Александр Барков - А будет ли удача

Александр БАРКОВ, Геннадий ЦЫФЕРОВ

А БУДЕТ ЛИ УДАЧА?

(Повесть о жизни Самуэля Готлиба Гмелина,

о его путешествии в далекую Персию,

о приключениях и происшествиях,

кои с ним произошли за время долгих скитаний

и странствий)

________________________________________________________________

СОДЕРЖАНИЕ:

Гессен А. ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Глава I. ВЫСОЧАЙШЕЕ СОИЗВОЛЕНИЕ

Глава II. К НЕВЕДОМЫМ ПЕРСИДСКИМ БЕРЕГАМ

Глава III. ПИСЬМО НА РОДИНУ

Глава IV. ГОРНЫЕ ТРОПЫ

Глава V. ХРАМ ОГНЕПОКЛОННИКОВ

Глава VI. В ПОДНЕБЕСНОМ ДВОРЦЕ БЕЛОКАМЕННОМ

Глава VII. ДИПЛОМАТИЯ

Глава VIII. ВЕСТИ С РОДИНЫ

Глава IX. РУССКИЙ КОНСУЛ

Глава X. А БУДЕТ ЛИ УДАЧА?

Глава XI. К ДАЛЕКИМ ЗЕМЛЯМ

Глава XII. ЗАСАДА

Глава XIII. В ПЛЕНУ

Глава XIV. ПОСЛЕДНИЙ ПУТЬ! В НЕБЫТИЕ? В БЕССМЕРТИЕ!

________________________________________________________________

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

В низовьях великой русской реки Волги есть большое селение Гмелино. Оно названо в честь академика Императорской Академии наук Самуэля Готлиба Гмелина. Ученый возглавил экспедицию, побывавшую в тех местах во второй половине XVIII века, собрал богатейший географический и этнографический материал и навеки вписал свое имя в историю отечественной науки.

Имя академика Императорской Академии наук Самуэля Готлиба Гмелина, к сожалению, теперь оказалось почти забытым. Между тем это был один из тех подлинных мучеников науки, которые своими трудами прославили Россию, ставшую для них второй родиной. Его имя можно поставить в один ряд с С. П. Крашенинниковым, составившим описание земли Камчатки, и Афанасием Никитиным, совершившим легендарное путешествие в Индию. Гмелин совершил тяжелое и опасное путешествие на Кавказ и в Персию и трагически погиб в 1774 году. Погибли и многие его спутники и друзья по экспедиции, схваченные озлобленным на Россию, мстительным персидским ханом эмиром Гамзой. Но уцелели научные записки и дневники Гмелина, содержащие интереснейшие и ценнейшие для отечественной науки результаты его трагически оборвавшихся поисков. Сам путешественник так говорил о своей миссии: "Намерение мое состояло в том, чтобы описать те страны, по которым я ехал, исследовать со вниманием все попадающиеся особливые предметы... также примечать за домостроительством, узнавать нравы и обыкновения народов".

В основу повести Александра Баркова и Геннадия Цыферова положены подлинные события. Сквозь седые туманы ушедшей эпохи перед нами воскресает Персия с ее дикими, первобытными нравами - та Персия, в которой позднее мученически погиб русский посланник Александр Сергеевич Грибоедов.

Местами повесть носит приключенческий характер, но это те здоровые "приключенческие" поиски, которыми богаты и в наше время значительные научные открытия.

Трудная, героическая, полная риска жизнь академика Гмелина может служить вдохновляющим примером для наших современников.

А. Гессен

Глава I. ВЫСОЧАЙШЕЕ СОИЗВОЛЕНИЕ

Профессор Императорской Академии наук Самуэль Георг Готлиб Гмелин проснулся, по обыкновению, рано.

Чуть брезжил за окном рассвет, тлели и мигали бледные фонари на улицах, а профессор уже сидел за бюро, перебирал и просматривал бумаги, письма, книги: "Атлас Российский", "Описание земли Камчатки" академика С. П. Крашенинникова, "Оренбургскую топографию" П. И. Рычкова, труд шведского естествоиспытателя Карла Линнея "Виды растений"...

Письма, бумаги, книги - это судьбы людей. А вот и его судьба, его планы и надежды. Здесь тщательно описан маршрут будущей экспедиции: Петербург, Новгород, Валдай, Тверь, Москва, а затем Дон, Волга. И, наконец, Астрахань, Каспий... Персия.

Однажды, когда Гмелина спросили о Персии, он полушутя, полусерьезно ответил:

- Хочу въявь увидеть восточную сказку!

Слушатели переглянулись.

Говорил и писал ученый сухо и вдруг - сказка.

А почему, впрочем, и не помечтать!

Гмелин встает, потирает озябшие руки. Подходит к окну. Какой-то мальчик, задрав нос кверху, рассматривает, как хмурый фонарщик гасит последний фонарь.

