Михал Огинский - Мемуары Михала Клеофаса Огинского. Том 2

Я прошелся по деятельности Наполеона, начиная с прихода к власти, говорил о коалициях, указал на военные просчеты завоевателя, чтобы подчеркнуть, что там было больше постоянно сопутствующего ему везения, слабости и недостатка талантов со стороны противостоявших ему сторон, нежели непогрешимости, которая вознесла его на столь высокую ступень власти. Я утверждал, что не пройдет и года, как Наполеон обрушит всю свою мощь на Россию, что он уже ведет активную подготовку к войне и возлагает при этом особые надежды на помощь поляков. Я рискнул предположить, что после того как он заключит союз с императором Австрии, вряд ли австрийский двор станет противиться его планам. Пруссия слишком слаба, чтобы предотвратить события, которые могут вызвать ее окончательное падение, а все другие государства Германии находятся в подчинении у Наполеона, и тот, имея возможность добавить к своим франко-итальянским армиям по меньшей мере столько же иностранных войск, сможет неожиданно напасть на Россию со значительными силами, в надежде уничтожить империю, которая стала единственным препятствием на его пути к установлению всемирной монархии.

Император перебил меня: «Я согласен с вами во всем, что вы только что сказали мне о Наполеоне, кроме того, что он пожелает уничтожить Россию, ибо у него должно быть достаточно здравого смысла, чтобы понять всю недостижимость этого замысла… Что до остального, то я получаю из Парижа сведения о подготовке к войне без уточнения, против кого она затевается. Думаю, что Наполеону действительно не терпится начать войну с Россией, но я буду, пожалуй, единственным, кто так думает, и вы вряд ли найдете кого-либо еще в Петербурге, кто придерживается такого же мнения. Именно поэтому я прошу вас ни с кем кроме меня не откровенничать и отвечать уклончиво на вопросы о вашем пребывании в Париже».

Продолжая разговор на ту же тему, император заметил, что с некоторых пор поменял свое положительное суждение о Наполеоне и, буквально несколькими штрихами, он показал мне, что ему многое известно, и что он уже хорошо знает характер Наполеона. «Однако, – добавил император, – несмотря на совершенные им военные просчеты, нельзя не согласиться, что это великий полководец. Было бы неразумно настраивать его против себя и провоцировать войну, которая для России может иметь пагубные последствия, если не найти своего военачальника, способного противостоять Наполеону… и, к тому же, разве можно отрицать превосходство и военный талант французских генералов и офицеров, совершенство их артиллерии, мужество и доблесть простых солдат, привыкших побеждать вместе со своим не только искусным, но и удачливым военачальником, и т. д., и т. п.»

Утверждая, что не желает войны и не хочет прослыть агрессором, император, дал мне тем не менее понять, что он готов к любому повороту событий, и что с некоторых пор в России производится много вооружения, а склады пополняются запасами продовольствия.

Когда я перечислял поводы, которыми Наполеон может воспользоваться, чтобы порвать с Россией, то упомянул о Тильзитском договоре, на что император живо возразил: «А разве Наполеон уже не нарушил Тильзитский договор своими недавними действиями с герцогом Ольденбургским?»

Через какое-то время император, приветливо улыбаясь, промолвил:

«Но вы ничего не рассказываете мне о Польше… Уверен, однако, что именно это беспокоит вас больше всего и, не опасаясь за Россию, которая сумеет постоять за себя, вы боитесь, что ваша страна превратится в театр военных действий». «Должен признаться, что это так, Государь, – ответил я. Именно поэтому я дерзаю надеяться, что войска Вашего императорского величества выдвинутся вперед, пересекут территорию герцогства Варшавского и войдут в Пруссию. В этом случае, прусские войска, вместо того, чтобы усилить армию Наполеона, присоединились бы к русским и сражались за общее дело против французского вторжения. Также в этом случае, если Ваше императорское величество объявят себя королем Польши и пообещают жителям Варшавы присоединить к их герцогству Литву, то будут иметь в своем распоряжении население в двенадцать миллионов преданных поляков, способных на любые жертвы ради возродителя своей страны. Однако после того, как Ваше императорское величество со всей определенностью изволили дать мне знать, что не поступятся своими принципами и не превратятся в агрессора, начав войну, мне остается лишь промолчать и отказаться от исполнения прекрасной мечты, в которую я верил».

«Почему мечты? – возразил император? – Разве это не может произойти позднее и без того, чтобы я объявлял войну?»

