Светлана Пожарская - Франсиско Франко и его время

Поистине масонофобия стала вторым естеством Франко, навязчивой идеей, дьявольским наваждением, как не раз отмечали его биографы. Именно в масонстве он видел основные причины исторического упадка Испании и политического вырождения — так он определял состояние государства и общества в канун гражданской войны.

Без искоренения масонства, по его глубокому убеждению, невозможно возродить страну. Но эта задача — на многие годы. А пока Франко продолжал строительство своего государства в соответствии со своими представлениями и вкусами.

12 августа 1937 г. Франко перенес свою резиденцию в Бургос. 30 января 1938 г., в восьмую годовщину падения диктатуры Примо де Риверы, было создано первое франкистское правительство. Пост министра иностранных дел получил генерал граф Г. Хордана, а общественного порядка — генерал М. Анидо, оба в прошлом входившие в правительство Примо де Риверы. Так Франко наметил еще одну линию своей «родословной».

В него вошли: два монархиста — генерал граф Гомес Хордана, министр иностранных дел, и Андрее Амадо, министр финансов; два карлиста — Родесно, министр юстиции, и Педро Саинс Родригес, министр просвещения; генерал Дáвила получил пост военного министра; генерал Мартинес Анидо — пост министра общественных работ; Хуан Антонио Суанчес, друг отроческих лет Франко, получил пост министра торговли и промышленности.

Из старой фаланги в правительство вошел только Фернандес Куэста. Зато «новорубашечников», как стали называть фалангистов, ставших таковыми только после 19 апреля 1937 г., в новом правительстве было два — Г. Буэно, министр труда, и Серрано Суньер. Занимая пост министра внутренних дел, он, по существу, был вторым человеком в правительстве после Франко.

С именем Суньера связан и закон о печати от 22 апреля 1938 г., который, как явствует из его первой статьи, поставил под полный контроль государства все, что связано с изданием и распространением периодической печати и книг. Этот закон ввел самую жестокую в истории Испании предварительную цензуру.

Этот «баланс сил» во франкистских кабинетах, отражавший своеобразный «усеченный» консервативный плюрализм, стал традиционным на протяжении многих лет.

Генерал Аранда в беседе с полковником германского генерального штаба Крамером 5 июня 1939 г., уже после падения Республики, заметил, что «Франко и на внутриполитической арене приходится все делать самому. Давно назначенные им министры ничем себя не проявляют». Он, Аранда, «вообще не думает, чтобы кто-либо из испанцев знал, кто же именно является министром»[95].

Позднее историки и политологи назовут такое государственное и общественное устройство тоталитаризмом. Для Франко этот термин не носил негативного характера: он сам его неоднократно употреблял, но в позитивном ключе. Достаточно вспомнить его речь перед Национальным Советом фаланги 17 июля 1942 г.: «В Европе существует только один опасный враг — коммунизм, и только одна система, способная его победить — тоталитарный режим». Но он и ранее, еще в годы гражданской войны, восхвалял порядок тоталитаризма и обливал презрением хаос, порожденный демократией. Он полагал, что для этого у него были основания. Наряду с прочими примерами он имел в виду и тот феномен, который историки позднее назовут «гражданская война в гражданской войне».

«Историческим утром 19 июля мы увидели, как все, абсолютно все, не вспоминая о прошлом, не вглядываясь друг в друга, чтобы увидеть, не является ли сосед вчерашним врагом, боролись бок о бок и имели только одну общую цель — овладеть цитаделями фашистов»[96], вспоминал лидер анархо-синдикалистской Национальной конфедерации труда М. Васкес. Но старые распри все же не были забыты.

Мятеж дестабилизировал прежнее государство. Центральный аппарат бездействовал, старая власть на местах была дезорганизована, новая только создавалась, причем нередко присваивала себе функции верховной власти. «Каждая организация и партия, — вспоминала Долорес Ибаррури, — считала себя правительством в миниатюре»[97]. Настала пора, как полагали многие партии и организации республиканской зоны, воплощения в жизнь их социальных и политических идеалов, представлявших собой весьма пестрый калейдоскоп. Это никак не способствовало борьбе с такими сплоченными, действующими как единый организм, вооруженными силами и верховной властью националистической зоны, возглавляемыми Франко.

В тот день, когда было сформировано правительство, возглавляемое Ларго Кабальеро, его глава призвал «оставить в стороне идеологические различия, потому что в данный момент не может существовать иного желания, кроме желания добиться подавления мятежа»[98]. Но этот призыв не всеми был услышан.

Грань между «своими» и «чужими» для многих партий и организаций не всегда совпадала с линией траншей, отделявших республиканцев от националистов. И не так были далеки от истины те исследователи, которые отмечали, «что тыл республиканской Испании был охвачен настоящей «второй» гражданской войной, где социалисты и троцкисты боролись против коммунистов, а анархисты — против коммунистов и социалистов»[99].

Порой взаимное недоверие выливалось в вооруженные конфликты. Примером тому может служить майский путч 1937 г. в Барселоне и братоубийственная борьба в Мадриде в последние дни Республики в марте 1939 г. На взаимное недоверие обращал внимание и Манфред Штерн (генерал Клебер) в своем отчете Исполкому Коминтерна 14 декабря 1937 г.[100]

И все же, несмотря на все издержки «революционного процесса» в республиканском тылу, тенденция к консолидации сил возобладала: почти до самого завершения войны не была потеряна вера в победу, хотя успехи не раз сменялись поражениями. И даже когда чаша весов клонилась в сторону франкистов, защитники Республики находили силы к сопротивлению.

Даже через два года после начала мятежа, 25 июля 1938 г., орудийные залпы возвестили о начале самой крупной операции гражданской войны — 113-дневной битве на р. Эбро. И хотя исход этой битвы был трагическим для защитников Республики, ее продолжительность, несмотря на большие потери, свидетельствовала о высоком уровне боеспособности республиканской армии, а на выдающиеся качества ее командования обращал внимание даже посол Германии Э. Шторер.

Сражение под Гуадалахарой в марте 1937 г., в котором был практически разгромлен итальянский экспедиционный корпус, стало последней попыткой франкистов овладеть Мадридом с северо-востока. По словам французского историка Ж. Сориа, «коварный каудильо не мешал высмеивать своих фашистских союзников на страницах газет и в кабаре»[101]. Но важнее было то, что анализ причин неудач под Мадридом побудил Франко изменить саму концепцию войны.