Г Крыжицкий - Обаяние ума (Воспоминания современников об А Ф Кони)

Г.К.Крыжицкий

Обаяние ума

(Воспоминания современников об А.Ф.Кони)

1

"Только в творчестве и есть радость - все остальное прах и суета", признавался в одном из писем к М. Г. Савиной Анатолий Федорович Кони. В этом признании -нет преувеличения: он вносил творчество во все сферы своей деятельности - и в самоотверженную работу юриста, и в бесчисленные публичные выступления, и в писательский труд за столом, и в те устные миниатюрные рассказы, которыми он так охотно делился в интимной обстанове с близкими и друзьями. И даже сидя на каком-нибудь скучнейшем заседании и для вида "слушая краем уха утомительные элоквенции гг. адвокатов", он размышляет об искусстве, делает заметки о писателях, о театре, об актерах.

Восхищаясь ораторским мастерством Кони, утверждали, что он стал бы замечательным актером, если бы не предпочел профессию юриста. Многолетней своей корреспондентке Савиной он писал, что чувствует себя полезным, только "вступив на наиболее свойственное ему амплуа "резонеров"

в Государственном совете".

Это сказано с юмором, не покидавшим Анатолия Федоровича даже в самые серьезные и трудные минуты жизни.

Среди "диких невежд сената и седых злодеев Государственного совета", как характеризовал Герцен высших государственных деятелей Российской империи в связи с осуждением Чернышевского, Кони был чем-то вроде белой вороны. В Государственном совете он занимал крайнюю левую позицию, дружил со знаменитым исследователем Средней Азии - соседом по креслу в совете Семеновым-ТянШанским, всегда с иронией, а зачастую и с нескрываемым отвращением отзываясь о многих своих "коллегах". С крайней неприязнью относился он к сенатору Кесселю - представителю обвинения по делу Веры Засулич. Реакционеры торжественно отмечали какой-то юбилей Кесселя. В этот день Кони зашел к нам - мы жили на одной лестнице с Кесселем. На шутливый вопрос, не заходил ли и он приветствовать юбиляра, Анатолий Федорович сердито ответил:

"Таких я не поздравляю".

Ему несколько раз предлагали портфель министра юстиции в периоды, когда правительство пыталось заигрывать с общественным мнением. Он отказывался, требуя изъятия тюремного ведомства из ведения министерства юстиции.

А шутя говорил, что предпочитает сохранять независимое положение и что по той же причине он остался холостяком.

- Представьте себе, - иронизировал он, - большая казенная квартира. Анфилада комнат. Ну, жена... туалеты...

выезды... наряды... Несколько детских. Гувернеры, бонны, гувернантки... А что, если вы не угодили начальству и вас выкинули из теплого местечка?..

Так и прожил он жизнь бобылем, один в большой квартире, всегда аккуратно прибранной, несмотря на заваленность книгами, архивными материалами, делами. Только в самые последние годы над глубоким стариком "взяла шефство" дочь его бывшего сослуживца Е. Пономарева, скрасившая его одинокую старость.

Прямота, независимость и бескомпромиссная честность - вот что характеризовало общественную деятельность Кони. Его называли идеологом "справедливого права", его воодушевлял девиз: "Быть слугою, а не лакеем правосудия". В своей кандидатской диссертации он ратовал за неприкосновенность домашнего очага, возражал против незаконных посягательств власти на неприкосновенность личности.

С его судебной деятельностью связан любопытный случай, о котором Кони рассказывал с неподражаемым, чисто горбуновским мастерством. На всем этом, словно выхваченном из живой жизни, эпизоде лежит отпечаток "горбуновской" манеры. Я записал его много лет тому назад под свежим впечатлением.

...Кони возвращался как-то поздно ночью из здания окружного суда домой, на Фурштадтскую (ныне улица Петра Лаврова). На углу одного из переулков к нему подходит какой-то довольно прилично одетый господин и предлагает купить у него трость с золотым набалдашником.

Это часа в два ночи! Опытный юрист, Анатолий Федорович сразу же заподозрил недоброе: палка, очевидно, ворованная.

Затягивая разговор с незнакомцем и якобы рассматривая и оценивая палку, Кони решил дойти до ближайшего городового и там задержать мошенника. Но только он собрался окликнуть городового, как собеседник, опередив Кони, заявил блюстителю порядка, что вот этот "тип" (указующий жест на Кони) собирался-де всучить ему ворованную вещь. Огорошенный Кони хотел было возразить, но "господин" сунул городовому визитную карточку - и был таков.

