Тимофей Прокопов - Жизнь и приключения капитана Конрада

* * *

Кто из нас по-юношески восторженно не наблюдал (в порту, по телевизору, в кино) за тем, как отдает якоря и уходит в море парусный барк! Вспомните хотя бы знаменитые в наши дни «Товарищ» или «Крузенштерн». Вот набравшие ветра белоснежные паруса ведут корабль вдоль берега, как на параде, будто красуясь перед нами, словно понимая, что никто из столпившихся на пристани не сможет остаться равнодушным к его гордой красе. Все глубже зарываясь в волны, все стремительнее уносясь в морской простор, барк, как чудесное виденье, вскоре скрывается за горизонтом, и мы, кто с печалью, кто с радостью, обмениваемся вздохами и восклицаниями.

Как же было Джозефу Конраду не любить свои парусники и свою морскую службу, если он изо дня в день испытывал то же самое, что и мы! По его мнению, это была и работа, и праздник. Любовь к морю вообще такова, что никогда не становится привычной, она всегда внове, не остывает вовек в сердце, пока оно бьется.

В отличие от нас Конрад любовался не одним-единственным случайно встреченным барком, а порой десятками их одновременно, — это была еще эра парусного флота: «Я когда-то неподалеку от Азорских островов, — вспоминал он, — насчитал более сотни парусных судов, попавших в штиль. Они стояли словно зачарованные какой-то магической силой». Но вот сорвался откуда-то с небес ураган. Много раз, из книги в книгу воскрешает поэтическое перо писателя картины буйства природы, бешеную схватку рассвирепевшей стихии с парусным кораблем, с виду таким некрепким, но таким геройски стойким. И мы никак не можем оторваться от страниц, читая о том, как «бесшумное в тихую погоду вооружение парусного судна во время шторма обретало не только силу, но и буйно ликующий голос души мира, ветра. Шел ли корабль вперед с качающимися мачтами или уже без них встречал шторм, всегда его сопровождала дикая мелодия, монотонная, как церковное пение, в которой звучали и басы и пронзительный свист ветра, а временами грохот бьющейся о борт волны. Этот жуткий оркестр иногда так терзал нервы, что хотелось оглохнуть, чтобы более не слышать его».

В один из таких штормов упавшая рея сшибла с ног Конрада и нанесла ему такие повреждения, от которых он страдал до конца своих дней. Этот тяжелый шторм да еще давно мучившая его тропическая лихорадка ускорили уход с кораблей уставшего моряка.

Окончательно на берег капитан Джозеф Конрад сходит в 1894 году и поселяется в графстве Кент, в Англии. К сухопутным порядкам привыкает с трудом, но с годами остепеняется, заводит семью. И много, напряженно работает за письменным столом. Радостный, но такой каторжный сочинительский труд, как оказалось, достатка семье не обеспечивал. Но это нисколько не обескураживало романтика, который давно уже почитал преодоление трудностей нормой жизни. С усердием неистощимым работал он лишь в последнюю очередь для заработка, но в первую — потому что наслаждался творческим вдохновением, которое открыло наконец выход его буйной фантазии, так долго находившейся в плену иных забот.

Быстрое его перо руководилось брезгливым отвращением к обыденщине, неприязнью ко всему тому, что неприхотливо и просто, как дважды два, но еще более — страстью к движению, к непокою (одна из лучших его книг так и называется: «Рассказы о непокое»), к смене впечатлений и его искренним удивлением перед тем, что создает на земле и в морях какая-то грандиозная сила, таинственный творец. Критики дружно приветствовали приход в литературу еще одного неоромантика, последователя Роберта Луиса Стивенсона.

Этот год — 1894-й — объединил двух пионеров литературы: один, закончивший свои земные дни, возродил былую романтику в жанре приключений; другой, издавший пока только свои первые книги, подхватил из рук классика это знамя неоромантизма и внес его в век двадцатый. Теперь они навеки рядом и в монографических трудах исследователи пишут о них вместе: «Стивенсон — основоположник, теоретик и ведущая фигура английского романтизма последней четверти XIX века, значительного литературного направления, которое принято называть неоромантизмом в отличие от романтизма первых десятилетий века. Самым значительным неоромантиком, помимо Стивенсона, был Джозеф Конрад» (М.В. Урнов). «Конрад создал неоромантику авантюрно-психологического типа», — отмечает другой исследователь (Р. Кюлле).

