Роман Ключник - Причина преображения Ф.М.Достоевского...

Достоевский вспоминал убеждения периода своей молодости и глупости: 

«Мы еще задолго до парижской революции 48 года были охвачены обаятельным влиянием этих идей. Я уже в 46 году был посвящен во всю правду этого грядущего “обновленного мира” и всю святость будущего коммунистического общества еще Белинским…    

За достижение цели мы тогда приняли то, что составляло верх эгоизма, верх бесчеловечия, верх экономической бестолковщины и безурядицы, верх клеветы на природу человеческую, верх уничтожения всякой свободы  людей, но это нас не смущало нисколько. Напротив, видя грустное недоумение иных глубоких европейских мыслителей, мы с совершенною  развязностью немедленно обзывали их подлецами и тупицами. Мы вполне поверили, да и теперь еще верим, что положительная наука вполне способна определить нравственные границы между личностями единиц и наций… 

Наши помещики продавали своих крепостных крестьян и ехали в Париж издавать социальные журналы, а наши Рудины умирали на баррикадах. Тем временем мы до того уже оторвались от своей земли русской, что уже утратили всякое понятие о том, до какой степени такое учение рознится с душой народа русского. Впрочем, русский народный  характер мы не только считали ни во что, но и не признавали в народе никакого характера. Мы забыли и думать о нем и с полным деспотическим спокойствием были убеждены (не ставя и вопроса), что народ наш  тотчас примет всё, что мы ему укажем, то есть в сущности прикажем. На этот счет у нас всегда ходило несколько смешнейших анекдотов о народ… 

Все эти убеждения о безнравственности самых оснований (христианских) современного общества, о безнравственности религии, семейства; о безнравственности  права собственности; все эти идеи об уничтожении национальностей во  имя всеобщего братства людей, о презрении к отечеству, как к тормозу  во всеобщем развитии, и проч. и проч. — всё это были такие влияния,  которых мы  (по молодости) преодолеть не могли и которые захватывали наши сердца и умы…». 

Более того, молодой Ф.Достоевский вошел в конспиративный антигосударственный кружок Петрашевского. То есть - из нигилиста-критика (образ Базарова в знаменитом произведении И.С.Тургенева) он вскоре мог «эволюционировать» до террориста-бомбиста. 

«Те из нас, то есть не то что из одних петрашевцев, а вообще из всех тогда  зараженных, но которые отвергли впоследствии весь этот мечтательный бред радикально, весь этот мрак и ужас, приготовляемый человечеству в виде обновления и воскресения его, - те из нас тогда еще не знали причин  болезни своей, а потому и не могли еще с нею бороться… - вспоминал Ф.М.Достоевский, - Тип декабристов был более военный, чем у петрашевцев, но военных было  довольно и между петрашевцами… И те и другие принадлежали бесспорно  к одному и тому же господскому, "барскому", так сказать, обществу, и в этой характерной черте тогдашнего типа политических преступников, то есть декабристов и петрашевцев, решительно не было никакого различия». 

В этом смысле ещё преступником и большевиком был Герцен, который призывал: «разрушить все верования, разрушить все предрассудки, поднять руку на прежние идолы, без снисхождения и жалости». Повторю: Герцен своих крестьян не освободил, как это было предусмотрено указом императора, а, уезжая  в Лондон, их продал. Также поступил и его друг, такой же демократ и либерал Огарев. «Я жид по натуре, — писал в письме В. Белинскому ловкий коммерсант А. Герцен, -  с филистимлянами за одним столом есть не могу». 

Подчеркну: «жид по натуре» А.Герцен не мог сесть за один стол с народом, поэтому, продав принадлежащую ему часть его, он уехал в Лондон, чтобы оттуда своими газетами поднять этот  неуважаемый им народ на бунт против власти в России. Эта тема важна для понимания ответа на главный вопрос этой статьи

Объяснение Ф.М.Достоевского своего фундаментального чудесного преображения из либерала в русского патриота: «Не годы ссылки, не страдания сломили нас. Напротив, ничто не сломило нас, и наши убеждения лишь поддерживали наш дух сознанием исполненного долга. Нет, нечто Другое изменило взгляд наш, наши убеждения и сердца наши…»... Что это - сверхважное Другое, которое так преобразило Фёдора Достоевского?

