Генри ОЛДИ - О БЕДНОМ РОМАНЕ ЗАМОЛВИТЕ СЛОВО

По Бахтину, монологическая точка зрения на мир – это отдельный социальный язык. Допустим, вот это – социальный язык крестьянства, это язык «потерянного» поколения, а это язык религиозной общины, а это язык злобы политического дня. В данном случае мы понимаем под языком систему взглядов, принципов, умопостроений, принятой терминологии – и способ выражения всего этого. Например, язык нового поколения – это не только «превед, медвед!» в интернете. Отсюда вытекает целый поведенческий комплекс – привычки, неврозы, пристрастия, взгляды на быт и искусство…

Каждый такой язык – монолог. Отдельная точка зрения на мир. Пользуясь этим языком, я-автор отражаю точку зрения поколения, среды, социума и так далее. Так вот, роман строится ДИАЛОГОМ.

Роман не пишется одним социальным языком. В нем отражаются и сталкиваются несколько таких языков – целый набор в одном флаконе. Если вы внимательно посмотрите, то найдете в любом классическом романе несколько монологических языков. У Пушкина герои Евгений и Татьяна – это не просто два персонажа. Это два разных мира. Он давно чтенье разлюбил, она без романа заснуть не может. Это разные языки, которыми они изъясняются, разные принципы поведения, разные взгляды на жизнь, и Пушкин это обобщает на уровне поколений, слоев социума.

Многоязычие – принцип романа. Его закон. Многоязычие еще и показывает владение автора своим ремеслом, владение набором инструментов, позволяющим демонстрировать и обобщать. Когда мы читаем похождения космического авантюриста, и вот он все похождается и похождается, летает и летает, пьет и пьет (в город они входят – пьют, из города выходят – пьют, и в космолете пьют, и на планете лакают…) – мы видим, что автор не знает, чем заполнить пустоты, кроме как налить главному герою.

В данном случае автор не дотягивает даже до монологической точки зрения на мир. А о ДИАЛОГЕ и речи быть не может. Вспомните любой известный роман. «Идиот» Достоевского? – отлично! Вы и без наших комментариев сразу увидите, что там есть диалог как минимум пяти таких языков. «Поднятая целина» Шолохова? – пожалуйста! Макар Нагульнов с одной стороны и Островнов с другой. Кроме того, что это персонажи, это и социальные образы, обобщающие целые пласты изменений в обществе.

Когда в романе звучит многоязычие – это говорит о таланте автора, о его кругозоре, как это ни банально звучит, о его опытности, о философской подоплеке – если он способен переходить от языка к языку. Роман – коктейль. Пожалуй, мы еще добавим, что каждый из этих языков представляет ни мало ни много способ осмысления мира. И разные способы осмысления мира в столкновении характеризуют роман как жанр.

В этот «язык» входит не только манера речи героев, представителей той или иной социальной, возрастной, культурной среды, не только литературный язык писателя, который, кстати, тоже может меняться, но и фактически идейная составляющая. Идеи, противостоящие друг другу или не противостоящие, философские и действенные, разрушительные и созидательные – кроме того, что разнятся сами идеи, они излагаются совершенно разным языком: рубленые фразы, сложные построения и пр. В зависимости от решаемых в данный момент задач разнится язык как персонажей, так и автора, описывающего происходящее.

Это и есть многоязычность романа.

Шестой тезис важен не только потому, что если не будет автора, то и роман никто не напишет. Иногда, к сожалению, бывает так – вроде бы и автор есть, и роман есть, а на самом деле ни автора, ни романа и в помине нет.

Потому что автора нет в романе – а есть ли он снаружи, никого не интересует.

Итак, автор сам является героем своего романа. Это один из главных, если не главный сюжетообразующий герой – не только потому, что сюжет им придуман и записан. Авторская позиция, эстетические взгляды, мировоззрение, жизненный опыт, все, что писатель хотел сказать в романе – включая призыв: «Люди, дайте денег!» – является плотью от плоти, кровью от крови романа, фактически одной из его сущностей.

Способов решения этой задачи множество. Наиболее явный случай – когда повествование ведется от первого лица, отождествляемого с автором. Да, "первое лицо" очень сильно проникается авторским «я». Хотя, в принципе, автор должен присутствовать в любом из персонажей, дабы вдохнуть в них душу. А душу-то вдыхать больше неоткуда, кроме как из самого себя. Если вы в героя не вложите кусочек себя, то никакой иной души в нем не будет – получится ходячий труп. Если вам неинтересен ваш герой, ваш сюжет, ваш роман, то вряд ли вы заинтересуете и читателя.

И денег тоже не получите.

Хотя бывают исключения – это мы насчет денег.

Но повествование от первого лица – далеко не единственный способ. Можно вести повествование от третьего, или даже от второго лица. В любом из этих вариантов все равно присутствует автор. Кроме того, в романе вполне уместны и приветствуются прямые высказывания от автора – именно не от персонажа, а от автора. Портреты и характеристики героев, авторские отступления и т. д. Разумеется, тут неуместно нудное морализаторство – в конце концов мы все пишем художественную литературу, а не нравоучительные агитки.

Но, тем не менее, автор может и, мы так думаем, что и должен высказывать свою позицию – не тупо и в лоб, но по крайней мере вкладывать ее в роман: что-то же вы хотели сказать, когда садились его писать! Просто рассказать занимательную историю – тоже неплохо, но это, извините, не роман. Это может быть рассказ, повесть, но роман – это все-таки нечто большее.

Настоящий роман изобилует косвенными высказываниями, вложенными в уста персонажа автором, иносказаниями, аллюзиями, ассоциативными цепочками. Все, о чем мы говорили, расширенное поле романа – набор отступлений и размышлений: философских, лирических, психологических и так далее – во всем этом тоже напрямую присутствует автор.

Именно используя расширенное поле романа, автор доносит до читателя свою позицию, проявляет свою личность. «Раскрашивая» текст, делая его объемным, зримым, позволяя ощутить фактуру, многомерность, полифонию. Это комплексы аллюзий, реминисценций, каких-то параллелей, скрытых цитат, которыми писатель наполняет текст. Все это относится к расширенному пространству романа с одной стороны – и к личности автора, присутствующего в тексте, как герой произведения, с другой. Иначе кто же насытит текст романа вторыми, третьими и прочими планами – кроме автора?

Казалось бы: если собрался сыгранный оркестр, профессиональные музыканты – у меня яркие персонажи, я продумал их психологию, взаимоотношения, я в достаточной мере владею стилем, и я все это написал – зачем такому слаженному оркестру дирижер? Они и так неплохо сыграют! Однако, когда играет симфонический оркестр (все профессионалы, все прекрасные музыканты с мировыми именами, лауреаты кучи конкурсов) – дирижер, тем не менее, всегда присутствует. Наверное, ему все же не просто так деньги платят? Наверное, он зачем-то нужен?

На афишах пишут: «Оркестр под управлением Караяна».

Дирижер – ПЕРВЫЙ!

Но даже если не брать Караяна… Впрочем, почему нет?! Ревновать всегда надо к Копернику, а не к Кузькину, у которого – возвращаясь к книгам – тираж на две тысячи больше. Опытной театральной труппе, где все и роли знают, и играть умеют, нужен режиссер. А роману необходим автор – как личность, зримо или незримо присутствующая в созданном им самим мире.