Кони снова попытался разъяснить недоразумение, но городовой, окинув критическим взглядом невзрачный вид Кони в сильно поношенном пальто, не стал даже и слушать.

- Идем в участок, там разберут.

Пришлось на время забыть тезисы блестящей диссертации о неприкосновенности личности и отправиться под конвоем в часть. И вот один из лучших вершителей российскогв правосудия сам оказался ввергнутым в узилище и запертым вместе с задержанными проститутками, карманниками, пьяницами.

Кони мастерски описывал обстановку полицейского участка: облезлые стены, часы с кирпичом вместо гири, железная решетка, сонные рожи надзирателей, спертый воздух.

Околоточный надзиратель и пристав опрашивали задержанных, проверяли бумаги, снимали показания, писали протоколы. Попытки Кони обратить на себя внимание властей предержащих привели только к тому, что начальство грубо его одернуло, предложив "знать свое место", и внушительно заявило, что ежели он не угомонится, то его препроводят и в холодную. Убедившись в серьезной постановке дела в участке, Анатолий Федорович поневоле покорился судьбе и решил использовать случай для изучения методов работы ночной полиции. Наконец, уже под утро, совершенно сонный околоточный позвал его к столу, взял новый листок бумаги и, пуская из ноздрей струи дыма, начал допрос.

- Фамилия?

- Кони.

- Чухна?

- Нет, русский.

- Врешь. Ну, да ладно. Там разберут. Звание? Чем занимаешься?

- Прокурор Санкт-Петербургского окружного суда.

Немая сцена... "Еффехт", как говорит один из персонажей Островского. Злополучного пристава чуть на месте тут же не хватил "кондрашка". Он умолял не губить жену, детишек... Словом, дальше все разыгралось почти так, как в чеховском рассказе о чиновнике, чихнувшем на лысину своего начальника. Кони успокоил полицейских, заявив, что был рад на деле познакомиться с обстановкой и ведением дела в учреждениях, подведомственных министерству внутренних дел.

- Хотелось бы только побольше свежего воздуха и...

вежливости, - добавил он, насмешливо улыбаясь.

Рассказ этот, насколько я знаю, нигде не был напечатан, но я уверен, что Анатолий Федорович не преминул при случае подцепить этим происшествием представителей ненавистного ему полицейского ведомства.

Кони учил отличать сознательное преступление закона от невольного нарушения, "преступление от несчастья, навет от правдивого свидетельского показания", иными словами - гнусный тайный донос от бесспорно установленного факта совершения преступления, требовал уважения к человеческому достоинству "объекта правосудия". [...]

Как-то раз, уже в последние годы жизни, в своей квартире на Надеждинской (ныне улица Маяковского), Анатолий Федорович познакомил меня с некоторыми материалами своего архива. Он показывал фотографии преступников и их жертв, но живые образы вставали не со снимков, а из его описаний и рассказов.

...Вот два снимка. Заросший бородач и худощавый бритый человек. Разные лица, не правда ли? Но Кони закрывает физиономии картоном с прорезом для глаз и верхней части лица, и вы убеждаетесь, что перед вами один и тот же человек.

Поведал он мне тогда и о своих судебных ошибках. Одна из них оставила в его жизни особенно тягостный след. Дело было так.

Анатолий Федорович заметил, что во время его обвинительной речи подсудимый все время улыбался. Возмущенный Кони обратился непосредственно к присяжным, утверждая, что преступник, очевидно, потерял всякую совесть. "Он смеется над судом, над вами, господа присяжные заседатели, надо мной, над самим правосудием!"

Прием прямого обращения к присяжным имел успех: к обвиняемому применили строгую меру наказания. Но он и тут смеялся!

- Анатолий Федорович! - воскликнул в кулуарах суда один из его коллег. - Как вы могли так жестоко поступить?

Ведь подсудимый и не думал смеяться: он плакал!

Тяжело переживал эту свою ошибку Анатолий Федорович, судья-гуманист и тонкий психолог, подвергавший личность преступника тщательному анализу, глубоко выясняя причины, приведшие к совершению того или иного противозаконного поступка. [...]

Кони - жизнелюб и человеколюб, и недаром один из его лучших литературных портретов посвящен "другу несчастных", знаменитому доктору Ф. П. Гаазу, главному врачу московских тюрем, всю свою жизнь отдавшему облегчению тяжелой доли каторжан, отправляемых по этапу в сибирские рудники. Гааз требовал справедливости без жестокости, деятельного сострадания к несчастью и призрения больных, а ведь в царских тюрьмах томились старики, женщины, дети.