Кац Святославович - История советской фантастики

К моменту выхода в свет второго выпуска «Селены» новое литературное объединение оказалось буквально завалено предложениями о сотрудничестве как со стороны признанных писателей, так и от новичков. Опубликовать в «Селене» действительно талантливую рукопись было совсем не сложно, зато отбор поступавших в «КС» Лежнев сделал предельно жестким. В интервью «Кузнице» (1922 год) руководитель «селенитов» объяснял свою позицию так: «Правда, из 23 заявок поэтов и писателей о желании вступить в объединение фантастов было удовлетворено в этом полугодии 3 или 4, зато члены нашей группы могут подчеркнуть, что они не подвергались и не подвергаются, благодаря такому „сектантству“, разлагающему влиянию народнически-интеллигентской идеологии…» Лежнев, разумеется, мистифицировал доверчивых читателей «органа пролетарских писателей, издания литературного отдела Наркомпроса»: рост рядов «селенитов» был ограничен отнюдь не поэтому. Действительными членами становились, как правило, либо литераторы безоговорочно талантливые (на взгляд Лежнева), либо «полезные» фантасты — то есть, те авторы, которые совмещали свои писания со службой в госучреждениях, в солидных редакциях и издательствах. Позиция эта выглядела довольно циничной, но позволяла «Красным Селенитам» приобрести определенную поддержку в различных кругах — что, на первом этапе, было весьма существенно. Именно по этой причине в «КС» были приняты Влад. Полетаев и Натан Авербах (брат Леопольда), Керженцев и Солин, но не были приняты Катаев и Добычин, Макаров и Буданцев, Осипов и Минич. Драматичной оказалась история с приемом Андрея Платонова. Казалось, после «Лунной бомбы» он будет не только принят в действительные члены, но и введен в правление. К сожалению, испортил все нелепый случай. Ветеран гражданской войны, харьковский поэт Петр Крестоголовченко, тоже претендент в «Красные Селениты» (не имевший, однако, никаких шансов), неожиданно заявил Лежневу, что в повести Платонова содержится явный пасквиль на самого Крестоголовченко и что имя и фамилия главного героя, изобретателя-убийцы Петера Крейцкопфа, только, мол, подтверждает это. Крестоголовченко так упорствовал, что Лежнев вынужден был перенести на неделю обсуждение кандидатуры автора «Лунной бомбы» — «до выяснения всех обстоятельств…» Само собой разумеется, Платонов воспринял этот шаг необычайно болезненно и демонстративно забрал свое заявление. В дальнейшем его отношения с Лежневым наладились, он даже напечатал в 8-м выпуске «Селены» вторую часть своего «Эфирного тракта», однако все предложения руководителя «КС» о вступлении он с тех пор решительно отводил.

Еще примечательнее были отношения «Красных Селенитов» с наркомпросом Луначарским. Первоначально тот воспринял ряд заявлений Лежнева на встречах с читателями как выражение «линии» на конфронтацию с установками Лито Наркомпроса; так появилась статья Луначарского в «Творчестве»' под названием «Куда прилетел тов. Лежнев?» (1921), а также весьма жесткая рецензия в «Правде» на роман А.Н.Чернышева «Гансит (лунный газ)», опубликованный во втором выпуске «Селены».

Роман действительно был довольно необычным. Действие его происходило на Земле, однако в той ее части, где рельеф местности являл собой как бы «лунный» ландшафт. Именно здесь вступали в поединок сыщик Андрей Кравцов и американский предприниматель Джеймс Раулинсон за право обладания новым военным секретом, который сегодня можно было бы определить как биологическое оружие. По существу, «Гансит» был первой в России попыткой создания «экологической» антиутопии («лунный» характер местности был как раз следствием испытания этого нового оружия), однако для 1921-го года тема выглядела столь неактуальной, что казалась насквозь искусственной. Тем более, что в финале романа вещество «гансит» не доставалось никому — ни Раулинсону, ни Кравцову. По мысли автора, применять это вещество нельзя было ни той, ни другой стороне. Основываясь на этом моменте, и выстраивал Луначарский свою «разоблачительную» концепцию рецензии, обвинив автора (и издателей) в «примиренчестве», несовместимом с государственным характером издания. «Вряд ли кто-нибудь мало-мальски разумный будет спорить, наставительно писал он, — что революцию в высшей степени укрепляет возможность, пользуясь всеми государственными ресурсами, уничтожать контрреволюционную пропаганду и агитацию. Но, судя по роману тов. Чернышева и текущей позиции Госиздата, в чьем ведении находится фантастический альманах „Селена“, этого никак не скажешь…»

