Татьяна Алексеева - Ахматова и Гумилев. С любимыми не расставайтесь…

И она смотрела. Смотрела на все более нечеткие, уменьшающиеся черные силуэты и не видела ни других прохожих, ни зеленеющих по обеим сторонам улицы кустов и деревьев, ни бегущих по бледно-голубому небу пышных облаков. Все это было слишком обычным по сравнению с катафалком и идущими за ним скорбными фигурами, по сравнению со смертью. Ане порой казалось, что все остальное вообще не имеет никакого значения…

Она продолжала некоторое время стоять у дороги, глядя вдаль, даже после того, как последний из провожавших гроб прохожих завернул за угол и пропал из виду. Но внезапно подул сильный ветер, и девочка почувствовала, что совсем озябла. Надо было возвращаться домой, пока она не замерзла окончательно и не начала опять кашлять и пока дома не обнаружили ее отсутствия. Аня отступила обратно в кусты и, заслоняя ладонью глаза, чтобы их не задели раздвигаемые ею ветки, стала пробираться обратно к дверям своего дома.

Перед глазами у нее по-прежнему стояла медленно движущаяся по улице вереница стариков в черном. Всем им было уже очень много лет, за семьдесят или за восемьдесят, а тому, кого они хоронили, наверное, еще больше. Эти люди жили в закончившемся всего полгода назад девятнадцатом веке и собственными глазами видели события той эпохи. Видели, как приезжали в Царское Село Александр III, Александр II, Николай I… Как прибыли в только что открывшийся лицей первые ученики — Пушкин и Кюхельбекер, Пущин и Дельвиг… Как приехал туда Державин, чтобы впервые услышать стихи смуглого и кудрявого лицеиста по кличке Обезьяна… Все эти люди, правители, о которых Ане рассказывали на уроках в гимназии, и поэты, которых она читала и перечитывала с тех пор, как ее научили азбуке, были для тех стариков живыми современниками. Может быть, они встречали их на улице, а может быть, даже были с ними знакомы — эта мысль не давала Ане покоя с самого раннего детства, с того дня, как она впервые увидела в окно ковыляющую мимо их дома старушку с клюкой. Это было зимой, кусты, заслоняющие окна их дома, стояли совсем голые, а снега к тому времени намело еще не слишком много — тот редкий случай, когда из окон хорошо видна и улица, и дома напротив, и прохожие. Пользуясь такой редкой возможностью поглазеть в окно, Аня сидела на подоконнике и вдруг увидела старушку — сгорбленную, прихрамывающую, каждый шаг требовал от нее огромных усилий, и двигалась она очень медленно. Девочка смотрела на нее во все глаза и не могла оторваться. Хотя уже много раз видела стариков, никогда раньше они не вызывали у нее такой смеси любопытства, почтения и некоторого страха…

«Эта бабушка видела Пушкина!» — неожиданно пришло Ане в голову. Она не знала, кто эта старушка и сколько ей лет, но почему-то вдруг почувствовала уверенность в том, что когда-то давно, в детстве или юности, старая женщина была знакома с лицеистом по имени Александр Пушкин, который еще только должен был стать великим поэтом. Она просто знала, что все было именно так, и если бы кто-нибудь попытался ее в этом разубедить, девочка не стала бы его слушать. Впрочем, переубеждать Аню и объяснять ей, что далеко не каждый старый житель Царского Села мог быть знаком с учившимся в нем великим поэтом, было некому. Она никогда ни с кем не стала бы говорить о своих догадках. Зато с тех пор всегда думала подобным образом обо всех встреченных ею пожилых людях. Особенно если попавшиеся ей на глаза старики и старухи были одеты в черное и шли за гробом своего умершего друга или родственника. Девочка обязательно провожала их глазами и даже после того, как похоронное шествие скрывалось из виду, долго представляла себе, как они приходят на кладбище и опускают гроб в вырытую могилу. Ей казалось, что вместе с покойником из этого мира уходит девятнадцатый век со всеми своими блистательными великими людьми, уходит навсегда и безвозвратно. При этом грустно от таких мыслей девочке не было. Наоборот, мысль об умирающем столетии привлекала ее своей мрачностью…

