Газета Литературы - День Литературы 144 (8 2008)

На свете не так уж много великих людей. А тем более, великих писателей. Пророков ещё меньше. Их часто не любят и даже ненавидят. Их боятся и им завидуют. А у них своя тяжёлая, но полная свершений жизнь. Мы простились с одним из них. Это был Александр Исаевич Солженицын. Он всего полгода не дожил до своего девяностолетия. Это много по любым человеческим меркам. Значит, кто-то там наверху отмерил ему свой долгий срок. Значит, ему не суждено было погибнуть до срока. Ему дано было высказаться свыше. Пронёс свой крест через войну, лагеря, раковую болезнь, изгнание с родины. Пронёс его через две больших мужских любви, через триумф возвращения, через медные трубы, литературную славу, Нобелевскую премию. Он мог много раз погибнуть, сломаться, растаять в лаврах, утонуть в нищете или роскоши. Его могли не заметить, растоптать, не печатать ни у нас в России, ни на Западе. Не он первым открыл Гулаг, Борис Башилов или Иван Солоневич гораздо более страшные вещи печатали задолго до него, но мир был глух. Он пришёл в своё время. Он сам признаётся, что его вела какая-то высшая сила.

Как и всякого великого, его обвиняют во многом. В отечестве всегда не замечают своих пророков. Обвиняют в том, что на фронте попал в звуковую батарею, а не прямо на передовую, будто молодой офицер сам определял своё место службы. Почти все уцелевшие писатели-фронтовики из артиллеристов или связистов, моряков или летчиков. Из пехоты кроме Виктора Астафьева и назвать некого. И тот после первых боёв был ранен, далее ходил в нестроевых. Одновременно Александра Солженицына обвиняют, часто одни и те же люди, что он письма полемические с фронта писал, упрёки в адрес режима, чтобы попасть в лагерь и там спокойно перенести войну. Но если он и так был в тыловой звуковой батарее, чего ему перед самым концом войны бояться на фронте гибели и рваться в лагерь?

Его обвиняли сами же органы КГБ в том, что он был стукачом в советских лагерях. Хотя выдавать сексотов и по сей день в наших правоохранительных органах не принято. Что же не сообщили, к примеру, кто был сексотом из числа писателей? А вот единственного Солженицына не пожалели. Поэтому и не верится в эти россказни. Спустя годы его обвиняют чуть ли не в американском шпионаже. Обвиняют в том, что он желал разбомбить Советский Союз атомными бомбами. Пожалуй, со времён Древнего Рима привычно слова одного из художественных героев приписывают автору. Спросить бы обвинителей, где они такого начитались? В романе "В круге первом"? Может быть, и Пушкин виноват, что убил Ленского?

Его обвиняют даже в вермонтском американском уединении, будто это он сам себя выслал с родины. Его обвиняют даже в том, что он и в Россию вернулся необычным образом: через Колыму, через всю Сибирь. А он, несмотря ни на что, никог- да не злился ни на кого, и мечтал о счастье своего народа.

Казалось бы, издали многомиллионным тиражом его размышления об обустройстве России. И не захотели всерьёз прочитать эти размышления. Позвали в Думу на выступление и высмеяли, не пожелали выслушать. Александр Солженицын писал всю жизнь о нравственности и праведности русского человека. Может быть, боятся и власти, и все его противники не самого Солженицына, а прихода в жизнь России нравственного человека? Испугались его Матрёны и Ивана Денисовича?

А я всегда поражался мужеству и стойкости этого необычайного человека. Горжусь своим знакомством с ним. Я стал переписываться с ним, когда он ещё жил в Вермонте, одним из первых написал о нём в нашей отечественной прессе, в "Литературной России". Когда Александр Исаевич вернулся в Россию, он пригласил меня к себе, долго расспрашивал о России. Встречались позже неоднократно. Иногда он звонил домой (пугая своими звонками мою жену — всё равно что Гоголь или Пушкин позвонили бы), расспрашивал о том или ином писателе. Он всегда любил точность во всём. Со временем я заметил в нём и дар удивительного литературного критика, думаю, со временем выйдет отдельно книга его статей, обзоров и рецензий: о Василии Белове, о Леониде Бородине, об Иосифе Бродском. Он мог не принимать чужой ему мир писателя, но как точно он его анализировал. Помню, в разговоре со мной он высказался о моих друзьях: "У Владимира Личутина удивительное чувство слова, такого нет ни у кого, а У Александра Проханова — природный метафоризм. Его метафоры не надуманы, не искусственны, они органичны, природны". Коротко и ёмко. По сути, он был счастливым человеком, он сделал всё, что задумал, в истории, в литературе, в жизни. От него остались великие книги, после него осталась иная Россия, у него выросли прекрасные дети. На похоронах Александра Исаевича в Донском монастыре я разговорил с вдовой его Натальей Дмитриевной, его верным деятельным помощником и организатором. Рядом с ней стояли все три их сына, три крепыша, три русских богатыря. Такой семье можно было только позавидовать. Он и могилу себе выбрал в великом месте. Будет теперь вечерами беседовать о судьбах России с февралистом историком Ключевским. Есть о чем поспорить.