Надо признать, «селениты» в долгу не остались. К тому времени «КС» уже привлек на свою сторону нескольких видных «напостовцев», а потому сравнительно быстро был опубликован ответ в журнале «На посту», названный «В защиту Анатолия Чернышева» и скромно подписанный «редколлектив альманаха „Селена“» (ответ, безусловно, сочинял сам Лежнев). «Редколлектив», соглашаясь с наркомпросом в оценке характера отличий «пролетарской свободы от свободы буржуазной», в то же время отстаивал свою позицию как публикаторов романа «Гансит (лунный газ)» и предлагал Луначарскому-критику скрестить шпаги с «селенитами» в публичном диспуте. Подобное предложение не было в ту пору неожиданным. Еще в феврале 1921-го, когда, по горячим следам, был устроен «литературный суд» над академиком Воронцовым, Анной и Хельгом (героями обольяниновской «Красной Луны»), сам Лежнев, которого тогда еще мало кто знал в лицо, выступил в роли «адвоката» Анны, вступив в полемику не с кем иным, как с самим Валентином Фриче, и блестяще выиграл «процесс». Событие это имело определенный резонанс, и Луначарский, конечно, не забыл о нем. Возможно, как раз поэтому он ответил «селенитам» отказом, причем не в письме, а через журнал «Печать и революция». Любопытное это заявление написано было так, словно его автор решил поиграть в Соколиного Глаза и перенял у индейцев манеру выражаться о себе в третьем лице (впрочем, и у Сталина позднее тоже выработалась такая точно привычка). Итак: «Критик Луначарский отвечает, что считает себя вправе высказывать какие угодно суждения о каких угодно книгах. (…) Ни в какой публичной дискуссии критик Луначарский участвовать не желает, так как знает, что такие публичные дискуссии г-да „селениты“ обратят в еще одну неприличную рекламу для своей группы…» По существу, это был отказ от всякого диалога, но неожиданно для многих это же стало первым шагом к капитуляции. Поскольку всего через две недели после своего «ответа», капитуляция была признана наркомпросом и формально: Лито был расширен еще одним подотделом «Фантастика», куда был приглашен работать член редколлегии «Селены», друг Лежнева критик Григорий Рапопорт.

Что именно произошло между публикацией «ответа» и неожиданным назначением, никто не знает до сих пор. В воспоминаниях Землячки есть смутный намек то ли на закрытое заседание Секретариата ЦК, то ли просто на два телефонных разговора между Луначарским — с одной стороны, и Троцким и Рыковым — с другой. Правда, о характере заседания (или разговора) ничего не известно. Можно только догадываться, какие именно резоны были приведены обиженному «наркомпроду духовной пищи» (как именовал Луначарского Вяч. Полонский). Зато известно, что через два дня после триумфального въезда Рапопорта в свой новый кабинет в особняке, занятым Лито, Лежнев получил депешу от Луначарского. Не от наркома, не от критика, а как бы от простого литератора А.Н.Луначарского — депешу с просьбой о приема в «КС». Основанием для приема Анатолий Васильевич просил считать его пьесу-сказку «Василиса Премудрая») (Пг., Гос. изд-во, 1920). В ней крестьянский сын Иван, покинувший свою Василису, отправлялся в Лунную страну, где и попадал ко двору царя Фундука, окруженного сонмом магов алдеев. Велик был соблазн отправить «простому литератору Луначарскому» ответ в таком же стиле, в каком им самим написана рецензия на Чернышева. Но Лежнев был, прежде всего, политиком. В ответном письме наркомпросу-драматургу он вежливо проинформировал своего адресата, что тот может быть принят в «КС» — при условии, что в последующих изданиях он изымет из текста своей «Василисы Премудрой» всех халдеев и магов, так как «подобный мистицизм совершенно не совместим с природой искусства новой России». Это было откровенно иезуитским ходом, поскольку «Селена» вполне допускала к публикации и сказки, и магов-волшебников в качестве их действующих лиц (меньше всего Лежнев был узколобым фанатиком, он неплохо разбирался в природе литературных жанров). Луначарский стоически снес оплеуху и пообещал сделать все необходимые исправления — после чего было торжественно принят в «Красный Селенит» и через полгода кооптирован в правление с правом совещательного голоса.

Чуть сложнее было с футуристами. По правде сказать, чисто политически Лежневу было выгоднее держать этот пестрый и скандальный народец в оппонентах, нежели в союзниках: практической пользы от них было немного, зато их возмущенные демарши служили неплохой рекламой. Другое дело, что они раздражали, мешали спокойно работать. Первоначально «Леф» исправно покусывал «селенитов» («Так называемые фантасты! — издевался Осип Брик. Дайте, наконец, вашей Луне новые цвета, новые очертания. Мы уже знаем, что она голубая. Нам уже объяснили, что теперь она еще и красная (будто это планета Марс). В магазинах потребкооперации есть хороший выбор новых красок, мы ждем!..»). Лежнев отмалчивался, спокойно накапливая силы. После очередного демарша Брика в 1924 году, когда он позволил себе несколько довольно оскорбительных высказываний, типография «Гиза», по непонятной причине, повысила «лефам» расценки за полиграфические работы. В то же самое время «Правда» напечатала ту самую подборку Маяковского, на которую рассчитывал «Леф»; журнал вынужден был заполнить освободившиеся страницы рифмованной рекламой. Еще два-три таких «совпадения» — и «Леф» дрогнул, пошел на попятную. Брик торжественно принес «селенитам» оливковую ветвь мира, напечатав статью «Из Пушкина — Луну!», где предлагал фантастам объединить усилия в борьбе «с кровным врагом — искусством прежних лет, а также с теми, кто необычайно быстро усваивает фразеологию новаторов, ни капельки не изменяя своим прежним верованиям…» Лежнев снисходительно принял мировую и подписал с «Лефом» нечто вроде совместной «декларации» («Наш взгляд на искусство — под углом близко-далеких интересов рабочего класса…» и т. п.). Маяковскому, как автору «Летающего пролетария», было даже предложено войти в «КС», но Лежнев сделал свое предложение в такой небрежной форме, что Владимир Владимирович справедливо посчитал ее оскорбительной — и отказался. Собственно, руководитель «КС» и рассчитывал на отказ: в одной команде со столь крупной личностью, как Маяковский, даже Лежнев чувствовал бы себя не очень уютно. В качестве «моральной компенсации» Лежнев опубликовал в 6-м выпуске «Селены» мелкую подборку «лефов», подвергнув их предварительно строгой правке (это, само собой, не касалось Маяковского). Инцидент был полностью исчерпан. «Исперчен», как горько пошутит несостоявшийся «селенит» Маяковский в своей предсмертной записке шесть лет спустя…