Борис Орлов - Рокировка

– Не буду врать, ты дважды, сам того не желая, спас узловые личности вашего пласта реальности. Так что у меня перед тобой должок. Хотя это никак и не приближает нас к решению твоей проблемы. А хочешь в тело маленького Петра Романова? Есть у меня такая линия. Не основная, конечно, но тоже активная. Будешь царём…

– Нет уж, благодарю, – Александр тихо рассмеялся, представив себя в тяжёлой шубе с короной на голове и топором в руках.

– А если в Германию? Адольфом Гитлером? Можешь все переменить, исправить, улучшить…

Александр непроизвольно передернул плечом:

– Да уж, перспективка… «Arbeitmachtfrei»[1] везде и повсюду. Нет уж, лучше тогда болото с женщинами, детьми и машинами…

Старик почесал бороду:

– Может быть, Степан Разин?

– И играть в водное поло персиянками?

– А султаном Великой Порты? – с надеждой поинтересовался седой. – Янычары, спаги, верные визири, наложницы…

– Рабы и сплошной поток ненависти… – продолжил Александр. – Но я хочу уточнить один момент. Вы сказали, что можно меня поместить или переместить… неважно. А вот как быть с моей памятью и памятью реципиента? Ведь если не будет чужой памяти, у меня сразу масса проблем, а если не будет моей – то это буду не я. Даже если урезать мою память, опыт и прочее, это опять-таки буду не совсем я. Может, это обсудим?

– Да нечего тут обсуждать. – Старик отмахнулся. – Будет тебе память. В качестве моего личного расположения. Всё же ты мой человек, а не… оппонента. Ладно. – Он встал и насмешливо прищурился. – Раз ты выбирать не хочешь, значит, будет тебе мой приказ. Отправляйся, сынок, и не слишком там шали. А то знаешь… Ну в общем, разберёшься на месте. – С этими словами старик чуть шевельнул пальцами.

Александр что-то хотел сказать, но комната исчезла, скрывшись в чем-то зеленом, мутном и холодном. Сдавило грудную клетку, захотелось кричать…

…На попытку приоткрыть рот в горло хлынула вода, и Александр чуть не задохнулся, а дёрнув руками, понял, что те связаны за спиной.

Мгновенная паника была раздавлена в зародыше, и, извиваясь, словно червяк, он ринулся наверх, туда, где сверкало солнце.

Вынырнув на поверхность, он рывком развернулся, оглядываясь, и, поняв, что берег рядом, заработал ногами, толкая тело вперёд. Ноги почему-то быстро устали, но, преодолевая немощность тела волевым импульсом, он буквально выдернул себя на берег, изогнулся, просовывая руки вперед, и, дрожа от спазма, охватившего всё тело, встал.

– Сашка!!!

Дикий вопль воткнулся в голову, словно шило, и Александр даже помотал головой от шока.

– Сашка! – по обрыву, осыпая песок, почти свалилась невысокая худая и угловатая девчонка, одетая в серое платье, и стала рвать веревки, которыми были связаны руки. – Я этих тварей ночью зарежу! Они у меня дерьмо будут жрать.

Память как-то лениво провернулась, и лицо девочки совместилось с именем.

– Лерочка? Откуда такое богатство гастрономических изысков?

– А кто же ещё! Говорила тебе, придурок, не ходи с Сявкой. Эти козлы вообще озверели.

– Сергей Гаршин… – произнёс Александр вслух то, что крутилось на языке. – Берега он вконец потерял, ну да я найти помогу…

– Ну, да я же и говорю Сявка-Параша. Гад! – Девочка наконец справилась с верёвкой и заглянула в лицо Александру. – Пойдём, тебе к доктору надо. Как выбрался-то?

– Выбрался, – Саша задумчиво растер сорванные в кровь запястья и внимательно осмотрел себя. Серые штаны из тяжёлой плотной ткани, с которых струями текла вода, такая же куртка и под ней рубашка неопрятного серого цвета. На шее мокрая красная тряпка – видимо, пионерский галстук, схваченный белёсым, потертым до латуни зажимом с изображённым на нём костром.

– Белов? – прозвучало откуда-то сверху.

Подняв голову, Александр увидел молодого горбоносого мужчину в таких же серых штанах, но в рубашке-косоворотке и небольшой тюбетейке на голове.

– Почему ты мокрый?

– Это Гаршин с дружками его связали и бросили в воду! – выкрикнула Лера и шагнула так, чтобы заслонить Александра.

– Вечно твои фантазии, Конева… – Мужчина нахмурился. – Пионеры не врут! А тебя уже сколько раз…

– Вы бы лучше приглядывали за своими урлоидами, товарищ Шпильрейн, – спокойно произнёс Ладыгин-Белов, которому тут же вспомнилась фамилия воспитателя, и мягко отстранил девочку, скользнув вперёд. – Сегодня я последний раз позволил этим мразям прикоснуться к себе. Ещё одна попытка – и будет четыре трупа. Доступно объяснил?

– Ты у меня, Белов, в домзак[2] улетишь, по статье «угроза убийством», – лениво произнёс воспитатель, оглядываясь кругом. – Этап, баланда, то-сё.

– Это будет потом, если будет… – Бывший полковник ощерился в волчьей усмешке. – А трупы будут сейчас. Трупы, расследование, неудобные вопросы: как это воспитатель, комсомолец допустил такое в порученной ему группе? И соответствующая запись в вашей биографии… хотя этим дело, я думаю, не ограничится. Так что баланда в домзаке – ваша перспектива, на сто процентов. Меня-то – в колонию, систему товарища Макаренко на практике изучать да фотоаппараты делать, а вот вас… Вас, товарищ Шпильрейн, энкавэдэ за такие художества точно прихватит, – Александр с усмешкой оглядел полноватую фигуру воспитателя. – Ваша-то задница для прихвата куда как удобнее…

Воспитатель побагровел, постоял какое-то время, сверкая глазами, но, не сказав ни слова, повернулся и ушёл.

– Странный ты какой-то, Белов. – Лера пристально посмотрела на друга. – Даже выражение лица какое-то…

– Какое? – машинально спросил Александр.

– Жёсткое. Словно у дяди Ляо, – девочка поправила волосы, сбившиеся на глаза.

– Ясно… – Александр начал стаскивать мокрую одежду и развешивать её на куст, росший у самого берега. – Спички есть?

– У тебя точно что-то с головой… – Лера нахмурилась. – Нет, конечно, и не было никогда.

– А зря, кстати, – Александр хмыкнул. – Полезнейшая вещь. И костёр разжечь, и пожар устроить… – Он зажал высушенные жарким весенним солнцем щепки в руках и начал быстро тереть друг об друга. Через пару минут из-под деревяшки потёк тонкий сизый дымок, а ещё через пять минут небольшой костерок уже весело хрустел валявшимися на берегу корягами.

– Ловко, – одобрительно оценила девочка розжиг костра. – Ты мне не говорил, что так умеешь.

Александр, лежавший на песке и незаметно ревизовавший организм, доставшийся ему от канувшего в пустоту Александра Белова, четырнадцати лет, сына антифашистов-спартаковцев, погибших в Германии, и принятого на попечение Советской республикой, лишь кивнул: