Ружка Корчак - Пламя под пеплом

Вильнюс пылал. Город подвергался тяжелому обстрелу. Германские пикировщики атаковали колонны партизан. Хорошо укрепленный немецкий гарнизон продолжал оказывать сильное сопротивление. Тем временем партизаны отрезали врагу пути отступления.

10 июля еврейские партизаны вместе с колоннами бригады вышли к Бялой-Ваке километрах в двадцати от города. Отряд "Мститель" окопался в поле и залег в засаде.

С наступлением темноты разведчики ушли вперед. Они продвигались к тонущему во мраке безлюдному мосту через Бялу-Ваку. Пошли чуть в обход, опасаясь засады, и тут вдруг резко щелкнул винтовочный затвор: "Стой! Кто идет?" "Партизаны!" — "Пароль!" —"Красная Армия!" — звучал ответ.

С моста донесся топот бегущего человека. Здесь, возле моста на Бялой-Ваке год назад ночью, под проливным дождем проходили последние бойцы гетто, прорываясь в лес, а теперь тут стояла Витка в объятиях плачущего танкиста, солдата Красной Армии, родом из Могилева: "Да, да, — плакал он и смеялся, — их бин ойх а ид. А ид!" ("Да, да, я тоже еврей!").

13 июля 1944 года войска маршала Черняховского двинулись на северо-запад, держа путь на Кенигсберг. Тыловые части вступили в Вильнюс. По всем дорогам, ведущим к городу, двигался могучий поток регулярных и нерегулярных войск. Из всех шедших сюда партизан возвращались только евреи.

Во дворе ХКП еще валялись трупы расстрелянных. Кто-то улизнул из рядов отрядной колонны и, к вечеру вернувшись, сказал "Я видел живого еврея". Отряд шел по улицам Завальной и Киевской, и женщины, глядевшие из подворотен, шептались "Смотрите, сколько их еще осталось".

Через три дня после освобождения Аба Ковнер обратился к комбригу Юргису с предложением забросить добровольцев из числа партизан-евреев на землю Германии. Предложение было отвергнуто. Юргис ответил: "Люди, подобные вам, теперь нужны нам тут, чтобы восстанавливать жизнь".

Я МЕДЛЕННО ШАГАЮ ПО ПЕРЕУЛКАМ БЫВШЕГО ГЕТТО. Заглянув во двор, где помещался наш штаб, вздрагиваю от звука громких голосов на соседнем дворе польские женщины развешивают белье. Новые жители еврейской улицы.

Среди камней мостовой пробивается трава. Вот здесь был юденрат. Спортивная площадка гетто. На стенах — фигуры юношей и надпись: "В здоровом теле здоровый дух". Напротив — то, что тогда было другим миром, — городской рынок. Как и тогда, тут полно народу. Торговки завертывают селедку в страницы, вырванные из книг Танаха. Под лотками свалены разодранные тома из знаменитой еврейской виленской типографии братьев Ромм.

Спустя три дня после освобождения города вынырнули прятавшиеся евреи. Они крадутся по улицам, ищут какого-нибудь знакомого и приходят к большому зданию, где размещены еврейские партизаны, словно это — якорь спасения. Среди них есть такие, кто почти год прятался в канализационных трубах в уверенности, что на поверхности нет уже ни одного живого еврея и все уцелевшие — в подземелье. Свет солнца слепит их прищуренные глаза, взирающие на нас с изумлением. Их лица, обтянутые зеленоватой кожей, кривит улыбка, смахивающая скорее на гримасу, когда они нам представляются: "Мир зейнен ди иден фун ди канален" ("мы евреи из канализации").

Советские солдаты-евреи бродят по улицам в поисках соплеменников. Они тоже приходят к нам. Волнуются. Коверкая идиш, рассказывают, что прошли много местечек и городов и нигде не встретили живого еврея. Писатель Кушнарев, облаченный в советскую офицерскую форму, со слезами обнимает одну из наших подруг-партизанок. Здесь и писатель Илья Эренбург.

Под утро мне приходится идти в караул у оставшихся после немцев складов снабжения: военное командование поставило сторожить их именно нас (одержимая жаждой легкой поживы толпа грабит и растаскивает все, что попадется под руку). Позади меня идет женщина с мальчиком. Когда они меня обгоняют, я внезапно улавливаю, что мать разговаривает с сыном на идиш. Стою посреди улицы и плачу — сподобилась увидеть живого еврейского ребенка.

Товарищи рассказывают об отце и сыне, которые в течение девяти месяцев просидели в подвале у знакомого христианина в ящике и теперь не могут пошевелиться.

Рашка Твердин, ушедшая с нами в лес, когда ей еще не исполнилось 14 лет, приходит навестить меня. У нее была большая семья. Никого не осталось. Она вручает мне "Послание к товарищам-хашомеровцам в лесах", которое она спрятала у себя на теле перед выходом из партизанского лагеря. В своем тонком летнем платьице, с дрожащими, съеженными от холода плечиками, она, мне кажется, совсем не подросла с тех пор, как я впервые увидела ее в гетто. Уговариваю взять мое пальто. Она обещает назавтра вернуть и уходит к себе в комнату на соседней улице.

Ночью немецкие самолеты бомбили город. Наутро под развалинами мы нашли тела Рашки Твердин и Блюмы Маркович.

На следующий день мы вырыли первую могилу на старом еврейском кладбище освобожденного Вильнюса. В десятках километров отсюда, среди болот в Рудницких лесах полгода назад мы похоронили сестру Блюмы — Рашку Маркович. Их мать была расстреляна в Понарах,

В город начинают приходить из Нарочи первые из наших партизан, бывшие члены ЭФПЕО. Только теперь до нас по-настоящему доходит то, что там произошло, и при каких обстоятельствах погибли десятки наших товарищей.

Штаб партизанской бригады составляет список представленных к боевым наградам. Евреев в списке крайне мало. Из Москвы приходят медали для распределения среди всех бойцов бригады. Штаб задерживает церемонию вручения — в Литовской бригаде слишком много евреев, награждение медалями может выявить это. В знак протеста против такого отношения Аба Ковнер на глазах Гавриса рвет приказ о представлении его, Абы, к ордену.

В Понарах устраивают траурную церемонию. Представители правительства отмечают память погребенных в Понарах литовских, польских и русских граждан.

Братские могилы наполовину разрыты. В них лежат тысячи расстрелянных евреев, которых немцы не успели сжечь. Трупы громоздятся пластами, присыпанные известью.

Отдел вспомоществования партизанам начинает распределять одежду, присланную в виде подарка из Америки. Не всем евреям она достается: слишком мало одежды и слишком много евреев. Литовский партизан, сияя в своем новом пальто, показывает записку, найденную в кармане, которую он не может прочесть. Паренек-еврей прочитывает записку, написанную на идиш: "Боровшемуся и не сдавшемуся гордому партизану — от его еврейского брата в Америке".

В города прибывают первые уцелевшие в эстонских лагерях. Они успели бежать накануне ликвидации. Приезжает Барух Гольдштейн, один из ветеранов ЭФПЕО, и из его уст мы слышим эпопею вильнюсских евреев, доживших в эстонских лагерях почти до самого освобождения, о борьбе членов ЭФПЕО и попытках бегства и сопротивления.