Эдуард Скляров - Записки бывшего милиционера

Настоящие записки, названные как «Записки бывшего милиционера», являются не литературным, а кратким документальным описанием моей жизни, и то только в той части, которая запомнилась мне самому или о которой я узнал из документов, прочих бумаг и рассказов других людей, и не только милицейского периода, которому отдано почти тридцать лет собственной жизни.

Когда задумывались «Записки…» — а это было достаточно давно, — тогда и родилось их название, и мне казалось, что милицейский период моей жизни — это самое важное и единственное, что достойно описания. Но в последующие годы в моей «милицейской» голове под влиянием новых жизненных событий и обстоятельств произошли такие переоценки всего и вся, что теперь я твёрдо знаю: милицейский период — это далеко не самое главное в моей жизни. Главным является вообще вся жизнь, со всеми её взлётами и падениями; а то, что ранее казалось мелким и незначительным, на самом деле не менее важно, чем служба в милиции. Другое дело, что какие-то периоды, какие-то события хотелось бы прожить по-иному. Но, увы, двух жизней не бывает.

Взяться за «Записки…» меня побудили три причины. Первая — это какая-то внутренняя потребность рассказать о себе и о том, что запомнилось. Вторая: хочу, чтобы моих детей и внуков не смогли упрекнуть в том, что они Иваны, не помнящие родства. К сожалению, себя лично из этих Иванов исключить не могу, так как о своём происхождении, и это видно из «Записок…», у меня довольно отрывочные и смутные представления. Но в этом виноват не столько я, сколько мои родственники, в том числе и мать. Я неоднократно пытался разговорить и мать, и деда, и своих тёток, но, наверное, не был настойчив, когда они отмахивались от меня из-за своей вечной занятости и обещали рассказать о своей жизни потом, когда будет свободное время. Стирка белья, приготовление пищи, уборка в доме и прочая домашняя суета для них, да и для меня, казались более важными делами, чем «пустые» разговоры. И только на склоне лет я стал понимать, что жизнь не столь долга, как кажется по молодости, да и заканчивается она иногда далеко не в те сроки, на которые по своей самонадеянности рассчитываешь. При этом я всегда помнил слова Эллис Питерс из одного из её романов о средневековой жизни: «…через сорок лет после смерти человека о нём редко кто уже помнит на земле. Через сорок лет человек действительно умирает». И, наконец, третья причина написать мемуары, возмущающая меня до глубины души, — это почти полное умолчание об отделе охраны общественного порядка областного УВД, о его работниках и их делах в «служебных» книжках (появление которых для меня всегда полная неожиданность), издаваемых по инициативе и под кураторством руководства УВД. Как будто в системе органов внутренних дел области нет и не было патрульно-постовой службы, разрешительной системы, охраны и конвоирования подозреваемых и преступников и других направлений работы службы охраны общественного порядка, как будто нет и не было и её сотрудников.

Даже в ведомственном музее областного УВД, в отличие от других служб, об отделе охраны общественного порядка, о его сотрудниках и о его подразделениях на местах нет ни слова.

Конечно, мои «Записки…» не посвящены только этой службе, и о ней рассказывается только в свете моего жизнеописания, но, как говорят, лучше хоть что-то, чем ничего. Да и отличаются «Записки…» не описанием «подвигов» — что уж очень характерно для вышеупомянутых «служебных» книжек, но не характерно как раз (имею в виду «подвиги») для исполнения повседневных служебных обязанностей, — а рассказами, хотя и фрагментарно, о повседневной, будничной работе и обстановке, в которой эта работа осуществлялась.

«Записками…» я пытаюсь — вопреки народной мудрости — убить двух зайцев, так как не вижу другого пути. Одним «выстрелом» — поведать детям и внукам, кто я и как я жил, а вторым — рассказать о своей милицейской службе, о коллегах и товарищах, с которыми работал, дружил, а порой и конфликтовал.

Основу «Записок…» отрывками начал писать ещё в 90-е годы прошлого века, но кардинальные изменения в образе жизни, обусловленные депутатством, увольнением из системы органов внутренних дел, и частная юридическая практика на вольных хлебах заставили надолго забыть о «Записках…». Но теперь настало время — мне семьдесят. Раньше людей в таком возрасте я считал глубокими стариками. Но я-то в свои семьдесят — совсем не старик, тем более не глубокий, но появилось желание, как и у многих людей в этом возрасте, записать то, что ещё помнится, что, по моему мнению, должны знать мои наследники.

Всё, что рассказано в «Записках…», это моё личное видение и понимание того, что происходило со мной и вокруг меня, а это не исключает, конечно, ошибок и какого-то искажения действительности. Память человека и его система оценок — вещи сугубо индивидуальные. Что для одного благо, для другого может быть злом. Один помнит хорошее в своей жизни, другой — плохое, но в обоих случаях память о подробностях может и подвести.

Не могу не вспомнить цитату из предисловия к роману Василия Аксёнова «Таинственная страсть»: «Сорокалетний пласт времени — слишком тяжёлая штука… Неизбежны провалы и неточности, которые в конце концов могут привести — и чаще всего приводят — к вранью. Стремление к хронологической точности часто вызывает путаницу».

Что уж говорить мне о моём пласте в семьдесят лет, да ещё с учётом того, что я не вёл ежечасно и ежедневно записей в отличие от упомянутого Аксёнова. Поэтому в моём сочинении, наверное, неизбежны и путаница, и враньё. Да простят меня читатели, если таковые найдутся. События, названия и имена, упоминаемые мной, являются плодом моей памяти, но это не утверждения, исключающие сомнения в их реальности.

Мои близкие спрашивали меня, почему же моя книга названа «Записки милиционера». И их понять можно. Я ведь никогда милиционером в прямом смысле этого слова не был.

В российской милиции, в отличие от армии, не было звания «рядовой милиции», а были звания «милиционер» (самое низкое звание), «сержант милиции», «старшина милиции» и т. д. Кроме того, в милицейской среде слово «милиционер» употребляется и в широком смысле, аналогично слову «солдат» в армии, которым зачастую называют себя и офицеры, и генералы. Так и в милиции: все, кто носил милицейскую форму, — милиционеры в широком смысле этого слова. Поэтому я использую этот термин, хотя должность милиционера фактически занимал всего три месяца, когда по доброте начальника Соломбальского райотдела Лукина был назначен на эту должность, являясь студентом, проходящим следственную практику в этом райотделе весной 1968 года, и соответственно получал зарплату милиционера, что меня значительно тогда материально укрепило.