Л Гладковская - Эммануил Казакевич

_______________

* Литературное наследство, т. 78, кн. 2, с. 473 и 474.

По-разному эти герои проявляют себя и в любви. Чувствами Чохова всецело продолжает владеть война, и он страшится любви. В сущности, его сердце еще не готово к серьезному чувству. Перелом произойдет позже (уже в романе "Дом на площади"), когда душа Чохова станет мягче и познает, какую силу может сообщить ей любовь.

У Лубенцова сердце открыто для любви. И хотя любовный сюжет занимает в романе скромное место, но все же выявляет существенные оттенки в образе Лубенцова, обнаруживает в его личности дополнительные источники благородства, сердечного огня, человечности.

Образ Лубенцова не исчерпал интереса писателя к фигуре человека долга, возможно, подсказал решение пристальнее вглядеться в сердечную жизнь воюющего человека, и в повести "Сердце друга" (1953), которую Казакевич любил едва ли не больше других своих работ, это решение выполнено.

О чем повесть? Конечно, о том, каких невероятных усилий требует от человека война и с какой самоотверженностью воюют советские люди, в том числе и Павел Акимов, всеми любимый комбат. Но это и повесть о любви, что внезапно настигает тридцатилетнего мужчину, заставив его сначала воздвигать вокруг своего сердца "защитные линии", поскольку воспринимается им как чувство несвоевременное, опасное, почти вредное, а затем покоряет его и живет с ним до последнего его мгновения. Две совершенно разные стихии жизни героя - война и любовь - объединены в одном сюжете. Здесь бьется одно и то же сердце - благородное, щедрое, остро чувствующее чужую боль и поэтому готовое к борьбе против того, что вызывает эту боль. Готовность Акимова отдать жизнь за свободу Родины и другого народа, оказавшегося в беде, не словесное красноречие, а трагическая реальность. Когда-то, еще будучи комсомольцем, он мечтал освободить весь мир от угнетения. Теперь, вспоминая эти романтические, несколько отвлеченные мечтания, Акимов понимает, что жизнь придала им вполне конкретный смысл. Воюя в гнилистых хлябях под Оршей, он сознает, что до начала освобождения Европы от фашизма и впрямь уже недалеко. А на измученной гитлеровцами норвежской земле он реально участвует в освободительной миссии, убеждаясь в ее значении.

Жизнь его обрывается на высокой точке самопожертвования и героизма. И самые последние ее секунды отмечены как раз спаянностью воедино всего, чему отдано его сердце. С почти толстовской смелостью художник воспроизводит угасающее сознание Акимова: "...В его мозгу дрожало радостное и светящееся пятно, заключавшее в себя и ее (Аничку) и все, что он любил в жизни, и именно этому радостному и светящемуся принадлежало его сердце, содрогавшееся от боли и борьбы".

Насыщенная активная жизнь души Акимова открыта для обогащения. Важнейшая примета личности героя - склонность к самокритике, придирчивое отношение к себе, недовольство собой возвращение чувством и мыслью к тому, что вызвало это недовольство, учет собственных ошибок. Такой самоочистительный пафос подтверждает, что его цельность отнюдь не дар небес, а итог усилий, результат сознательных устремлений воли, работы души.

"Сердце друга" - заметная ступенька в биографии художника, отмеченная искусством более сложного понимания человека за счет погружения в его душевную жизнь. Автор учится у Л. Толстого показывать "текучесть человека", добиваться передачи его психических состояний в динамическом рисунке. При этом открывается величие обыкновенной личности, поскольку в ней берут верх самые лучшие побуждения, деятельное желание людям добра.

Искусство, способное видеть в человеке все его нравственные резервы, проявляет себя не только в образе Акимова, но и в других образах повести в Аничке Белозеровой с ее метаморфозами, вызванными материнством; в удивительных превращениях Бадейкина, маленького капитана катера-охотника (невзрачный человек рядом с Акимовым выглядит робким мальчиком, а во время боя с немецкими самолетами становится "необычайно ярой, гневной, почти грозной фигурой").

В "Звезде" Казакевич стремился сознательно возвысить образ конкретного человека до обобщенного значения человека долга. Таким его и хранит народная память. В "Сердце друга" общее благоговейное отношение к героизму получает особую, индивидуальную, даже интимную окраску. Это - как память о близком человеке, в ней продолжают жить его неповторимые, дорогие черты, его личное обаяние.

