Марьяна Козырева - Девочка перед дверью

Длинный полутемный коридор. Двери. Возле каждой — табуретка. На каждой табуретке — примус. Или керосинка. Керосинки коптят. Примуса шумят. Пляшут на чайниках крышки. А коридор пуст.

И только возле одной двери происходит что-то малопонятное.

А девочка стоит рядом, нахмуренная, засунув руки в карманчики фартука, и строго спрашивает: «А вы чего заклеиваете нашу дверь? Это наша дверь. У меня игрушки там. И горшочек. Вот папа придет — он вам даст!»

Ей не отвечают. Молча делают свое дело, а затем подбирают с пола портфели и проходят мимо нее — странные дядьки с портфелями под мышками и с тщательно загороженными от ее сурового взора пустыми безглазыми лицами.

С тихим шипением смолкают примуса. Люди выползают из дверей, берут чайники и исчезают. А лица у них не как всегда, а как у тех дядек: без глаз.

Что с ними? Ведь она их отлично знает. Они веселые. Заводят патефоны и поют песни. Они дарят ей печенье и мармеладки и спрашивают, кого она больше любит — папу или маму.

Примуса стоят смолкшие. В коридоре темно. И тихо-тихо.

Бегал, наверное, по коридору и плевал в чайники. Или выкручивал фитили, чтобы не коптили…

Ничего ведь не произошло. Папа и мама уезжают всегда надолго. Мама едет в Москву — к редактору. А папа иногда едет с ней вместе, а иногда улетает даже. Потому что мама — просто переводчик, а папа — и переводчик, и летчик. Он прилетит. Оторвет ихнюю противную заклейку с двери, а дядек тех больше не пустит. Он будет крутить ее по комнате и петь:

Перед уходом мама всегда целуется. Сегодня тоже поцеловала. Встала на одно колено, притянула Витю к себе и поцеловала. И ушла… И с ней… какие-то. С ее работы — редакторы (она сказала Вите). А потом пришли эти… Ну и что?

Тишина в коридоре. За каждой дверью сидят летчики и молча пьют чай. Или не пьют. И чайники стынут на их подоконниках.

И вот в тишине за одной из дверей начинает хрипеть патефон. И дверь распахивается. На освещенном пороге — Женщина-летчик Милица Васильевна. На ней черный капот с хризантемами, в волосах бумажки, в зубах папироса.

«Виктория! — кричит она на весь коридор. — Марш ко мне пить чай! С бубликами! А ну по-быстрому!»

А патефон в ее комнате вопит что есть мочи: «Сэ-эрд-це! Ти-бе ни хочит-ца па-кою!»

И под его победные вопли я вступаю в жизнь. С этого часа я помню подряд все.

— Нянь! А эта тетя на картине кто? Королева?

— Никакая не королева.

— Ну тогда герцогиня? Или… графиня?

На этом мои познания в геральдике, взращенные на мамином брокгаузовском Шекспире, иссякают, и я умолкаю.

Но женщина в золотой одежде, с короной на голове смотрит на меня из рамы и не дает покоя. И странные крылатые не то дяденьки, не то тетеньки вкруг нее. И мальчик. Ну как же не королева? Вот и у него корона. Значит, он принц.

— Так кто же она тогда?!

— Плотникова жена, — отвечает няня. И с грохотом ставит утюг на подставку.

Вовсе уже непонятно…

— А эти кто? С крыльями?

— Ангелы. Они ей служат.

— А почему?

— А потому что царица небесная.

Простыня взлетает в няниных руках, подобно белеет-парусу.

Ух ты! Вот оно что! Ну, тогда все понятно: и синенький стаканчик на цепочке, и огонек в стаканчике, и корона…

Царица небесная — это, наверное, главнее в сто раз, чем Золотая рыбка. Рыбка — Владычица морская, у нее только рыбы и восьминоги всякие. А у Царицы небесной кого только нет! И ангелы эти, и воробьи, наверное… И летчики тоже, конечно!.. Вот это царство!

И словно в подтверждение моих размышлений, в оконное стекло требовательно начинают лупить носами громогласные подданные Плотниковой жены. Няня ставит утюг и идет к шкафчику.

— Сейчас, мои лапоньки. Сейчас, мои сиракузики…

Няня достает мешочек с пшенкой и сыплет через форточку на подоконник.

Воробьи гомонят, подпрыгивая от нетерпения, а няня Груша отпускает в их адрес нелестные замечания:

— Ведь еще насыплю, дурья твоя голова, чего скачешь, козел заморский? Ладно, там у меня на кухне еще вроде перловка была…

Но стоит няне отойти, как над колодцем двора медленно начинают парить две жирные вороны, прилетевшие из Соседнего-Двора-В-Который-Ходить-Нельзя.