От различных своих знакомых я слышал несколько версий ответов на вопрос о причине преображения  Ф.М.Достоевского. Все ответы касались периода после ареста Ф.М.Достоевского во время ночного конспиративного собрания заговорщиков-петрашевцев 23 апреля 1849 года. Одни предполагали, что Достоевский прозрел после долгих мучительных раздумий в одиночной камере Петропавловской крепости, в которой он просидел в одиночестве 8 месяцев. Другие, большее количество, - что этому фундаментальному преображению способствовал шок перед и во время знаменитой инсценировки расстрела 22 декабря 1849 года на Семёновском плацу. Оба эти ответа являются неверными по объяснению самого Фёдора Достоевского. 

Хотя после этого жуткого испытания-урока Ф.Достоевский стал очень ценить жизнь, считать её «огромным богатством», поэтому его отношение к жизни, к её качеству и «производительности» резко изменилось. Он писал в письме своему брату вечером того же расстрельного дня: «…Жизнь везде жизнь, жизнь в нас самих, а не во внешнем. Подле меня будут люди, и быть человеком между людьми и остаться им навсегда, в каких бы то ни было несчастьях…». 

Ф.М.Достоевский  отвечает на вопрос – повлиял ли спектакль с расстрелом на смену его убеждений? - 

 «Мы, петрашевцы, стояли на эшафоте и выслушивали наш приговор без малейшего раскаяния, без сомнения. Я не могу свидетельствовать обо всех; но думаю, что не ошибусь, сказав, что тогда, в ту минуту, если не всякий, то, по крайней мере, чрезвычайное большинство из нас почло бы за бесчестье отречься от своих убеждений. ». 

Это дело давнопрошедшее, а потому, может быть, и возможен будет вопрос: неужели это упорство и нераскаяние было только делом дурной натуры, делом недоразвитков и буянов?    

Нет, мы не были буянами, даже, может быть, не были дурными молодыми людьми… То дело, за которое нас осудили, те мысли, те понятия, которые владели нашим духом, представлялись нам не только не требующими раскаяния, но даже чем-то нас очищающим, мученичеством, за которое многое  нам простится! И так продолжалось долго

Третьи предполагают, что радикальному преображению Достоевского способствовали тяготы и муки  во время каторги и ссылки. Эту версию ответа неуверенно выдвинул выше упомянутый итальянский исследователь Ф.М.Достоевского Стефано Капилупи. Вероятность правильности такой причины велика, но… По этому поводу Лев Толстой любил цитировать Николая Гоголя:    

«Стоит только хорошенько выстрадаться самому, как уже все страдающие становятся тебе понятны. Этого мало — сам ум проясняется: дотоле скрытые положения и поприща людей становятся тебе известны, и делается видно, что кому потребно. Велик Бог, нас умудряющий». Из личных страданий неким закономерным образом выходит любовь к другим  страдающим, как со-чувствие, со-страдание, со-переживание, со-понимание. 

Ф.М.Достоевский понял и обратил внимание на один феномен: «К числу таких сокрытых в русском народе идей - идей русского народа - и принадлежит название преступления несчастием, преступников - несчастными. Идея эта чисто русская. Ни в одном европейском народе ее не замечалось. На Западе провозглашают ее теперь лишь философы и толковники. Народ же наш провозгласил ее еще задолго до своих философов и толковников». 

«Страдания жизни неразумной приводят к сознанию необходимости  разумной жизни» - заметил Лев Николаевич Толстой. Так произошло и у Достоевского. Но этот ответ: что страдания явились причиной основательного преображения Ф.Достоевского - не является верным, хотя страдания Достоевского явно поспособствовали главной причине этого преображения, Ф.М.Достоевский: «Не годы ссылки, не страдания сломили нас. Напротив, ничто не сломило нас, и наши убеждения лишь поддерживали наш дух сознанием исполненного долга. Нет, нечто Другое изменило взгляд наш, наши  убеждения и сердца наши…». 

Что это - сверхважное Другое, которое так преобразило Фёдора Достоевского?...

На каторге в Сибири Достоевский впервые встретился и познакомился с простым народом, отличным от неистового Виссариона Белинского и от благополучной мещанской среды в которой он вырос. Он наконец-то хорошо познакомился с народом, который в молодости намеривался спасать и улучшать его жизнь Причём на каторге он познакомился с не самой лучшей его частью, с различными преступниками. В письме брату Достоевский объяснял: «…В каторге между разбойниками я, в четыре года, отличил наконец людей. Поверишь ли: есть характеры глубокие, сильные, прекрасные… Я сжился с ними и потому, кажется знаю их порядочно... Что за чудный народ. Вообще время для меня не потеряно. Если я узнал не Россию, так народ русский хорошо, как, может быть, не многие знают его…».