Андрей Белянин - Цепные псы Империи

А вот сам ямщик, тощий тридцатилетний мужчина, с рыжеватой бородой и оспинами на лице, к сожалению, оказался жутко болтливым. Моя тоска по нехватке русской речи успешно почила в бозе уже через полчаса его непрекращающейся трескотни. Судите сами, я не наговариваю…

Пока мы ехали по улицам столицы, мужик буквально не закрывал рта, старательно живописуя мне, как иностранцу, все красоты Санкт-Петербурга, магазины, лавки, доходные дома, театры, кабаки и особенно меблированные комнаты для свиданий.

– А уж девушки наши небось вашим-то не чета! И красоты поболее, и в теле, и берут, поди, не так дорого. Особливо вон там, на Лиговке. Говорят, в салонах у мадам Барыкиной под вечер такое в чулках вытворяют – срамота-а-а-а! Но посмотреть стоит, да хоть культурного образования ради!

Какое-то время я его слушал и даже пытался отвечать, но потом коляска свернула за городскую черту и две лошадки бодренько потрясли нас по ухабистой проселочной дороге. На природе, под ясным солнышком, мой ямщик, по счастью быстро примолк, его изрядно разморило, и, пока он клевал носом на облучке, ничто не мешало мне вернуться к собственным мыслям. Нерадостным…

Во-первых, меня не отпускал тот самый человек в черном. Кто он? Почему он меня преследует? Каким образом ему удалось связаться сразу с двумя моими самыми близкими друзьями и, как я понимаю, не только перекупить их, приняв к себе на службу, но и заставив предать меня. Не просто подставить, а именно предать, потому что на корабле бы меня гарантированно убили!

Во-вторых, как он оказался в России раньше меня. Я своими глазами видел его на пристани, когда «Оливер Кромвель» отдал швартовы. Не мог же он перелететь на наш корабль? Получается, чтобы прийти сюда раньше, он должен был бы зафрахтовать частное судно, какую-нибудь скоростную шхуну. Возможно ли такое? Ну, при больших деньгах, конечно, да…

– Только зачем тратить такие деньги ради моей скромной персоны? – сам себя тихо спросил я, признавая, что так ни к чему не пришел и ничего не понял.

Ямщик резко проснулся и, видимо, решил порадовать меня песней. Пел он ужасно. Мало того что печальный сюжет, злой барин отдал его невесту другому, богатому, но постылому, так еще и исполнение без малейших проблесков слуха и голоса. Это мрак…

Даже лошади пытались опустить уши, честное слово!

Последние часы дороги были уже совершенно утомительны. Устали все: и лошади, и поющий ямщик, и я. Описывать скуку проезда по грязным дорогам не вижу никакого смысла. Жара, мошкара, духота, пыль, сменяющиеся быстро наступающими сумерками…

И лишь когда на вершине холма смутно блеснули беленые стены нашей усадьбы, сердце мое вновь наполнилось радостью. Я рассчитался за поездку, добавил двадцать копеек на чай, показал кулак на просьбу «приплатить исчо и на овес бы…», забрал свой багаж и решительно направился вперед пешком, чтобы хоть как-то размять ноги.

Усадьба была огорожена невысоким, но крепким забором. Входные ворота, разумеется, заперты. Попытка докричаться до дома не привела ни к чему, кроме того что в окнах нижнего этажа вспыхнул свет и послышался яростный лай цепных собак.

Вот этого я, честно говоря, не учел. Хотя, конечно, и в моем детстве усадьбу охраняли здоровенные волкодавы, но они меня знали и любили, а вот теперешние псы, возможно, их же дети, с удовольствием закусят незнакомым мной на ужин.

Решив не рисковать, я, от греха подальше, обошел ворота слева, туда, где начинался яблоневый сад, перекинул свой саквояж, связку с книгами, а следом и сам, подтянувшись, легко перемахнул через забор. Спрыгнул на землю, оправился и огляделся.

Но, видимо, в саквояже что-то все-таки достаточно громко звякнуло. Лай собак раздался с новой силой, и я понял, что спасти меня сейчас могут только ноги. Быстрее зайца я рванул вперед, добежал до дома и постучался во входные двери.

Однако открывать их никто не спешил, а за моей спиной уже раздалось едва сдерживаемое от ярости рычание. Я осторожно обернулся назад. В двух шагах от меня, напружинив лапы и оскалив клыки, стояли два таких огромных пса, что сначала я подумал, будто это среднего размера медведи.

– Хорошие песики, милые песики, – попытался соврать я, но они мне не поверили. – Мы ведь подружимся, правда?

Увы, и это предложение мира осталось безответным. Ну, в том плане, что собаки пальмовую ветвь отвергли и все-таки прыгнули. В предчувствии неминуемой гибели я вжался спиной в дверь, в тот же миг она подалась назад и чья-то могучая рука за шиворот втянула меня в дом, в темноту. Спасен? Господи, в последний момент…

Ярость псов, оставшихся с носом, невозможно было описать словами. Их злобный рык перешел в вой разочарования, а потом и в жалкий скулеж маленьких щенков, у которых только что отобрали любимую игрушку.

– С-пасибо, – запинаясь, пробормотал я своему неведомому спасителю, но вместо «пожалуйста» моего горла коснулась холодная сталь.

– Смерти ищешь, хлопчик? – почти ласково спросил неизвестный, одной рукой держа меня за шиворот, а другой уже практически собираясь перерезать мне горло.

Объяснять что-либо я уже просто отчаялся, да и, в конце концов, если за последнюю неделю меня только и делали, что убивали, то, наверное, уже стоит смириться с неизбежным. Однако тут кто-то зажег свечу, и изумленный старушечий голосок произнес:

– Ты это что ж творишь, душегуб кубанский? Али не признал? Это ж барина нашего сынок, Мишенька-а!

– Уверена, тетка? – так же глухо ответил некто за моей спиной.

– Как бог свят! Пусти барчука, Матвей! Слышь, пусти!

Меня развернули лицом, и я увидел свою милую старую нянюшку, только еще более поседевшую, в ночной рубашке, чепце, с большой вязаной шалью на плечах. В руке она держала двухрожковый подсвечник.

– Я ж его с младых ногтей воспитывала. Он до восьми годочков у меня на руках рос. Нешто я и теперь его не узнаю, Мишеньку моего?!

– Здрасте, няня, – тихо выдавил я. – Вот, только сегодня прибыл из Лондона.

Неизвестный, отпустив меня, шагнул к нянюшке, и я невольно поежился. Более неприятного субъекта мне в жизни видеть не приходилось. Наголо бритая голова, густейшие усы, страшные брови, широкая борода лопатой, огромные плечи, одет в какое-то непонятное кавказское платье, а в руках длиннющий кинжал размером в три мои ладони.

– Что ж по ночи крадешься, хлопчик? – басовито прогудел он. – А вот снял бы я тебе башку, как бы потом перед его благородием извинялся?

– Кто там? – раздалось сверху, и я увидел своего отца, стоявшего на лестнице второго этажа. Он был необычайно худ и очень бледен, а в руках держал охотничье ружье.