Сейчас вообще почти все исследования по истории английской литературы XX века начинаются с главы, рассказывающей о творчестве Джозефа Конрада. Но мы прервали наш рассказ о нем в тот самый год, когда он навсегда сошел на берег со своим первым романом, покоящимся на дне его капитанского сундучка. Несколько переделанный и дописанный «Каприз Олмэйра» вскоре выходит в свет, и автор, конечно, взволнованный, конечно, счастливый, ждет обеспокоенно, что же скажут читатели и что напишут критики.

Они недолго томили его ожиданием. Помните восторг Джона Голсуорси, первым прочитавшего этот роман? Так вот, будущий классик не ошибся, похвальные отзывы посыпались на писателя со всех сторон, чего он никак не ждал. Конрад выдержал испытание успехом. Вскоре он берется за новый роман. Им стал «Изгнанник», в котором действуют те же герои, что и в первом: Конрад словно недосказал чего-то и потому решил довершить начатое.

Но не тема и не герои объединили эти два его дебютных романа, а совершенно новый творческий подход, то, что Стивенсон определил как «принцип мужественного оптимизма» и что сразу же было подхвачено и развито Конрадом. Основой этого принципа было социально-психологическое рассмотрение человеческих поступков, попытка найти им объяснение, а также поиск тех нравственных опор, которые давали бы людям надежду. А сами события как бы отходили на второй план, становясь фоном и его сюжетным каркасом.

Современники Конрада искали у него, по его словам, «чудес и тайн, действующих на наши чувства и мысли столь непонятным обратом, что почти оправдывается понимание жизни как состояния зачарованности». И действительно, перед его читателями — словно заколдованный мир, которым правят страсти. Под влиянием экстремальных, напряженных и непредсказуемых ситуаций люди совершают и хорошие поступки, граничащие с подвигом, и дурные, заставляющие людей в дальнейшем раскаиваться. Большинство героев его первых книг — это бежавшие от условностей цивилизованного мира. Это авантюристы всех мастей и любители экзотической жизни «на краю света», среди первобытных или еще не успевших цивилизоваться на европейский манер островитян. Это неугомонные искатели светлой и легкой судьбы на земле, какими мир был полон во все времена.

Морская служба позволила Конраду хорошо узнать многие экзотические страны Востока и Океании, где живут герои его первых «сухопутных» романов и повестей. Это и аборигены, ведущие простой, суровый, не меняющийся веками образ жизни, и европейцы, несущие сюда новые порядки и нравы. С большим трудом, через страдания и взаимные уступки удается и тем и другим кое-как наладить сосуществование, таящее, однако, где-то в глубине тлеющие угли будущих распрей. Потому-то даже пламенная страсть, вспыхнувшая, как наваждение, между европейцем Виллемсом и туземкой Аиссой («Изгнанник») превращается здесь в трагедию.

Два первых романа Конрада, как видим мы, не о море, чего следовало бы от него ждать. Воспоминания, вероятно, были еще слишком свежи, видения слишком живы. Конрад позволил себе передышку — но ненадолго.

* * *

На парусах писательской шхуны Конрада всю его жизнь пламенел лозунг «Море и приключения», казавшийся ему — увы — несерьезным, мальчишеским, и потому он то и дело пытался сменить этот «легкомысленный» лозунг на какой-нибудь другой, «взрослый». И это, конечно же, отразилось на том, что выходило из-под его пера. Вот он нарочито усложняет повествование, заставляет читателя тягостно размышлять, дабы докопаться до тайны, которую писатель от него почти издевательски укрывает (например, в «Тайном агенте»). Но потом снова возвращается к тому простому, как жизнь, и сложному, как жизнь, — к тому, что он хорошо знал и оттого так легко ему рассказывалось об этом, — о море и моряках.

Море постоянно врывалось в его книги ураганом, сметающим за борт все остальное. Иначе и не могло быть, ибо оно, это неведомо чем притягивающее море, было его божеством, его жизнью. Ему надо было прожить свои двадцать морских лет — с шестнадцати до тридцати шести, чтобы научиться смотреть на мир, на человечество не как все, а как бы с капитанского мостика, с моря — оттуда, где властвуют совсем другие закономерности, чем на суше. Страсть к путешествиям и открытию для себя новых земель вела Конрада с корабля на корабль (за двадцать лет служил он на девятнадцати судах!). «Но еще больше — люди, которые, подобно великим мастерам искусства, трудились каждый в согласии со своим темпераментом, чтобы полностью завершить географическую картину земли».