Иоанна Хмелевская - Шутить и говорить я начала одновременно

Об этой истории у нас в семье часто вспоминали. Бабушка буквально в последний момент узнала, что дедушку уже посадили, а по лестнице поднимаются к ним царские жандармы. Сделать она уже ничего не могла, но хладнокровия не потеряла. Демонстрируя верноподданность по отношению к властям, она поспешила подсунуть под зад старшему табуретку. Фамильное предание не сохранило в памяти звания этого старшего, может, капитан, а может, просто полицейский пристав. Так вот, этот капитан-пристав, толстый и запыхавшийся, охотно опустился на услужливо пододвинутую табуретку и, сидя на ней, руководил обыском в бабушкиной квартире. А бабушка мысленно молилась лишь о том, чтобы ему не пришло в голову переместиться на другое место. Отодвигая табуретку, он наверняка обратил бы внимание на то, что она слишком уж тяжела. И неудивительно, в сиденье был устроен тайник, в котором в данный момент находилось оружие, спрятанное дедушкой-революционером. Молитва бабушки была услышана, жандарм никаких глупых поползновений не проявлял, камнем сидел на одном месте, в доме ничего крамольного не нашли, и поэтому дедушку сослали не в Сибирь, а только в недалекую Тшебинь. В этой Тшебини и родилась через два месяца моя мать.

Ссылка оказалась недолгой, видимо, через два года они могли вернуться, поскольку следующую дочку, Люцину, бабушка родила уже в Варшаве. И дедушка наверняка находился с ней, потому что у нас в семье рассказывали о том, что в решающие моменты своей жизни бабушка обязательно начинала большую стирку, заканчивать которую приходилось уже дедушке, ибо бабушка принималась рожать. И в данном случае стирку заканчивал он, а если бы сидел в тюрьме – не смог бы этого сделать, значит, уже не сидел. Опять же исторический факт, что моя бабушка питала непонятную страсть к большой стирке. Именно за стиркой застала ее первая мировая война, вторая мировая, а также Варшавское восстание.

Всего бабушка родила четверых детей, трех дочерей и одного сына, который умер еще младенцем, о чем она жалела всю жизнь, потому что всем сердцем мечтала иметь сына. Три дочери – это моя мама и две мои тети, Люцина и Тереса. Уж сколько они доставляли бабушке хлопот и огорчений – не расскажешь, хотя в семейных преданиях все сохранилось.

Натура деятельная и работящая, бабушка делала все по дому, а также вне дома, домработницы у нее не было: сама ходила за покупками, оставляя маленьких дочерей одних. Ну они и старались... Раз, вернувшись, застала старшую дочку за тем, как она рассеивала по всему дому муку. Горстями доставая муку из мешочка, ребенок бегал по комнатам и, густо посыпая пол, самозабвенно кричал: «Цып-цып-цып!» В другой раз, войдя во двор, она издали увидела ту же дочку, сидящую в распахнутом окне (жили они на пятом этаже), на подоконнике. Девочка сидела свесив ножки и беззаботно ими болтала. Через пятьдесят лет, рассказывая мне об этом, бабушка задыхалась от волнения, вспоминая те жуткие минуты. Стараясь незаметно для малышки пробраться по стеночке через двор, чтобы ребенок, не дай Бог, не заметил мамы и не кинулся к ней, бабушка не помнила, как поднялась по лестнице, как бесшумно вошла в квартиру, боясь, что малейший звук привлечет внимание шалуньи, та повернется, а ведь достаточно одного неосторожного движения – и ребенок сорвется с подоконника. Не дыша, подобралась она к доченьке, схватила ее в охапку, стащила с подоконника и от души выпорола.

А то еще как-то застала мою мать за тем, как она ложкой пыталась выколупать глазки своей младшей сестренке.

Судя по этим семейным легендам, поначалу больше всего хлопот бабушке доставляла моя мать, но потом подросли ее сестры и тоже стали проявлять инициативу.

Они уже все три были на свете, когда разразилась первая мировая война и дедушку взяли в солдаты. Бабушка осталась одна с тремя малыми детьми, которых как-то надо было кормить. Бабушка ездила в деревню, откуда привозила драгоценный провиант. В отсутствие бабушки Люцина проявила инициативу и обменяла привезенные матерью два килограмма деревенского сала на какой-то пустяк.

Тереса, младшенькая, росла плаксой и ябедой, за что ей часто доставалось от сестричек. Для возмездия последними выбирались моменты, когда матери не было дома, ибо при экзекуциях Тереса орала по-страшному. Раз экзекуция затянулась, мать подходила уже к дому, а Тереса вопила на весь квартал. Тогда Люцина заткнула ей рот рукой, а та отреагировала вполне логично и укусила ее. Позже Люцина часто вспоминала об этом...

Моя мать много болела в детстве. Из всех болезней наиболее запомнились аппендицит и так называемая «испанка», которая очень свирепствовала в межвоенное двадцатилетие. С аппендицитом же все, видимо, обстояло таким образом, что операцию сделали с опозданием, возникли какие-то инфекционные осложнения, и мать после этой в общем-то довольно простой операции провела в больнице шесть недель. А от «испанки», зловредного гриппа, умирала дома. Бабушка уже совсем отчаялась, сидела над умирающей дочерью и только слезы проливала.