— Няня! Вороны!

Но вороны уже, нагло отпихнув перепуганных воробьев, долбят черными клювами по подоконнику, стараясь сожрать до няниного прихода как можно больше.

— Ах ты хамлёт проклятый! — бушует няня. — Чтоб тебя дождь намочил! А ну, брысь отсюдова, прорвы!

Вороны, не торопясь и не теряя достоинства, отлетают. Тем более что они уже все сожрали. А неунывающие воробьи снова скачут по подоконнику, отлично зная, что няня не замедлит навести справедливость и даст перловки.

Вот интересно: а вороны тоже подчиняются Царице небесной? Нет. Наверное, они у нее шпионы. Или враги народа. Должны же и в ее царстве быть враги народа…

Мои папа и мама уехали в командировку. Командировки бывают большие и маленькие. У мамы и папы очень большая командировка.

Так мне сказала Женщина-летчик Милица Васильевна. Сначала я жила у нее. Долго — наверное, целый месяц. А потом пришел комендант общежития и сказал ей, чтобы она отдала меня в детский дом.

Тогда Милица Васильевна взяла меня за руку и поехала со мной в Москву. Она сказала:

— А теперь, Витька, попробуй привести меня к каким-нибудь твоим знакомым. Или дальним родственникам.

И я повезла ее к няне Груше. Раньше, когда я жила с мамой и папой, мы часто ездили к няне, и дорогу я знала. Мы сели в трамвай-троечку и поехали. Когда я ездила с мамой, я всегда смотрела в окошко и где вылезать — помнила. Надо было доехать до площади, где с одной стороны ворота, а с другой — большой красный дом и роют под землей дырку.

Мы слезли и пошли через площадь к няни Грушиному дому. А когда мы шли мимо Соседнего-Двора-В-Который-Ходить-Нельзя, Милица Васильевна вдруг остановилась и говорит:

— Э, нет, брат… Это куда ж ты меня ведешь? Сюда я еще не хочу.

Я сказала:

— Нам не сюда. Нам туда.

И привела ее куда нужно.

Няня Груша не мне няня, а моей маме. Она ей кормилица. Это почти что бабушка. Так она мне объяснила.

Ее квартира очень хорошая. В ней много разных людей. И все готовят на кухне. Не так, как у летчиков, на табуретках, а все вместе. Кухня у няни громадная. Примуса жужжат на разные голоса, и надо громко кричать, иначе ничего не слышно. И от этого очень весело. Пол в кухне в красную и желтую клетку, и по нему можно скакать в классики. А коридор не такой, как у летчиков, а весь кривой. В нем много сундуков и старых кресел, и там очень хорошо играть в прятки или в шпионов. В няниной квартире живут два больших мальчика, Шура и Ясик, и девочка Илика. Илика еще маленькая. Она играть не умеет. Она только бегает за нами следом. Или закроет глаза ладошками и говорит: «Ищите меня! Я спряталась!»

Самая красивая комната — это няни Грушина. Она прямо за кухней. В ней есть наша с няней кровать, столик, две табуретки и шкафчик на стенке. В шкафчике три полки: на одной — пшенка для воробьев и всякое неинтересное, на другой — чашки с блюдцами, две мисочки, чайник и сахарница, а на третьей — книжки. Нянина, мои и одна мамина — «История искусств».

Окно у няни очень глубокое. На нем можно сидеть и смотреть во двор. Или на нянины картины про Плотникову жену и ее мальчика. Картин много, и они все висят на стенке рядом с окном. И синенький стаканчик на цепочке. А внутри его огонек…

Няня Груша — самая главная в квартире. Она не их няня, а моей мамы, но все равно все — и взрослые тоже — ее зовут «няня», и все ее слушаются. И без нее ничего не знают.

Утром я просыпаюсь и слышу, как няня стоит на коленях и разговаривает с Плотниковой женой. Я не очень хорошо слышу, про что она ей говорит, потому что еще не проснулась, и под их разговоры я еще немного сплю. Няня говорит долго. Иногда из кухни кто-нибудь заглянет, видит, что няня занята, и уйдет — не хочет ей мешать. Но няня все равно отвлекается. Вдруг понюхает-понюхает — и как закричит, прямо так, на коленях:

— Николай! Ты что там, макароны на постном масле, что ли, жаришь? У вас ведь жир еще есть!

— Так Нюра на дежурстве. А я не знаю, где там у нее что…

— За окном погляди. В эмалированной кастрюльке, — советует няня. И снова кланяется.