Затем он довольно подробно говорил о герцогстве Варшавском и с большим интересом отозвался о поляках в целом. Он сказал, что своими обещаниями создать польское королевство Наполеону удалось довести их до состояния восторженного возбуждения, и сейчас не лучшее время, чтобы призывать поляков к голосу разума. Что касается его самого, то он не обещает ничего такого, что не может выполнить, и что поляки в один прекрасный день поймут, как он их уважает и насколько заинтересован в их судьбе. В настоящее время, сказал император, я желаю лишь того, чтобы польские подданные, которые находятся под моим управлением, были счастливы и довольны, и если у вас есть какие-либо планы, которые смогут помочь мне осуществить эти намерения, я с удовольствием займусь ими».

Я тотчас же воспользовался этой возможностью, чтобы предложить в качестве административной меры организацию восьми российских губерний из числа воеводств бывшей Польши.

Я, безусловно, знал, что эта мера не может произвести воздействие, сравнимое с манифестом о восстановлении Польши, но то было единственное, о чем я мог просить. Я смел надеяться, что, получив часть, получу и остальное после того как разразится война. Пока же мне была предоставлена возможность облегчить участь своих соотечественников, уберечь их от произвола нынешних чиновников, обеспечить отправление правосудия и дать всем проблеск надежды на политическое существование под эгидой и протекцией Александра.

Если император решится объединить восемь губерний, которые ранее входили в состав Польши под названием «Великое княжество Литовское», и согласится дать литвинам то, что я просил у него, то у меня отпали бы сомнения в том, что после неизбежной войны он восстановит и Польшу, присоединив к этим губерниям и герцогство Варшавское.

Не стану повторять все то, что я сказал ему по поводу устройства Литвы, поскольку все подробности об этом можно найти в Записке, что я направил императору в мае. Добавлю лишь, что в тот документ не вошло мое предложение поставить во главе администрации восьми литовских губерний великую княжну Екатерину.

Выслушав меня с большим интересом и доброжелательным вниманием, император сказал: «Я очень рад, что у нас схожие мнения. Вот уже полгода, как я работаю над проектом, который во многом совпадает с тем, что вы мне предлагаете… Как только он будет завершен, я передам вам его, и будьте уверены, я стану обращаться к вам каждый раз, когда надо будет обсудить вопрос из тех, что вы здесь поднимали, и без вашего ведома не будет принято ни одного решения».

Император тем не менее сделал несколько возражений и, думается, не ради того, чтобы сгладить обсуждаемый вопрос, а показать свою заинтересованность и желание рассмотреть его с разных сторон. Так, он отметил, что восемь губерний составят слишком большую территорию для одного правителя. Он полюбопытствовал, захотят ли жители Волыни, Подолии и Киевской губернии добровольно называть себя литвинами. Император поинтересовался, какую пользу может принести реорганизация для финансовой системы империи, увеличения армии, роста торговли и т. д.

Он, как мне показалось, не был против моего предложения доверить общее управление восьмью губерниями великой княжне Екатерине, поскольку еще до того, как назвать ее имя, я предложил императору назначить на это место кого-нибудь из трех его братьев, на что он заметил, что великие князья Николай и Михаил еще слишком молоды, а великого князя Константина интересует лишь военная карьера.

Перед тем, как расстаться, император приказал мне изложить письменно ту часть предложений, что я сделал в устной форме, заметив, что не имеет значения, в каком виде они будут оформлены – записки или обзора всего того, на что я обратил внимание в Париже, а также вероятных, на мой взгляд, событий. Но самое главное, он попросил меня подготовить проект необходимых усовершенствований для находящихся под управлением России польских провинций, заверив, что это никак не сможет меня скомпрометировать, ибо все данные, которые я смогу передать ему, будут храниться в его кабинете.

Я провел у императора три часа и покинул его полный надежд и благодарности. С того дня меня не мене двух раз в неделю приглашали на ужин к Его Величеству и всякий раз, поднимаясь из-за стола, император расспрашивал меня о новостях из Литвы и об оставшейся в Париже моей семье, приезда которой я ждал со дня на день. Я воспользовался одним из этих приглашений, чтобы сообщить императору о том, что предводитель дворянства Гродненской губернии князь Ксаверий Любецкий вот уже несколько месяцев находится в Петербурге с поручением от жителей губернии и безуспешно пытается донести до сведения Его Величества просьбы своих избирателей. Император выразил свое удивление и недовольство столь длительной задержкой. Он указал способ, как князю лучше передать информацию о целях своей депутации, добавив, что без промедления займется запросом и отдаст распоряжение подготовить быстрый и удовлетворительный ответ.