Итак, в течение ряда лет, накапливая многообразный опыт работы в разных жанрах - в повести-трагедии, повести-притче, панорамном романе, психологической повести, писатель не расставался с одним и тем же типом героя, хотя и не повторял себя. Даже в очерке-памфлете "Старые знакомые" (1950), где речь идет о политических преступниках, развязавших вторую мировую войну и после нее жаждущих реванша, возрождения, возникает фигура Аленушкина в уже знакомых очертаниях, напоминая о тех, кто спасал жизнь от коричневой чумы фашизма, в ком и сейчас воплощаются надежды мира.

В романе "Дом на площади" (1956) для героя этого типа найдены ранее не исследованные ракурсы. Идея написать продолжение героической биографии Лубенцова и Чохова в новых исторических условиях определилась в начале 50-х годов, еще до "Сердца друга". Но работу над новым романом отодвигали на время другие замыслы.

"Дом на площади" был задуман как назидательный, остросовременный роман с "ярко выраженной политической нагрузкой". Казакевич был уверен, что создаст книгу серьезную, "то есть чтобы события, в ней описываемые, были взяты до глубины и люди - тоже"*. Материал романа был "своим" - в 1945 году сам Казакевич - советский комендант Альбертштадта, и деятельность Лубенцова как руководящего работника советской военной администрации была ему знакома. Взятый "до глубины" герой открылся в новых для себя гранях. В полной мере проявилась его способность к творчеству социальному, политическому, нравственному, и интернациональный долг он впервые выполняет как боец "мирного" фронта.

_______________

* Запись в дневнике. Цит. по кн.: Б о ч а р о в А. Э. Г. Казакевич. М., Советский писатель, 1965, с. 152.

Лубенцов ежедневно и ежечасно решает задачи по значению воистину исторические. От них зависит настоящее и будущее Германии. Решать эти задачи приходится на виду у всего мира, у самих немцев. Предстоит войти в жизнь чужую и непонятную, иметь дело с обществом, переживающим кризис. Лубенцов сознает, что "мораль исковеркана, опыт революционного движения предан забвению, поруган и обсмеян, этические нормы человеческого поведения чудовищно извращены". Нужно понять эту реальность во всей сложности, чтобы знать, что восстанавливать, что в корне переделать, что спасти, как помочь живым силам нации прийти в движение, укрепить их веру в необходимость и возможность построить жизнь на новых социальных началах, правильно выбрать пути демократизации, денацификации и демилитаризации.

Лубенцов и его резиденция в центре событий, спрессованных во времени. Они заставляют Лубенцова быть дальновидным политиком и дипломатом, тонким психологом, умным аналитиком, терпеливым воспитателем. Подлинно высокие дела требуют от человека многого, и герой на уровне этих требований. Причем служебный долг и личное человеческое чувство в нем нераздельны.

Величайшая ответственность за каждый шаг поддерживает в Лубенцове потребность к самоанализу, самоконтролю. Комендант всегда прав, потому что за ним вооруженная сила, Советская Армия. Но он должен быть действительно всегда прав, во всем соблюдать "советский обиход" и, конечно, быть бескорыстным, добрым, великодушным, морально чистым. Лубенцов как раз таков, для него это естественно и органично.

Коллизия бескорыстия и стяжательства занимает в романе большое место. Подробно разработана сюжетная линия капитана Воробейцева, кривая его падения. Тема собственничества, корыстолюбия волновала писателя постоянно. В дневнике записана клятва: "Пока будет кровь в жилах и сердце будет биться - пусть в пыли, во прахе, - буду бороться против собственничества источника всех человеческих бед, жадности, подлости". На многих страницах романа - отсвет этой клятвы. И Лубенцов взят автором в союзники.

Лубенцов - человек действия, и анализ его взаимоотношений с разными людьми - предмет заботы художника. Речь идет не только о взаимоотношениях с немцами разных умонастроений, в поле зрения сложные отношения с бывшими союзниками, у которых в Германии свои интересы, и уже дает о себе знать их тайная война против СССР. Наконец, есть своя динамика и в отношениях Лубенцова с коллегами. "Счастливчик", привыкший к тому, что его любят и ценят начальники и подчиненные, он вынужден пережить тяжелые часы отчуждения и одиночества в связи с "делом", возникшим после бегства Воробейцева на Запад.

Автор "Дома на площади" проявил незаурядную проницательность, обнаружив явления, против которых партия повела борьбу в ближайшие годы. Лубенцову не раз приходится сталкиваться с тем, что некоторые из его коллег путают бдительность с подозрительностью, готовы прибегнуть к аресту, когда для него нет законных оснований, отказывают людям в доверии, понимая его лишь как наивную и слепую доверчивость. Отсюда и расхождения Лубенцова с сослуживцами, достигшие высшей точки на активе советской военной администрации и показавшие, как может сработать "механизм" невидимого, незаметного нарушения демократизма.