Ольга Абрамович - Как пух от губ

АД — Природа театра — Перформатив. Когда то, что делается в момент этого делания и есть реальность, а не «представленная». Когда происходит не репрезентация знания, но из-обретение его в процессе действия, содержанием которого оно является. Театр жесток и Арто прежде всего настаивает на этом потому, что понимает так его энергию, подрывающую устойчивые структуры знания, превращающую их в труху. Что несомненно болезненно. Но в трактате Сунь Цзы о военном искусстве есть термин «девятая местность». Это последняя местность, в которую попадают войска. Девятая местность — горы слева, отвесные скалы справа, сзади пропасть, а впереди противник. Интересно, что рекомендация к поведению в этой местности самая краткая: «сражайся».

АЗ — Потому что неиминуемо возникает вопрос нравственности. Я тоже думал об этом. Для меня вопрос стоял так: где источник пафоса в новой ситуации? Источник морального на чем-то настаивания? Если происходит отмена всего, что вместо? Художественный метод вырастает в этику. Тем самым на этический уровень поднимается уровень игры. То есть, отношение к миру, как к предмету игры делается высшей ценностью.

АД — Но игра это ведь тоже некие конвенции, некие уговоренности.

АЗ — Да. И, как ни странно, на личном, персональном уровне эти конвенции не социальные, не интерсубъективные — это конвенции религиозного плана. Они возникают между человеком и Создателем.

ОА — Ваши разговоры о времени естественно провоцируют вопрос о пространстве. Тем более, что идея ландшафтного театра…

АД — О-о-о-о-о-о! Вечер! Дамы в кисейных платьях, легкий бриз развевает ленты на шляпах, в руках крокетные молотки, — прохожу мышеловку!

АЗ — Пространство есть форма существования времени. У этого положения масса практических применений. Например, в тесном пространстве трудно находиться долгое время… Тут дело даже не в климате.

АД — Дело в холмах.

АЗ — Холмы?

АД — Театр за холмом… Надо заметить, мы сейчас доживаем Эру театров за углом. Но неизбежно с изменением парадигмы «вещи в себе» при переходе ее в «вещь у нас», мы перейдем к театру за холмом, как переходят в другую комнату.

ОА — Случались ли уже попытки? Если да, то можно ли считать их удачными?

АЗ — Бондарчук. Видели «Войну и мир»? Или «Ватерлоо»? Это мастер.

АД — Это гигантская интуиция и ничего больше.

АЗ — Ничего. И море народа.

АД — Мир ожидает прихода холмистов.

АЗ — Главное, за холмом может ничего и не быть.

АД — Это уже финансовый вопрос.

АЗ — Да, это вопрос денег.

АД — И ответственности.

АЗ — И власти. (пауза) Единственное, что интересно в пространстве — это то, что какие-то слова в одном пространстве произносить можно, а в другом нельзя.

ОА — Вот! Значит ли, что текст дает задание на изменение времени, а пространство предлагает способы это сделать?

АЗ — Ничего подобного.

АД — Мне надоело говорить о времени о пространстве. Давайте поговорим о богатстве и нежности. Или о бедности и тщеславии…

ОА — Давайте.

АД — Только в другой раз.

Речь по-видимому идет о Бенжамине Л. Уорфе (примечание Ольги Абрамович).