Пол Стретерн - Гегель

А вот более абстрактный, более невнятный пример (для которого, разумеется, метод подходит лучше):

Тезис: всеобщность. Антитезис: единичность. Синтез: индивидуальность.

К созданию диалектического метода (сам философ называет его логикой) Гегеля подтолкнуло похвальное честолюбие. Он стремился преодолеть главный недостаток традиционной логики – ее полную бессодержательность. Логика никогда и ни о чем не говорит, кроме как о себе самой. Возьмем для примера традиционное логическое построение:

Все философы страдают манией интеллектуального величия. Гегель – философ. Следовательно, Гегель страдает манией интеллектуального величия.

Логически это построение верно в отношении колдунов, волшебников и Мерлина. Представим это так:

Все А есть В. X есть А. Следователь– но, X есть В.

Логическая форма остается одной и той же, как бы ни менялось содержание. Гегель полагал, что цель логики – исти– на. Но если истина лишена содержания, то что она? Ничего. Бессодержательная истина традиционной логики не дает никакой информации. Она не в состоянии открыть настоящую истину. Это разделение формы и содержания и стремился преодолеть Гегель.

Излагая свои аргументы, Гегель требовал, чтобы его воспринимали во всей полноте. (Нас уверяют, что нестыковки обычной логики не должны нас смущать, и все состыкуется при целостном рассмотрении аргументации.) Гегель начинает с того, что логика – изучение мышления. Как мы уже видели, диалектический процесс восходит к разуму или Абсолютному Духу. Разум есть высшая реальность, не зависящая от конкретных форм, которые он принимает в существующем мире. Именно разум формирует мир. Следовательно, изучение закономерностей работы разума (мышления) позволит понять закономерности мирового развития.

Из сказанного выше следует, что объективная действительность не может существовать независимо от мысли. Действительно, в «Феноменологии духа» Гегель утверждает, что мысль есть объективная действительность, и наоборот. Мысль и объективная действительность суть одно и то же. Это значит, что, когда логика нацелена на мышление, она также нацелена на реальность. Таким образом, предмет логики – «истина как таковая».

Итак, диалектика, в основе которой лежит триадический метод (тезис – антитезис – синтез), имеет как форму, так и содержание. Она работает так же, как работает разум; она стремится к постижению «истины как таковой». Тезис порождает антитезис, поскольку формально не способен вместить в себя содержание во всей целостности. Так, тезис «бытие» неизбежно порождает антитезис «небытие», а затем соединяется с ним, образуя синтез «становление».

В этой системе, бесспорно, заложено множество поразительных, глубоких, плодотворных идей. Но, по сути, все эти идеи поэтического свойства. Вся система, по сути, есть прекрасная поэтическая идея. Вот только приколота эта бабочка не иглой, а прибита кувалдой. Среди идей, положенных в основание выстроенной Гегелем пирамиды, немало не только ошибочных (Тезис: религия евреев. Антитезис: религия римлян. Синтез: религия греков), но и бессмысленных (Тезис: воздух. Антитезис: земля. Синтез: огонь и вода). Исходя из этого, становится очевидным, что хотя сам Гегель и называл свою систему необходимой (в логическом смысле), она во многом остается спорной. Ее логике недостает той четкой геометрической строгости, что есть, например, у Спинозы. Позже мы увидим, что в применении к более практическим областям, таким как история, она может быть источником весьма опасных идей. (Идея о национальном лидере как воплощении «мирового духа» могла иметь некоторое поэтическое оправдание в эпоху Наполеона, но сегодня, в свете опыта XX в., она определенно неприемлема.)

Публикация этого громадного труда не помогла Гегелю в финансовом отношении. Университет был по-прежнему закрыт, и он начал искать работу. Но тут диалектический процесс, происходивший все это время под боком у мыслителя, завершился неизбежным синтезом: у квартирной хозяйки Гегеля родился сын, которого нарекли Людвигом.

В скором времени Гегель уехал из Йены и следующие два года работал редактором Bamberger Zeitung. Увы! Можно только догадываться, как выглядели его передовицы, поскольку все номера этой газеты за 1807–1808 гг. пришлись некстати одухотворенному историческому процессу.

В тридцать восемь лет Гегель стал директором Нюрнбергской гимназии. На этом посту он оставался восемь лет, имея в своем распоряжении достаточно свободного времени для занятий философией. Гегель уже давно отказался от тезиса революционного освобождения и со всем пылом устремился в объятия его антитезиса. Должность директора гимназии подошла ему как нельзя лучше. «Смысл образования заключается в том, чтобы искоренить любые индивидуальные проявления фантазии и мысли, которые могут возникнуть у молодежи, – заявлял Гегель. – Мысль, как и воля, должна начинаться с послушания».

