина мама его ненавидела, никогда про него ничего хорошего не говорила. Варя и не спрашивала. Она не хотела его знать, радовалась, что похожа на маму, что от отца в ней нет ни одной чёрточки. А мама у Вари красивая, что и говорить. Молодая, высокая: волосы чёрные, глаза синие. С Варей Янка училась в параллельных классах и вместе в школе олимпийского резерва по лёгкой атлетике. Варя была настоящая спортсменка, работала на результат, а Янка так, через пень-колоду. Тренеры на неё злились. Варя не понимала, но они всё равно дружили, вместе ехали домой после тренировок. Хорошая была Варька. Пусть не самая близкая подруга, но хорошая, которой всегда можно позвонить, попросить помочь или даже пожаловаться на Майку, если вдруг поссорились.

А потом мама с папой разошлись. Потому что папа нашёл себе другую женщину. Варину маму. Теперь, наверное, Варя счастлива. И Янкин отец даёт ей карманные деньги, водит в кино по субботам, а по воскресеньям на каток. Янка уронила швабру и заплакала.

«Чтоб он сдох!» – и сама испугалась этой мысли, но тут же повторила с каким-то злым наслаждением ещё и ещё: «Чтоб ты сдох, чтоб ты сдох, чтоб ты сдох!»

– Ну, что ты грохаешь, что ты грохаешь, едрёна масла!

– Папа!

– Не «папкай»! Что за дети пошли, трудно дверь придержать?