Вот и сейчас она увидела, как ушел из мира живых еще один проживший долгую жизнь человек, еще одна частица девятнадцатого века. Аня снова глянула в конец улицы. Процессия давно уже исчезла из виду, но медленно движущаяся вереница людей в черной одежде по-прежнему стояла у девочки перед глазами, и она знала, что будет видеть их в своем воображении весь день, а возможно, и в течение нескольких последующих дней, а еще по ночам, во сне. Но теперь надо все-таки поторопиться и вернуться домой — ее отсутствие могут заметить в любую минуту.

Перешагивая через огромные пучки лопухов, каждый из которых был размером с детский зонтик, Аня добралась до двери, осторожно приоткрыла ее, протиснулась внутрь и прислушалась. Было так же тихо, как и полчаса назад, когда девочка покидала дом. Никто еще не проснулся, и она смогла незаметно снять пальто, повесить его на место и вернуться в свою комнату.

Там Аня присела на край кровати и задумалась о том, что ей делать дальше. Можно было забраться под одеяло, согреться после беготни по улице и даже немного вздремнуть перед тем, как мать или кто-нибудь из сестер явится ее будить. Девочка с сомнением покосилась на свисающий с кровати край одеяла и подушку. Мысль о том, чтобы лечь поспать, была очень заманчивой. Только теперь Аня поняла, что сильно замерзла, ее била мелкая дрожь. Внезапно она закашлялась и испуганно прижала ко рту ладонь — не разбудить бы спящую за стеной младшую сестру Ию! Отняв руку от лица, с еще большим страхом посмотрела на нее — нет ли на ладони крови?

К счастью, крови не было, и девочка, облегченно вздохнув, снова посмотрела на свою мягкую подушку. Но все-таки ложиться спать после только что увиденного любимого зрелища — было в этом что-то неправильное! Ане казалось, что ей хочется чего-то другого, хочется как-то еще «поучаствовать» в похоронной церемонии. И хотя пока она не знала, как и что надо сделать, в ней постепенно крепла уверенность, что спать она в это утро уже не будет.

Все еще вздрагивая от холода, Аня пересела за стол и еще раз выглянула в окно. Улица за кустами была пустынна, медленно шествующая по дороге вереница одетых в траур стариков существовала теперь только в ее воображении. Рассказать бы кому-нибудь об этом странном чувстве, когда видишь что-то не глазами, а в мыслях! Вот только как? Пушкин, Державин и другие поэты выразили бы это стихами, у них бы получилось!..

Аня снова вздрогнула, но теперь уже не из-за того, что ей было холодно. Холод и все прочие неудобства были забыты, отошли куда-то на второй план, перестали иметь для нее хоть какое-то значение. Она придвинула к себе чернильный прибор и принялась шарить в ящиках стола в поисках чистого листа бумаги. Наконец ей удалось найти откуда-то вырванный тетрадный листок. Девочка положила его перед собой и некоторое время сидела неподвижно, глядя на бумагу и не решаясь написать на ней ни слова. Ведь она — не Державин и не Пушкин! Она вообще никто и никогда не пробовала писать стихи. «Но и Державин, и Пушкин тоже когда-то написали свое первое стихотворение», — неожиданно пришло Ане в голову. Мысль эта была такой смелой и даже дерзкой, что девочка в первый момент засмущалась и почти решилась убрать бумагу обратно в ящик и все-таки лечь в кровать. Но протянутая к листу рука так и не взяла его — что-то не давало Ане отказаться от своего замысла. То ли все еще стоявшие у нее перед глазами образы идущих по дороге стариков, то ли странное, торжественное волнение, охватившее ее сразу, как только она подумала о сочинении стихов…