Подобно многим директорам школ, которые равнодушны к своей работе или просто ленивы, Гегель оказался строгим начальником, превыше всего ставившим дисциплину. Рискнувшего потревожить господина директора за работой мог ждать суровый выговор. Один из его учеников рассказывает: «…меня с товарищем послали к нему с нашими жалобами. Но какой нас ждал прием! Мы едва ноги унесли».

Затем возник еще один удивитель– ный антитезис. Гегель влюбился. Кому-то, возможно, сия концепция покажется столь же непостижимой, как и диалектическое понимание Абсолюта. Гегелю было сорок лет, он оставался закоренелым холостяком (если не принимать во внимание одну досадную оплошность). Годы напряженных занятий не прошли бесследно. Одутловатое угрюмое лицо выглядело преждевременно состарившимся, волосы поредели, и портретисты улавливали определенную уклончивость взгляда. Он был крепкого сложения, но сутулился и в обществе чувствовал себя неловко и держался скованно. Георг Вильгельм Фридрих Гегель не обладал харизмой – это признавали даже самые преданные его ученики. Девушка, в которую он влюбился, Мария фон Тухер, происходила из почтенной нюрнбергской семьи. Ей было всего восемнадцать.

Мария была подругой Жана Поля, популярного в то время писателя из ранних романтиков, и верила в такие романтические понятия, как чувства и порывы. Гегель посвящал ей тяжеловесные стихи, в которых усердно анализировал диалектическую природу любви. Даже во время свиданий он оставался директором и частенько принимал суровый тон в отношении легкомысленных романтических представлений Марии. Позже в одном из писем он попытается испросить прощения: «Признаю, когда мне случается оспаривать принципы, я слишком быстро забываю о том, в какой степени приверженность этим принципам выражена у каждой конкретной личности – в данном случае у Вас. Я отношусь к принципам слишком серьезно, поскольку от меня не скрывается их всемирное значение, которого Вы, возможно, не замечаете – а скорее, и просто не видите». Интересно, что бы сказал Гегель, если бы Мария, как он сам в ее возрасте, пошла на рыночную площадь сажать «дерево свободы»? Но факт остается фактом, Мария фон Тухер, похоже, отвечала взаимностью этому вечно недовольному брюзге.

В 1811 г. они поженились. Свадьба прошла весело, хотя и была несколько омрачена внезапным появлением квартирной хозяйки из Йены, которая устроила неприятную сцену. С негодованием размахивая какой-то бумажкой, она уверяла присутствующих, что Гегель дал ей письменное обещание жениться. По словам очевидца, ее «успокоили и пообещали возместить ущерб».

Погасить еще один старый огонек оказалось не так просто. Когда о свадьбе узнала сестра Гегеля Кристиана, у нее случился нервный припадок (описанный сухим языком бесчувственных женоненавистников того времени как «ипохондрическая меланхолия с приступами истерии»). Кристиана работала гувернанткой и даже не думала о том, чтобы выйти замуж. Отказ одному из поклонников, предложившему руку и сердце, вылился в приступ «нервозности», сопровождавшийся «странным поведением». Гегель предложил ей перебраться к нему, но Кристиана мучительно ревновала брата к жене, так что дальше предложения дело не пошло. Зато она переехала к родственникам, где, для начала, пролежала целый день на диване в рыданиях и стонах. По словам родственницы, она выражала «глубокое недовольство» своим братом и «глубокую ненависть» к его жене. Состояние несчастной настолько ухудшилось, что ее пришлось поместить в психиатрическую лечебницу, откуда ее выпустили по прошествии года.

Гегель сохранял привычную невозмутимость, но это свидетельство душевной неустойчивости сестры, должно быть, серьезно его обеспокоило. Он по-прежнему страдал от приступов депрессии и даже писал о «погружении в темные сферы, где все представляется зыбким, ненадежным и неопределенным, где повсюду блеск и великолепие, но рядом с ними бездна». Рассказывая, как пришел к осознанию своей философии, Гегель говорил, что «переломный момент вообще бывает в жизни каждого человека – мрачный период подавленности, через теснины которого он пробивается к уверенности в себе, к укреплению и утверждению самого себя, к уверенности в повседневной жизни; и если человек уже дошел до того, что утратил способность вновь обрести уверенность в привычной повседневной жизни, то он приходит хотя бы к утверждению уверенности в благородном внутреннем существовании». Психиатры часто указывали на «стремление к защите и безопасности… оказывающее побудительное воздействие даже на абстрактное мышление». Вполне возможно, что философия Гегеля, возникшая под влиянием некоего мощного импульса, отражала глубокий внутренний разлад. Такое предположение выглядело бы нелепым, но его подтверждает пугающе шизоидная (и впоследствии исцеляющая) природа диалектического метода, отражавшего, по словам самого Гегеля, работу разума.