Петр Краснов - Казаки в Абиссинии

18-го октября я был вызван в главный штаб и здесь мне было объявлено, что я назначен начальником конвоя.

24 часа было в моем распоряжении на сборы и я приступил к мобилизации.

Всю ночь с 13-го на 14-е октября в конвое никто не ложился, стучали топоры, раздавался визг пилы. Одни ящики приносились из мастерских, их обделывали окончательно, приспособляли к вещам, укладывали, забивали досками, обшивали рогожей и надписывали. Люди работали весело и бойко. Не было и тени желания выпить на прощание, все были озабочены и заняты сборами.

Бледное петербургское утро осветило комнату, заставленную ящиками для далекого путешествия. Свежий осенний ветер дул по улицам, — бледное синее небо с обрывками облаков было тоскливо.

Минута от езда, очень тяжелая для провожающих — легче переносилась уезжающими. Толпа народа, собравшаяся к 3-м часам дня на Николаевском вокзале, сердечные пожелания, все это повышало настроение, разлука казалась не так заметной, мало думалось о будущем, все мысли были еще назади, в Петербурге. Однако, многие из казаков плакали. Это были слезы, вызванные исключительно волнением неожиданных и трогательных проводов…

Самая скучная, часть пути началась. Поезд тронулся, все сняли шапки и перекрестились — «Счастливый путь» — кричали на станции. Пошли мелькать мимо знакомые заборы, багажные вагоны, платформы. Показались красные казачьи казармы, манеж, замелькал переплет моста, пошли болота и леса родного севера, Петербург остался позади, члены миссии начали знакомится друг с другом…

Состав офицеров и врачей мною назван выше. Я позволю теперь остановиться на нижних чинах вверенного мне конвоя. Их 20 человек, один уже уехал; на лицо 19. В видах удобства управления конвоем я разбил его на три звена (отделения): лейб-казачье, атаманское и сводное (из уральцев и артиллеристов). Старшим, на правах вахмистра, назначен с утверждения полковника Артамонова старший урядник лейб-гвардии Казачьего Его Величества полка Духопельников, молодец 2-х аршин 12-ти вершков роста, с широкой окладистой бородой и ясными голубыми глазами, православный, холостой; характера спокойного, немного резонер. Важничает, но слегка. Старший лейб-казачьего звена — младший урядник Еремин, православный, холостой. Ростом не ниже Духопельникова, но имеет более жидкую бороду, поет звонким тенором. Казаки Изварин и Могутин, женаты. Трубач Терешкин, худощав и строен, слегка горбится, мастер на все руки. Характера мрачного. Казак Люб-вин, холостой парень, невысокого роста, с глазами на выкате, носит небольшие усы. Любит почитать книжку, поговорить; смесь писарского шика с казачьим самомнением; обладает прекрасным баритоном. Слегка презирает своих остальных товарищей — серые, дескать, ничего не понимают. Знаток различных напевов, человек бывалый, весьма любознателен. Старший атаманского звена — старший урядник Авилов, большого роста, худощавый, характером похож на Духопельникова, но ниже и слабее его. Женат, часто задумывается. Трубач — урядник Алифанов. Бледное лицо, обрамленное густой черной бородой, с черными же задумчивыми глазами. Портной, плотник и кузнец. Весьма исполнителен, но говорить много не любит. Приказный Крынин, казак среднего роста, человек расторопный и почтительный. Соваться вперед не любит — порученное исполнит тщательно. Приказный Архипов, плотный и сильный мужчина, старовер, угрюмого и задумчивого характера; глаза, сверкающие из-под нависших бровей, скрывают добрую душу; чертежник и съемщик. Казак Кривошлыков, длинный, худой, некрасивый с виду детина, кузнец и паяльных дел мастер. Приказный Демин, почти мальчик с пробивающимися черными усиками 2-х аршин 11-ти вершков росту. Старший сводного звена — фейерверкер 1-й батареи гвардейской конно-артиллерийской бригады Недодаев, малоросс, уроженец войска Донского; толст и солиден, не без малороссийского юмора; любит петь, разговаривать, весьма любознателен. Фейерверкер 2-й батареи Полукаров, уроженец Рязанской губернии, не имеет ни усов, ни бороды, поет звонким нежным тенором, человек очень рассудительный. Артиллеристы лейб-гвардии 6-й Донской батареи Щедров и Мазанкин, оба красивые видные бородачи; оба моряки, низовых станиц; дома, на Дону; — занимались рыбачеством. Уральцы — Сидоров, лихой запевало, гармонист, длинный безбородый и безусый, весельчак и шутник, хороший музыкант. Панов, рыжебородый, с монгольскими чертами лица уралец, отличный танцор, любитель поболтать и поспорить и, наконец, Изюмников, невысокий и круглолицый казак.