Может быть, Александр Солженицын и был одним из главных символов России двадцатого века. Столыпин, Ленин, Сталин, Гагарин, Шолохов, Солженицын. Может быть, и неприятие Солженицыным своего земляка Шолохова не столько политическое, сколько соперническое, напоминающее осознанное избегание знакомства друг с другом Толстого и Достоевского. Даром что имели общего друга Страхова. В юности Александр Солженицын прошёл увлечение коммунисти- ческими идеями, задумал роман "Люби революцию", затем война, фронт, где он командовал батареей, в самом конце войны арест за неосторожные высказывания в письмах друзьям. Лагерь, ссылка, заболевание раком, предательства друзей — не много ли для одного? Но, очевидно, такова судьба. Он должен был пережить все страдания народа, и выжить, чтобы рассказать о них. Он сам должен был стать судьбой народной. Я бы, не стесняясь, сравнил его судьбу с судьбой Льва Толстого. Не будем рассуждать о художественных высотах, время покажет. Но и Льва Толстого при жизни отвергало приличное общество. Его проклинали куда более яростно, чем Солженицына в брежневские времена. Если и сейчас Владимир Крупин боится толстовской ереси, то можно подумать, что думало о великом Льве Толстом ортодоксальное православное общество, что писали о нём официальные и православные критики? Почитать газеты тех, толстовских времён, мало не покажется. И оба выстояли. Оба доказали свою правоту.

Думаю, Владимир Ленин был прав: для крушения царского режима конца девятнадцатого века Лев Толстой сделал не меньше, а то и больше, чем Александр Солженицын для крушения большевистского режима. И оба боролись с режимом не ради выгод интеллигенции, тем более не ради собственной выгоды или честолюбия, ради своего народа. Оба предпочитали идее государства идею народа, были не державниками, а народниками, и ставили народ гораздо выше, чем тот или иной господствующий режим. В этом и есть коренное расхождение Александра Солженицына со столь же искренними патриотами-государственниками. Мы вечно забываем о существенной разнице между интересами народа и интересами государства, которые никогда не сливаются воедино, разве что в дни трагедий и великих войн.

Не случайно и народные герои их перекликаются друг с другом: Платон Каратаев и Иван Денисович. Каждому из писателей по жизни вроде бы ближе свои: Цезарь у Солженицына, Болконский у Толстого, но истину они ищут в простом народе. Два великих русских писателя, два пророка, два страдальца…

Александр Исаевич Солженицын довольно рано осознал свою роль и в истории, и в литературе и уже осознанно выстраивал всю свою жизнь. Он совершил немало ошибок, часто заблуждался, но быстро осознавал свои заблуждения и выправлял свою стержневую дорогу. Расставлял метки на всю жизнь. Даже место для захоронения Александр Исаевич подобрал заранее, договорившись с Патриархом Всея Руси. Пусть знают и ценят. Пусть смотрят и думают.

Кто-то его за это осуждает, пусть их. Александр Исаевич хотел успеть сделать всё задуманное. Написал своё "Красное колесо", равновеликое истории XX века. Он имел мужество замахнуться на невозможное. Когда написал на эстонском хуторе свой "Архипелаг ГУЛАГ", то каждый день готовился к смерти, всё могло случиться. Хватило бы и одной такой махины, чтобы остаться в истории навсегда. Это был первый поединок телёнка с дубом. Прошло время, писатель оброс премиями и всемирной славой, семьёй и детьми, пора бы и успокоиться?! Опять взялся за невозможное, поднял всерьёз русско-еврейский вопрос в книге "Двести лет вместе". Этот вопрос боялись обсуждать самые толковые исследователи и знатоки любого из литературных направлений, боялись последующих обвинений в сионизме или в антисемитизме. После книги "Двести лет вместе" стал теоретически возможен разумный диалог этих двух великих народов. Это был второй поединок телёнка с дубом.