Неожиданно профессор улыбнулся: в сущности он такой же любопытный мальчишка, Персия для него - волшебный фонарь. Вот если бы сказать почтенным мужам из Академии такое:

"Господа! Персия - это волшебный фонарь. Если у фонаря открыть хрустальную дверцу и зажечь его, вы увидите чудеса".

Однако надо говорить по-иному:

- Я полагаю, среди всех областей, изученных и исследованных нами, Астрахань, Каспий, Персия, по моему суждению, не токмо изучены менее прочих, но даже до сего времени по-настоящему не обследованы никем. Государь наш Петр Великий немало сил и труда затратил, дабы прославить науку. Великая северная экспедиция 1734 - 1743 годов составила опись морей и берегов северных государства нашего. Имена Беринга, Лаптевых, Челюскина на века сохранятся в памяти благодарных потомков. Думаю, и мы должны быть достойны их памяти.

"Достойны их памяти..." - ученый задумчиво смотрит на стопку книг на столе.

Там-там - выстукивает он мотив старой немецкой песни:

Капля серебра дарит хрусталю цвет и звук...

Толика славы дает жизни блеск и радость...

Там-там-там... "Блеск и радость..."

А много ли радости было у него?

Труд, постоянный, неустанный труд. Один философ писал, что труд радость, однако вдыхать аромат цветов, слушать музыку, пение птиц - тоже радость. Но такой радости у него было мало.

Не раз его друзья говорили:

- Ты, безусловно, преуспел, Самуэль. Так молод - и уже профессор!

Ох уж эти благожелатели! Знали бы они, чего ему это стоило! Гмелин постоянно от всего отказывался: от дружеских пирушек, от прогулок за город, от свиданий. А когда весной цвели акации и на вечерних балах, шурша крахмальными юбками, танцевали барышни, он до поздней ночи засиживался над книгами.

Там-там-там... толика славы. Он хотел, он мечтал стать знаменитым. И что же? Гмелин на мгновение насупил брови и вдруг озорно подмигнул своему отражению.

"И все-таки печалиться пока не стоит. Сын бедного тюбингенского лекаря стал в двадцать два года профессором университета. Тебя пригласили в Петербургскую Академию наук. А в скором времени ты собираешься в Персию изучать животный и растительный мир и "обращать внимание на все, что примечания достойно". Сегодня тебя примет императрица, чтобы лично дать высочайшее соизволение. Пройдет семь - десять лет, и ты будешь знаменит. "Смотрите, неужели это тот Гмелин? - станут говорить в гостиных. Исследователь Персии. Примечательнейшая личность!".

Ученый кружится по комнате, хватает трость, начинает отчаянно фехтовать.

Противник ловок, силен, но Гмелин делает блестящий выпад, и тот падает ниц. Профессор поднимает опрокинутые стулья.

Утренний шум пугает слугу Прохора. Он вскакивает и никак не может понять, что произошло. Так рано; в комнатах один барин. А барин с важностью расчесывает бакенбарды и ликует:

- Виват! Победа! Я еду на Кавказ!

"Батюшки, - вздыхает Прохор, - не свихнулся бы господин... День и ночь за книгами, вот ум за разум и зашел".

- Вы чайку с ромом попили бы. Никак, горячка у вас?

- Что? Что ты сказал? - Гмелин вновь хватает трость, загоняет перепуганного слугу в угол и, чуть кольнув в живот, смеется: - У меня не горячка, а хороший настроений! - От волнения профессор заикается, говорит неправильно. - Сей день поутру мне надобно быть во дворце. Матушка-императрица меня принять желали...

- Ух ты! - Прохор всплескивает руками. - Дожили, значит, дожили... Слава те, господи!

- Дожили. - Гмелин усаживается в кресло и приказывает: - Мундир! Да не забудь, проверь, готова ли карета?

- Да, да... А то как же! - Слуга второпях хватает то мундир, то щетку, а затем убегает.

Гмелину нравится этот утренний переполох. Помнится, в детстве так же суетилась матушка, собирая его в гости. И так же, в предчувствии чего-то неожиданного, таинственного и чудесного, замирало сердце.

Наконец все улажено.

Прохор одергивает на ходу кафтан, бросается открывать дверцу кареты.

Карета старая, потрескавшаяся, но Гмелин ничего не замечает. Он приветливо кивает кучеру:

- Во дворец еду!

Громыхая, дребезжа, позванивая колокольчиком, карета не спеша катится по прямым улицам Санкт-Петербурга.

Гмелин смотрит в окно.

Санкт-Петербург - Северная Пальмира. Петр I мечтал, чтобы его город напоминал Амстердам или Венецию. Но Петербург похож только сам на себя. И здесь есть палаццо. Великолепное палаццо графов Строгановых, построенное знаменитым Растрелли, но это отнюдь не венецианский дворец. Гмелин видит не только его красоту, но и диспропорцию - окна второго этажа слишком узки, близко поставлены и никак не гармонируют с широкими зеркальными проемами первого. Однако это вовсе не портит дворец, напротив, придает ему выражение ироническое и надменное. Сей дом - дом не венецианца, а русского барина и мужика одновременно.