– Мамуля, – слабым голосом произнесла моя мать, – мне так бы хотелось перед смертью съесть кусочек арбуза...

Бедная бабушка сорвалась с места, помчалась в город, достала арбуз и принесла дочери. А у той уже не было сил его съесть, она лишь жалобно поглядела на него.

Как легко догадаться, моя мать все-таки выздоровела. Она и потом болела довольно часто, но это были уже мелочи, так что не стоит упоминать о них.

А вот об этом случае стоит. По соседству с бабушкиной семьей проживал печник, который прославился тем, как укротил свою тещу. Как-то, вернувшись домой под мухой, что, несомненно, придало ему бодрости, он в ответ на тещины нарекания решил раз и навсегда приструнить ее. Грозно вопросив громоподобным голосом: «Кто здесь хозяин, теща или я?»– он тут же разобрал по кирпичику свою печь. Вскоре после этого события уже немного подросшие три сестры пошли в кино и вернулись позже установленного времени. Их родители уже легли спать. Бабушке не хотелось вставать с постели, и она послала дедушку, чтобы устроил дочерям разнос. Три оробевшие сестры сидели в кухне и нервно перешептывались в ожидании нагоняя. Дедушка с грозным видом появился в нижнем белье и голосом, от которого сотрясались стены, крикнул:

– Кто здесь хозяин, вы или я?

– Папуля, только кухню, пожалуйста, не разбирай, – попросила побледневшая Люцина.

Дедушка сбежал в спальню, и проступок остался без наказания.

А спустя какое-то время дедушка снова оскандалился. Изредка случалось ему, после встречи с друзьями, возвращаться домой в легком подпитии. Изредка, распутства бабушка бы не стерпела. Возвращался он всегда потихоньку, на цыпочках пробирался к постели, света не зажигал, чтобы не разбудить уже спавшую семью. В тот раз бабушка услышала, как он возвращается, и, не раскрывая глаз, проворчала:

– В кухне, в горшке на плите бульон с мясом. Поешь, непутевый!

Обрадованный дедушка, который, разумеется, проголодался, кинулся в кухню, не зажигая света, пошарил на плите, нащупал горшок с бульоном, выпил его и принялся жевать мясо, но съесть его не удавалось, оказалось слишком жестким. Наутро бабушка подняла на кухне крик:

– Кто мочалку на клочки погрыз? Что за гангрена тут безобразничала?

Стоя в дверях кухни, тихий и покорный, дедушка робко подал голос:

– Бульон я выпил и еще удивлялся, что мясо такое жесткое. А это, оказывается, мочалка...

Вместо бульона он выпил помои, в которых бабушка отмачивала мочалку для мытья посуды. На здоровье дедушки это не сказалось. Опять исторический факт, никакой не анекдот.

На лето наша семья выезжала или в Тоньчу, или в Волю Шидловецкую.

В Воле проживал пес по кличке Шнапик, крупная дворняга высотой с двухлетнего ребенка. Больше всех на свете он любил моего дедушку, который работал в Варшаве и на уик-энд приезжал к семье. Откуда-то пес знал, когда наступает суббота, знал время прихода поезда и неизменно поджидал дедушку на перроне. Собака была невероятно умная, сама по себе, от природы, никто ее ничему не учил.

Моей маме в то время было два годика, ребенком она была непослушным и имела нехорошую привычку убегать от взрослых куда глаза глядят, не обращая внимания на запреты и приказы немедленно остановиться. Как-то раз она помчалась, по своему обыкновению, во всю прыть от бабушки, хохоча во все горло и не глядя, куда ее ноги несут, того и гляди налетит на что-нибудь и шею себе свернет. Усталая бабушка раздраженно крикнула собаке: «Шнапик, держи ее!»

Пес мигом догнал непослушную девчонку, налетел на нее, опрокинул на землю и стоял над ней, не давая возможности подняться, пока не подоспела бабушка. Та испугалась было, что собака поцарапает ребенка или еще что ему сделает, но все оказалось в полном порядке. Тяжело дыша, бабушка похвалила собаку и отвесила тумака ребенку.

Или вот еще случай. Квочка высидела утят, а они сбежали от приемной матери на пруд. Курица в истерике бегала по берегу, отчаянно созывая своих подопечных, а те и ухом не вели. Меж тем приближался вечер, надо было загнать утят в курятник. И опять бабушка крикнула: «Шнапик, взять их!» Ох, подождите, какая же это была бабушка? Наверное, прабабушка, владелица и поместья и утят, да, по логике вещей, была это прабабушка. Все время путаю я поколения, ну да ладно. Бабушка-прабабушка науськала собаку на крошечных утят и сама испугалась, как бы та их не передушила, но Шнапика уже было не остановить. И опять оказалось – напрасно боялась. Умный пес бережно вынес в зубах по одному всех утят на берег и даже перышка им не взъерошил.