Итоги Итоги - Итоги № 49 (2013)

Кремлевский романс

/  Политика и экономика /  Спецпроект

Вячеслав Костиков — о том, как Высоцкий решал квартирный вопрос, а Солженицын с Ельциным — курильский, о романе с президентом, стоившем дипломатической карьеры, о секретном дневнике из сталинского сейфа и ностальгических посиделках на главном государственном флаге СССР, а также о том, как папу Иоанна Павла II не узнали его собственные кардиналы

Из тихой гавани литературного сочинительства бурные волны новой России перебросили Вячеслава Костикова на влиятельный пост пресс-секретаря первого президента Бориса Ельцина. Причем пик его кремлевской карьеры пришелся на самые острые и памятные события двадцатилетней давности — 1993 год.

— В Кремль, Вячеслав Васильевич, попали, конечно, по знакомству?

— Ну как в России без этого! Борису Николаевичу меня порекомендовал министр печати Михаил Полторанин. Он был очень дружен с Ельциным, которого знал еще со времен его работы в московском горкоме. А мы с Михаилом Никифоровичем до этого трудились вместе в Агентстве печати «Новости». И позднее иногда вместе пили чай. Помогла и уже устойчивая к тому времени репутация, заработанная на статьях в гремевшем тогда «Огоньке» Виталия Коротича.

Но первую «демократическую инфекцию» я подхватил задолго до этого, в Париже во время длительной — в общей сложности 12 лет — работы в Секретариате ЮНЕСКО. Окунулся в закрытый тогда для советского человека мир русской эмиграции, познакомился с самиздатовской литературой. Стал завсегдатаем знаменитого в ту пору магазина русской книги издательства «ИМКА-Пресс» в Латинском квартале. Позднее стал собирать эмигрантские книги, документы. Все это впоследствии влилось в книгу «Не будем проклинать изгнанье... (Пути и судьбы русской эмиграции)». Первое издание вышло 100-тысячным тиражом в 1990 году. На сломе горбачевской оттепели. Это был, пожалуй, первый откровенный разговор о русской эмиграции.

— Как вас встретила эмигрантская среда?

— Вхождение было сложным. К homo soveticus эмигранты относились с большим недоверием: полагали, что если кто-то идет с ними на контакт, то это либо стукач, либо сотрудник КГБ. Во многом они были правы. Мне помогла московская дружба с очень известным в те годы публицистом и писателем Евгением Богатом. Он тоже занимался эмиграцией, интересовался масонством. Он и дал мне рекомендательное письмо к очень влиятельному в эмиграции человеку, председателю Русского офицерского морского собрания Николаю Павловичу Остелецкому. Остелецкий обладал своеобразной исторической аурой: потомок знаменитой флотской семьи. Во время Второй мировой летал на английских бомбардировщиках. Кстати, Андреевский флаг c «Императрицы Марии» я по его просьбе перевез в Севастополь. Он и поныне там в Морском музее.

— Дружба с эмигрантами не повредила карьере?

— Чуть было не погубила. Советская контрразведка в Париже была весьма активна. И мои связи быстро засекли. Дело могло закончиться печально: речь практически шла о том, чтобы меня отозвать в Москву. Спасло то, что постоянным представителем СССР при ЮНЕСКО был Александр Сергеевич Пирадов, зять Громыко. Человек широких взглядов, светский, компанейский. И у меня с ним сложились хорошие, почти товарищеские отношения на фоне моего увлечения гитарой.

— Да, вы ведь поете и еще сочиняете.

— Это целая история. Бренчать на гитаре меня научила мама. Пел на уровне «рязанских страданий». Мама-то из рязанских! Все изменилось после знакомства с Владимиром Высоцким. Дело в том, что, уезжая в 1972 году в Париж, я умудрился сдать ему квартиру. И не просто ему, а вместе с Мариной Влади. Признаться, я был в сомнениях: сдавать — не сдавать. У Володи в то время была репутация бесшабашного барда. Говорили, что шибко попивает. Но для разговора приехал он сам, потом вместе с Мариной… Ну как было устоять! Тем более что мне позвонили из Моссовета, некий покровитель и почитатель попросил за него. Словом, мы сдались вместе с квартирой. Сдали совершенно за гроши, просто чтобы платили за коммуналку. И по сей день в квартиру иногда стучат подростки: «А правда, что здесь жил Высоцкий?»