Конвой едет в особом вагоне третьего класса. Люди сбились по кучкам. В одном конце грамотеи читают рассказы про Абиссинию, в другом переписывают русскими буквами написанную марсельезу.

Унылая осенняя природа видна из окна. Желтые поля, голые коричневые леса, лужа, болотце, черная деревушка на скате и опять поля и леса. Так до Москвы, без перемен с короткими остановками на станциях, на которых едва успеваешь проглотить стакан чаю и опять несешься дальше и дальше.

9 часов вечера. Люди становятся в одну шеренгу на перекличку в тесном проходе вагона. Трубач Терешкин заводит кавалерийскую зарю. Дружно пропели: «Отче наш «и «Спаси Господи». Ночь…

В Москве к отряду присоединился мальчик — кадет 1-го Московского корпуса Хайле Мариам Уонди, сын Ато Уонди, харарского землевладельца, абиссинец родом.

Восьми лет от роду он приехал в Петербург, совершенным абиссинцем, теперь ему 14 лет, он отлично говорит по-русски, но забыл свой родной язык. Доктор Бровцын, кандидат Кузнецов и классный фельдшер Сасон пытаются воскресить в его памяти абиссинский язык, но это не всегда им удается. На вопросы по абиссински мальчик сконфуженно улыбается и отрицательно качает головой.

16-го октября, поздно ночью, проехали через Киев. Дул пронзительный осенний ветер. Днепр катил свои холодные волны. «Ни зашелохнет, не прогремит. Глядишь и не знаешь — идет или не идет его величавая ширина, и чудится, будто весь он вылит из стекла и будто голубая зеркальная дорога реет и вьется по зеленому миру»… Железнодорожный мост навис над Днепром. У» берега привязано несколько лодок, на них горят красные фонари и огни их отражаются длинными алыми полосами в воде. Немного выше идут улицы. Огненные точки фонарей параллельными рядами взбегают на холмы. Где-то пожар, широкое зарево заняло полнеба и на фоне его резко вырисовываются силуэты домов. Пирамидальные тополи растут здесь и там. Вот показались фонари, поезд остановился и началась перегрузка на юго-западную дорогу.

За Киевом пейзаж изменяется. Становится теплее. В садах много зелени. Пожелтели одни дубы и клены, акация же, береза и другие деревья еще зелены. Появились жиды. С рыжими, черными и седыми бородами в длиннополых сюртуках, с косматыми волосами, толпились они по платформам маленьких станций. Виды становятся красивей и богаче. Маленькое озеро окружено коричневой дубовой рощей. Группа малороссиянок граблями сгребает сухие листья; телеги, запряженные мутно серыми волами с широкими разлатыми рогами стоят в линию… Красивая картина парка быстро скрывается из глаз и видна широкая, чуть всхолмленная поляна, а там хутор с белыми домиками, высокая церковь с зеленым куполом и снова роща.

В Одессу прибыли 17-го октября, около 9-ти часов вечера. Толпа комиссионеров гостиниц окружила с предложениями услуг. Начальник миссии озаботился оставлением комнат в гостинице «Лондон». Люди конвоя ночевали в своем вагоне на станции.

18-е Октября. С раннего утра команда грузит свои вещи, вещи аптеки и царские подарки на пароход русского общества пароходства и торговли «Царь». Вагон железной дороги подан к самой пристани. Дрягиль в сером пиджаке, впрочем нет, назвать серым это смешение пятен, дыр заплатанных и не заплатанных — немного смело, и таких же штанах, в серой шляпе, круглой, с широкими нолями, опущенными вниз, заведует нагрузкой. Все лицо его, грязное и загорелое, покрыто потом. Глубокие морщины избороздили его по всем направлениям. Из улыбающегося то и дело рта торчит единственный зуб. Такие типы, кажется, созданы портовой жизнью. Загорелые, покрытые потом и углем, с обветренными лицами, они день и ночь толкутся на пристани, болтая на всех языках вообще и ни на одном в особенности. Другой такой же тип стоит на палубе «Царя» и распоряжается нагрузкой в трюм.

— «Майна»! кричит седой нагрузчик.

— «По малу»! мягким басом отвечают сверху.

Co стуком вертится колесо на лебедке и натягивает цепь. Цепь тянет веревочную петлю — «строп», тяжелые ящики медленно поворачиваются на покатых досках, перекинутых с пристани на борт судна, ползут по ней, еще мгновение и они висят над морем.

Казак Изварин с испугом смотрит, как качаются над морем ящики с драгоценными Императорскими подарками.

— «А не оборвется?» робко спрашивает он нагрузчика. Тот отвечает взглядом глубочайшего презрения.