До моего отъезда в Париж Володя несколько раз успел побывать у меня в гостях. Естественно, с гитарой. Кстати, именно у меня в старой квартире в Матвеевском он впервые спел свою знаменитую «Идет охота на волков». Он еще и текст плохо помнил. Заглядывал в бумажку. Ну я и заразился. Принялся писать в подражание собственные песенки. И на дружеских посиделках пел. Слегка диссидентствовал. Пирадову, несмотря на статус посла, это нравилось. Он-то меня и прикрыл своим авторитетом, когда стали наезжать кагэбэшники.

— А с Мариной Влади в Париже встречались?

— Отношения сохранились и после смерти Володи. Помню, как-то я даже попросил ее выступить перед советскими дипломатами. Согласилась, приехала, рассказывала, естественно, о Володе. Жалею, что не сохранились записи…

Вспоминается еще одно интересное знакомство: с Диной Вьерни. Простая девушка, после революции через Одессу она уехала во Францию. И вот она судьба! Где-то ее фигуру приметил знаменитейший французский скульптор Майоль. Девушка не просто приглянулась, а стала его любимой моделью. Те, кто бывал в Париже, наверное, видели знаменитые женские скульптуры около Лувра. Это она, Дина, во всей своей соблазнительной крестьянской красоте. После смерти мастера она стала его наследницей, создала музей Майоля. Дружила с русскими — и с эмигрантами, и с советскими. Одно время она держала неподалеку от площади Сен-Мишель небольшой русский ресторанчик. Водочка, грибочки, огурчики. Но главное не это. А то, что Дина иногда сама брала в руки гитару. Удивительно, но пела она исключительно блатные и лагерные песни. Да так, будто сама прошла через весь этот ужас. Есть виниловая пластинка с ее песнями. Так и называется: «Блатные песни». Хороший голос: с хрипотцой, с бабьей слезой.

— А вы какие песни сочиняли?

— Скорее связанные с неким песенным осмыслением истории. Об Иване Грозном, о Борисе Годунове: «Один на смертном одре Годунов, кругом бояре тесно обступили. Что там безмолвствует народ, как бы без времени не задушили...» Но поскольку жил я за границей, естественно, была и ностальгическая нотка: «Над Россией версты длинны, все снега да все снега. Видно, сами мы повинны в том, что числимся в бегах...»

— В Кремле-то, наверное, стало не до песен? Как складывались отношения с президентом? Ему не пели?

— У Бориса Николаевича были другие вкусы. Он любил народное, про рябинушку. Отношения сложились не сразу. Мое водворение в Кремль в 1992 году было столь неожиданным, что Борис Николаевич какое-то время присматривался. Но политические события развивались столь стремительно, что ему требовался человек, который бы мог очень оперативно и остро реагировать на камнепад событий, обеспечивать поддержку в СМИ. Сам он, как известно, был человеком не очень разговорчивым. Словом, срочно требовался переводчик с кремлевского языка на язык улицы. И вот как-то сидели мы с Полтораниным в тесном кабинетике на Зубовском бульваре, где размещалось АПН, и он мне говорит: «Вот, Слава, никак не можем найти пресс-секретаря. Так, чтобы был и профи, и надежный, и из демократов, и чтобы ладить умел с таким непростым человеком, как Борис Николаевич...» А я ему так простодушно: «А ты, Михаил, не хочешь посмотреть повнимательнее на меня?» Вот он и посмотрел. И буквально через несколько дней была встреча с Борисом Николаевичем. Говорили минут 20. Я ему, похоже, приглянулся. Президент спросил, когда выйду на работу. «Да хоть завтра». — «А какое у нас завтра число?» Оказалось — 13-е. «Ну тогда выходите послезавтра. Не будем рисковать…»

— Долго обустраивались, привыкали, вживались?

— Привыкать было некогда. Надо было работать с колес. Администрация президента только формировалась, была очень малочисленной. Никакой бюрократии. До такой степени никакой, что только через месяц выяснилось, что я не оформлен на работу, что у меня временный пропуск. Хорошо, что зарплату платили. Позвонили из кадров месяц спустя и попросили написать заявление о приеме на работу.